Валерий Елманов - Крест и посох
– Не удержались, поганцы, – и обратился к Константину: – Дозволь, княже, я им задам?
– Валяй, да пропиши как следует, чтобы пусть не на всю жизнь, так хоть на пару дней запомнили! – крикнул князь ему вдогон, в душе благословляя этих так вовремя напившихся средневековых алкашей, и тут же жестом призвал Епифана придвинуться еще ближе. Тот послушно склонил голову в ожидании приказа.
– В Рязань скачи. Прямо сейчас, – Константин говорил сквозь зубы, вполголоса, опасаясь, как бы кто-нибудь третий не услышал. – Только отсюда постарайся незаметно исчезнуть. Договорись в том посаде, что ближе к Исадам, с кем-нибудь победнее. Пусть завтра, как солнце на три пальца над землей приподнимется, он свою избушку подожжет. За убыток сразу заплати, с лихвой. И чтоб дыма побольше было, желательно черного, дабы издали виднелось, а сам на рассвете скачи в Исады. Да постарайся поспеть так, чтобы, когда ты в шатер наш ворвешься, где мы все сидеть будем, там все уже полыхало.
– Не понял я чего-то, княже? – недоуменно уставился на него Епифан. – Зачем избу-то палить?
– Все потом поясню. Завтра. А сейчас делай, как я сказал. Главное – много дыма. Да и в шатре ори во всю глотку: «Рязань горит» – и ничего больше. Спрашивать станут – скажи, ты вдали от города скакал, ничего толком не видел, только дым густой и черный.
– Да для чего все это? – не унимался стремянной.
– Потом расскажу. Только помни, что это очень важно. Может, от этого моя жизнь зависит.
Последних слов Епифану хватило с лихвой. Коли жизнь господина от этого дела зависит, так тут и спрашивать больше нечего. Ради своего князя Епифан был готов не то, что домишко в посаде, а и всю Рязань спалить. Не говоря больше ни слова, стремянной начал потихоньку-полегоньку придерживать лошаденку, пока не отстал окончательно, затерявшись в толпе воев.
Константин облегченно вздохнул. Его расчет был прост. Как только Епифан ворвется в шатер с воплем, что Рязань горит, его братцу будет уже не до резни. Мигом взметнется на коня и поскачет в свою полыхающую столицу – спасать добро, золото из скотниц да житниц вытаскивать. Тридцать верст – расстояние немалое. Пока туда, пока назад – это как минимум несколько часов. Вполне хватит времени, дабы остальным поведать, что именно его брательник удумал. А не поверят, можно и того же Онуфрия к стенке припереть. Расколется, никуда не денется. Да и не только он один в этом преступлении замешан. Кто-нибудь да проболтается.
А если уж его самого начнут обвинять, то всегда можно сказать, что в сговор вошел лишь для видимости, из желания побольше о замысле подлом узнать.
Главное же, что все настороже будут, даже если до конца не поверят. Дружинников князья с собой, конечно, много не брали, но все равно у восьмерых вместе не меньше половины должно набраться от того числа, которое Глеб выставить сможет. К тому же пристань рядом и ладьи стоят – всегда отплыть можно. А уж там, на Оке, попробуй осилить их, тем более что к этому Глеб явно не готов.
И к вечеру, уже подъезжая к Исадам, Константин совсем ожил и развеселился, а увидев скачущего навстречу с десятком дружинников Глеба, злорадно подумал: «На сей раз не видать тебе, Каин, Авелей, как собственных ушей. Увы, но твой брательник в последний момент успел кое-что сделать. Правда, ты об этом еще не знаешь. Ну да ничего. Сюрприз будет».
Глава 7
Исады
Позор! Несчастие! Анафема! Отмщенье!
Ни небо, ни земля не ведают прошенья!
В. Гюго.Первое неприятное известие Константин получил поздно вечером в шатре князя Глеба. Недобро усмехаясь, новоявленный Каин поведал, что часть ладей, на которых прибыл правитель Пронска, их родной брат Изяслав, будет уже этой ночью выведена из строя, а остальными займутся завтра поутру его люди.
Константин молча кивнул в ответ, едва не подавившись сочным куском розово-нежного балыка, но затем, чуть поразмыслив, возразил:
– А зачем? Они и нам сгодятся. Пусть часть твоих людей близ них останется, и как только все начнется, они воев Изяславовых и повяжут. И ладьи целы останутся, чтоб до Пронска быстрее добраться, и дружины наши его людишками пополнятся. Сдается мне, что так-то оно лучше будет.
Удивленно глядя на Константина, Глеб коротко хмыкнул, потом сказал:
– Насчет ладей – тут ты, пожалуй, прав. Оно и впрямь лучше. А с людьми Изяславовыми... Они с ним трижды Пронск обороняли и за князя своего в огонь и воду. Их купить невозможно, а ежели живьем брать – моих воев много поляжет. Народ-то у него бывалый, в ратях да сечах испытанный. Просто так повязать себя они не дадут.
– А я на что? – возразил Константин. – Мы же неожиданно да сразу все вместе навалимся. Пока опомнятся, глядь, ан уже и повязаны. И ладьи целы останутся.
– Ну, быть посему, – согласно кивнул Глеб и задумчиво прищурился. – Что-то я нынешний год тебя, брате, и вовсе не признаю. Будто подменили в одночасье. Случись такая встреча, скажем, в прошлом году, так я уверен был бы, что ты – только не серчай, я ж любя такое говорю – непременно полупьяный приехал бы, да еще с бабой какой-нибудь. Ныне же и к хмелю умерен, и до женок не больно охоч.
– Так я... – замялся было Константин, но потом нашелся: – После раны у меня все это началось. Тяжела больно оказалась. Пока лежал, было время всю прошлую жизнь осмыслить.
– Ну-ну. И что надумал?
– Да то, что остепениться давно пора. Вон сколько девок бегает, разве каждую успеешь погладить. А что до медов хмельных, так лекарка мне пить воспретила. Строго-настрого наказала не притрагиваться ни в коем разе, мол, во вред пойдет. К тому же я и сам чую, коли одну чашу опростаю или две-три, то еще куда ни шло, а ежели пять-шесть или больше, то и впрямь худо делается.
– Так после попойки не тебе одному, всем худо делается, – возразил, улыбаясь, Глеб.
– Всем после, а мне чуть ли не сразу. Как оно там в животе уляжется, так и начинает колобродить, – не согласился Константин. – Мутит всего, да так сильно, что белый свет не мил становится.
– И говорить ты стал как-то иначе, – не унимался Глеб. – Раньше, только не серчай на слово правдивое, столь разумных речей я ни разу от тебя не слыхивал, а ныне, людишки сказывали, и гнев свой удержать можешь, и суд княжий разумно ведешь. Да, чуть не позабыл, с боярином Житобудом ты сам такую славную шутку измыслил, или подсказал кто?
– Это ты про мену? – уточнил Константин и, улыбнувшись, тут же прикинул, что, пожалуй, правду открывать не стоит. – Онуфрия мысль была. Видать, зуб у него вырос на Житобуда, вот он и обронил как-то намеком, ну а я запомнил.
– Ишь ты, – крутанул головой Глеб и, задумчиво глядя на брата, протянул: – А ведь ранее ты бы ни в жизнь не сознался, что такая хорошая задумка и не твоя.
– Негоже врать-то, – возразил Константин. – Да и глупо. Тот же Онуфрий, если ты его спросил бы, сразу и рассказал бы тебе, как оно на самом деле было. А солгавшему в малом и в большом после веры не будет.
– Вон как. – Зрачки Глеба сузились, и он настороженно спросил: – Ну а дом странноприимный кто надоумил поставить?
– А это в угоду епископу нашему, чтобы его умаслить, – вновь вывернулся Константин и, чуточку помедлив, добавил: – Вообще-то мне Зворыка это сделать присоветовал. Прикинул он, что расходы на стариков малые, а работу они сделают, какую ни скажи. Стало быть, свой кусок хлеба да кружку воды отработают беспременно, да еще и прибыток будет. К тому же слава пойдет добрая, a она тоже не помешает. Я за этим и гусляра приветил, как-то на пиру чашей меда одарил...
– И саму чашу в дар поднес, – подхватил Глеб и пояснил, заметив удивленное лицо брата: – Он сам мне все поведал да еще и спел про суд твой праведный, – а потом добавил с легкой завистью: – Сердцем пел. У него, стервеца, в голосе завсегда душа чувствуется. Славно. Обо мне таких песен он никогда не слагал. Ныне я зазвал его, дабы он нас на пиру потешил. Обещал чашей одарить, мол, не поскуплюсь против брата своего.
– И что он?
Глеб криво усмехнулся:
– Отказался. Дескать, Константинова чаша от сердца дарена, потому и взял ее, а я своей будто бы откупиться хочу. Погоди, говорит, спою поначалу, а там и поразмыслишь, что в дар дашь.
– Зря ты это сделал, брате, – осторожно возразил Константин. – Подумал ли ты, какую песню он после пира нашего сложит?
– А никакую, – весело засмеялся Глеб, и недобрым был этот смех. – Стожар поначалу нужен будет, а потом... – Он, не договорив, пренебрежительно махнул рукой. – Тут княжьи головы считать никто не сбирается, а уж о гуслярской и вовсе речь вести ни к чему. Ну да ладно, время позднее, спать пора, – он потянулся, зевнул и благодушно хлопнул брата по плечу, – отправляйся-ка ты почивать. Для завтрашних дел силушка понадобится ох как. Мечом помахивать – не песни петь.
– А может, перенесем все? – осторожно закинул удочку Константин.
– Это еще на кой ляд? – тут же насторожился Глеб.
– Ну... повыведывать бы побольше, да и братья наши поуспокоятся.
