Крепостной Пушкина 2 (СИ) - Берг Ираклий

Нессельроде раз и навсегда понял, что главная сила Александра заключена в таланте делать слабым кого и что угодно. Бьёт он плохо, но кровь пускает столь искусно, что противник замечает это когда уже поздно и он потерял что имел.

В Грозу 1812 года царь не мешал, приняв тем наилучшее решение (в который раз недооцененое), но в Заграничный поход пошёл, отлично понимая, что настало время высокой политики, ради чего можно и потерпеть свое презрение к генералам.

В Европе Александр постоянно уступал требованиям союзников. Карл находился при особе Его Величества и имел возможность наблюдать всё собственными глазами.

Александр предварительно уступил англичанам и согласился на сам европейский поход, коего лично желал, но без подобной уступки сложно было выбить с островитян очередные денежные суммы.

Часть, впрочем, Александр уступил королю Пруссии, взамен получив его армию. Нет, не себе, для похода.

Александр уступал и продолжал уступать Австрии, которая по итогам всех уступок взвалила на себя главные трудности и риски предприятия.

Добравшись на спинах союзников до Парижа, (то есть до самой западной точки на карте куда заходил русский солдат с оружием в руках) государь решил уступать ещё и французам, оказавшихся в границах 1793 года, а на последующем Танцевальном Конгрессе — вообще всем кто только хотел, чтобы русский император им уступил, включая женщин.

Англичане что-то подозревали, склоняя к своим подозрениям австрийцев, но здесь неугомонный Корсиканец сбежал с Эльбы, а Александр вновь всем уступил и получил во владение Польшу.

Полякам царь уступил особенно щедро, всучив им конституцию и родного нелюбимого брата, пообщав им неофициально независимость (когда-нибудь), назвал поляком самого себя, посмеявшись с ними над дураками русскими, и отбыл в Петербург, посетовав напоследок, что из-за этих олухов (русских) не может восстановить Речь Посполитую немедленно, так что душою он за, но всё потом.

В России Александр обнаружил, что в среде дворянства набирает силу идея «жить как в Европе», для чего необходимо всего лишь принять пару законов и дело в шляпе, расстроился и погрузился в мистицизм. Нессельроде, три года лично изучавший государя, не поверил тому ни на грош. Не будучи русским, внук торговца из Гренобля, Карл удивлялся тому как легко почти все приняли на веру казавшийся столь странным ход императора, но именно это убедило в его верности. По мнению дипломата, Александр просто увёл себя от вероятного удара (во всех смыслах), для вида самоустранившись от множества дел. Конституция, не конституция, а царю некогда, он душу спасает, а вы друг друга сами загрызете. Для всего остального есть Аракчеев.

Еще во время Венского Конгресса Александр задумался о том как хорошо бы было закрепить создавшееся положение в Европе. Итогом раздумий было создание уникального письма полного благих пожеланий, скрепленных подписями им самим, императором Австрии и королём Пруссии.

«Бумажка полная трескучего бреда», — отозвался о ней Меттерних. Остальные тоже пожали плечами, но подписали, поскольку это ни к чему не обязывало, а русский царь опять в чем-то уступил и было даже неудобно. Некоторое время спустя до царственных голов европейских немцев дошло, что «бумажка» может оказаться не столь бесполезной как им показалось вначале. Надо признать — Александр опередил своё время, изобретя формулу «за всё хорошее и против всего плохого».

Русский царь предлагал не заморачиваться такой ерундой как буква закона, тем более что их недолго подправить, но неуклонно следовать справедливости. Это сперва и вызвало недоумение у немцев. Царь заявлял, что мораль своит выше права в его частном применении. Любой негодяй способен использовать лазейки в законах для своих тёмных делишек, но негодяй не может обойти мораль, ведь его сущность как раз в аморальности. Напротив, государи обладают утонченным видением морали со дня своего рождения, как Богом поставленные люди за соблюдением этой морали следить. Бог обязал своих помазанников править народами путем любви, правды и мира, а любой посягнувший на монархическую легитимность власти — желает зла, лжи и бедствий народам. Потому и следует монархам оказывать друг другу поддержку и помощь. В каких именно случаях — не указывалось.

Когда до европейских голов дошло, в Вене и Берлине открывали шампанское. В Вене и Берлине хохотали. Слабый, глупый и наивный император русских сам дал им в руки обоснование для подавления любого недовольства, ещё и помощь пообещал.

Больше всех ликовал Меттерних, немедленно потребовавший для себя главную роль. Александр, естественно, уступил. Так Австрия на три десятилетия стала невольным проводником русской политики, сама о том не догадываясь. Меттерних наслаждался, проводил почти ежегодные конгрессы, давил крамолу и дух свободы везде где только возможно, нечаяно ослабив тем свою родную империю. Если при угрозе Наполеона ни чехи, ни венгры не помышляли о «предательстве», и не велись на лозунги «свободы», храня верность, то под управлением гениального князя заволновались все.

Нессельроде на всю оставшуюся жизнь запомнил взгляд Александра обращенный на Меттерниха во время Веронского конгресса 1822 года. Среди прочих дел обсуждалась Греция. Александру не нравилось восстание против османского ига, и войны с Турцией не хотелось, но быть противником православного народа он не мог. Наилучшим выходом было отказать в помощи под благовидным предлогом, чему препятствовали всё понимающие англичане и французы, радующиеся его затруднению. Меттерних тогда выступил во всю свою силу. С дрожащим лицом, трясущимися руками, вообразивший будто все это коварный замысел русских, почти теряя самообладание (в рамках этикета) высказывал недоумение и огорчение свое Александру. Тот выслушал и… уступил. Австрия осталась жандармом Европы, к удовольствию и её и русского царя. Ехидный француз пытался упрекать, на что государь всероссийский спокойно ответствовал о праве каждого на самозащиту, в том числе у монархий против тайных обществ.

Больше и громче всех негодовала Англия. Британцам Священный Союз сразу не понравился. Для начала, их забыли позвать. Затем, им не смогли объяснить суть соглашения, ибо островитяне отказались верить в существование варианта только с общими словами. После — поверили, но не приняли участие. В Лондоне раскусили замысел Александра, только сделать ничего не могли как раз по причине юридической необязательности союза. По сути, и английские лорды это поняли, русский царь мягко связал Европе руки. Пруссия и Австрия уравновешивали друг друга, не могли враждовать, так как за обоими стояла Россия, готовая немедленно поддержать более слабую сторону. И вместе, Австрия и Пруссия сковывали Францию, не позволяя дёргаться. Заодно они полностью контролировали Италию и Германию, мелкие государства. Пруссия, как более слабая в сравнении с Австрией, была неофициально почти вассалом России, блокируя идеи поляков на бунт, и нейтрализуя любые попытки шведов получить союзников против России. Австрийцы опасались движения России на Балканы, почему блокировали Турцию, не оставляя тем даже теоретических возможностей новых войн с Россией, пока с ними Австрия.

Когда один из Кавендишей, человек весьма одаренный и образованный политик, приехал в Петербург, то испытал одно из самых сильных потрясений в своей жизни. Оказалось, что великий император, одолевший врага небывалой силы, поднявший славу оружия своей страны на небывалую высоту, опутавший всю Европу так, что не только исключил возможность войн с соседями, сдерживающими друг друга, но и сковавший государства находящиеся в тысячах миль от его границ, человек по факту Европу контролирующий… по почти общему мнению образованной блестящей дворянской молодёжи — дурак.

Сменивший его на троне Николай…

Нессельроде едва заметно вздохнул. Государь битый час распинался доказывая, что виной всем последним событиям — французские тайные общества, желающие столкнуть монархии в братоубийственной войне.