Марина Друбецкая - Мадам танцует босая
— Мадам Зарррецкий подаст суд, — еще холоднее произнес месье Гайар, придя в себя после шока, вызванного смехом молодого человека. — Вы отвечать. Сейчас — идти. Вы уволен.
Молодой человек пожал плечами и двинулся к двери. На пороге остановился, обернулся.
— А здорово получилось, правда? — спросил он весело и подмигнул ошарашенному месье Гайару.
Выйдя на улицу, Эйсбар пошел куда глаза глядят по весенней Москве, вдыхая аромат сирени, вьющийся над городом, заглядывая во дворы, полные цветущих яблонь и вишен, срывая и разминая в ловких пальцах желтые цветки акаций, жуя на ходу пирожки, купленные у торговки. Идти ему было некуда, и он не сразу сообразил, что оказался на Неглинке, у дома Ленни. Ноги сами его привели.
За ту неделю с небольшим, что прошла после премьеры в «Иллюзионе» и первого посещения Ленни его ателье, Эйсбар два раза был у нее дома и подружился с Лизхен. Они сразу понравились друг другу, быть может, оттого, что оба смотрели на мир равнодушно, погрузившись в собственные желания. Поэтому в подъезд Эйсбар вошел уверенно, зная, что может прийти без предварительного предупреждения и его не погонят. Дверь открыла горничная, но он, бросив короткое:
— Без доклада! — быстро прошел в гостиную.
Лизхен, держа в руке папироску в длинном мундштуке, полулежала в кресле в одном из самых своих соблазнительных нарядов, открывающем взору почти все прелести ее пышного тела. Эйсбар кинул взгляд, оценил, покачал головой и поцокал языком. Лизхен состроила капризную гримаску.
— Прекратите, Эйсбар! — молвила Лизхен нарочито недовольным голосом. — И вы туда же! Имеет право женщина хотя бы у себя дома носить то, что хочет?
— Вы, прэлэстница, на все имеете право! — и Эйсбар, подвернув под себя ногу, не спросясь уселся на стул.
— Ну, рассказывайте, что новенького в синема!
Эйсбар открыл было рот, чтобы рассказать, что синема только что понесло невосполнимую утрату, так как его, Эйсбара, опять уволил очередной делец от искусства, но тут дверь отворилась, и со стороны спальни в гостиную вошел Жоринька в панталонах и рубахе с распахнутым воротом. Слегка вихляющей походкой Жоринька подошел к дивану и раскинулся на нем в томной позе.
— Ну как ты, дружочек? Выспался? — проворковала Лизхен. — Знакомьтесь, Эйсбар, мой дружок.
— Да мы знакомы, — сказал Эйсбар, оборачиваясь к Жориньке и невольно любуясь мужским совершенством его тела и женской изнеженностью позы.
Жоринька сидел, свесив с подлокотника узкую, белую, почти девичью кисть. В распахнутом вороте рубахи виднелась безволосая грудь. Время от времени Жоринька поправлял золотой локон, упавший на лоб, рассматривал, собрав пальцы горсткой, безупречный маникюр, откашливался, желая, видимо, что-то сказать, но каждый раз передумывал и только надувал пухлые губы, облизывая их.
— Чаю? — предложила Лизхен и позвонила.
— Неплохо бы, — ответил Эйсбар.
Он по-прежнему не сводил глаз с Жориньки. «Не поручусь, что маленький негодяй не подщипывает брови», — пронеслось у него в голове. Но тут горничная внесла чай, а за ней в комнату влетела Ленни — девушка не девушка, эльф не эльф — в свободном блузоне с широкими свисающими рукавами, немыслимых шароварах и балетных туфельках на плоской подошве. Она летела на цыпочках, как на пуантах.
— А-а, Эйсбар, и вы тут! — вскричала она и запрыгала вокруг честной компании то на одной, то на другой ножке. — Полюбуйтесь, что творится! Живет здесь три дня, столуется, — она остановилась возле дивана и уперлась пальчиком в грудь Жориньки. Тот надулся. — Из дома не выходит, за вещами послали.
— Не городи ерунды. За какими вещами? — и Лизхен, смеясь, замахала рукой, рассыпая вокруг себя пепел. — Не слушайте ее, Эйсбар! Подумаешь, послали в галантерейную лавку за бритвенным прибором.
— С этого все и начинается, — отозвалась Ленни, скрестила тонкие ножки и уселась на пол. — Ну а у вас что происходит, Эйсбар?
— О! У меня все прекрасно, милая Ленни! Меня только что уволили из «Гомона». Так что, разрешите представиться, дважды безработный гражданин! — он приподнялся и отвесил шуточный поклон.
— Так это действительно прекрасно! — закричала Ленни, радостно захлопала в ладоши и вскочила на ноги.
Эйсбар в недоумении уставился на нее.
— Ну, как вы не понимаете, вы же теперь свободны! Свободны!
— А зачем мне эта свобода?
— А затем, что теперь мы займемся вот этим! — и она снова ткнула пальчиком в Жориньку. — У меня с ним контракт. Надо его кому-то продать, чтобы деньги в дом приносил. А то ест, пьет, а пользы никакой.
— Как это «никако-ой»? — пропела Лизхен. — Очень даже «како-ой»!
Жоринька изогнулся на своем диване и плавным грациозным движением закинул руку за голову, как обнаженная маха на картине Гойи.
— Я его загримирую, а вы, Эйсбар, сделаете с него фотографические снимки, — продолжала Ленни. — Потом с этими снимками я пойду к Ожогину или Студенкину и продам им нашего дружочка. Пусть лучше снимается в синема, чем глаза тут мозолить.
— А вы уверены, что его купят? — поинтересовался Эйсбар так, будто Жориньки не было в комнате.
— Купят, купят, — уверенно заявила Ленни и подскочила к дивану. — Товар-то — загляденье. Вы только посмотрите, что за кудри! А нос? Типично греческий нос! А губы? Они созданы для поцелуев! А зубы! Жоринька, откройте рот! — Жоринька нахмурился, но тут же спохватился, разгладил пальцем морщинку на лбу и послушно открыл рот. Ленни постучала ногтем по его передним зубам. — Эх, мне бы такие зубы! Жемчуг! Короче, тащите фотографический аппарат, Эйсбар!
Эйсбар глядел на этот вихрь и поражался. Только вчера она сидела у него в мастерской и как завороженная не мигая слушала его лекцию о ракурсах. А сегодня — железная хватка маленькой бульдожки. И черт его знает, чего в этом больше — природного авантюризма или немецкой деловитости.
— Ну, я пошел, — сказал он. — Через час буду.
— Ну, идите, — сказала Ленни. — Через час чтобы были.
Что за прелесть этот Жоринька! Как охотно он давал себя переодевать, гримировать, причесывать! Как безропотно подставлял свою златокудрую головку под самые невообразимые головные уборы, которые только могла выдумать неугомонная Ленни! Как радостно повизгивал, когда она, притащив из спальни Лизхен весь запас пудр, румян и помад, сурьмила ему брови, чернила ресницы, подводила глаза, подкрашивала губы! Как быстро переходил из образа в образ, представая перед ними то эдаким Чайлд Гарольдом во фрачной паре, то турецким пашой в феске и расшитом халате, то русским мужиком в косоворотке и плисовых штанах, то автомобилистом в клетчатой кепке и кожаных крагах, а то и светской дамочкой в одном из бальных платьев Лизхен и ее шали, которые, кстати, очень ему шли. Ленни прыгала вокруг него. Одевала, раздевала, ставила в позы, давала указания.
— Жоринька, остолоп вы эдакий, придайте лицу мечтательное выражение! А сейчас повернитесь вполоборота и закурите! Ай, молодец! Сядьте у письменного стола, сделайте вид, что умеете читать! — раздавался то тут, то там ее звонкий голосок.
Эйсбар, как очумелый, носился со своей треногой по квартире. Прилаживался, примеривался, искал ракурсы, менял освещение. Лизхен с интересом следила за их манипуляциями. Наконец все трое шумно выдохнули и повалились в кресла, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Однако через пять минут неугомонная Ленни вскочила снова.
— Псевдоним! Мы забыли придумать ему псевдоним! — И забормотала со скоростью механического таксомотора: — Георгий Алексеев… Алексей Георгиев… Александр Григорьев… Григорий Александров… Александридзе…
— Да ну тебя! — воскликнула Лизхен. — Какой из него грузин?
— Александриди… Жорж Александриди… Прекрасно! Слышите, вы, Александриди новоиспеченный, чтобы откликались, когда вас зовут! А теперь надо бы хлебнуть шампанского за наш будущий успех.
— Э, нет, милая, только не шампанского! — тут же отреагировала Лизхен. — Шампанское мы уже недавно пили — чуть в больницу не попали.
И велела подавать стерляжью уху и жаркое из молодого барашка.
Через два дня Ленни стояла у ворот кинофабрики Ожогина с пачкой фотографий под мышкой и препиралась со сторожем в старой солдатской шинелишке.
— Пойми, служивый, — втолковывала ему Ленни. — У меня к господину Ожогину неотложное дело.
— Никак нет, барышня, — отвечал служивый. — Никого постороннего пущать не велено. А барина нету. Барин в больнице.
— Заболел? — Ленни делала скорбное лицо.
— Никак нет, барышня. Барыня заболевши, — солдатик всхлипывал и принимался вытирать фуражкой глаза. — Сгоревши наша барыня, Раиса Пална, заживо сгоревши. Супостат черный сжег.
— Ну, насчет супостата я могу с вами поспорить, — высокомерничала Ленни, понимая, что речь идет об Эйсбаре. — А когда барин будет?
