Александр Больных - Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин!
Партикулярный зевнул.
– Вот так с тобой всегда. Нет, выдеру я тебя однажды, Федька, выдеру, наверное, как сидорову козу. Аккуратно, говоришь? Ну, ладно. Только смотри, если что, я тебя самого на ту же дыбу вздерну. Только уже с кнутом.
– Ничего, ваша милость. С нашим удовольствием сделаем.
Он кивнул здоровякам, которые, как теперь понял Петенька, были сержантами, и те заломили ему руки, снова заставив согнуться в три погибели. Успокоившийся было поручик снова похолодел. Хоть и казалось все происходящее неким спектаклем, оборачивался этот спектакль довольно скверно. Федька сноровисто накинул петлю на сведенные вместе кисти рук и поддернул, заставив Петеньку согнуться еще сильнее. Он почувствовал резкую боль в плечах, суставы захрустели… Оставалось надеяться на чудо, и оно свершилось!
Внезапно (подобные вещи обязательно происходят внезапно) стукнула низенькая дверца, незаметная в темном углу, и в комнате появилось новое действующее лицо. Высокий мужчина в плаще и шляпе со страусиными перьями с таким треском захлопнул дверцу, что партикулярный подскочил на своем стуле, а Федька от неожиданности выпустил веревку, и Петенька мешком рухнул на пол. Вошедший глянул на палача, и тот, вжав голову в плечи, попятился, мелко задрожав, сержанты дружно вытянулись в струнку и выпучили ставшие вмиг оловянными глаза, только партикулярный так и не сбросил скучающе-сонное выражение.
– Так-с, – барственно произнес вошедший, – что тут у нас происходит?
– Допрашиваем упорного злодея, ваше высокографское сиятельство, – сообщил партикулярный и, кажется, снова зевнул.
– Так-с, – было повторено. – Почему дыба, барон? Я ведь настрого приказал без повреждения членов.
– Мы так и сделали. Собственно, даже поднять на дыбу не успели. А с палача я взыщу сурово, не извольте беспокоиться.
Его сиятельство поморщился и небрежно швырнул на стол свою шикарную шляпу. Партикулярный барон почтительно отодвинул стул, чтобы вошедшему было удобнее сесть, и тогда Петенька понял, что появился самый опасный человек в империи – граф Александр Иванович Шувалов, камергер, начальник Канцелярии тайных и розыскных дел, гвардейский поручик, генерал, сенатор, член Санкт-Петербургской конференции. Граф небрежно махнул рукой, и палач моментально испарился, как не было его, легкий кивок, и бравые сержанты исчезли с неменьшей скоростью, прихватив с собой дьячка-писаря. Однако партикулярный барон исчезать даже не подумал, наоборот, занял место секретаря, хотя писать ничего не собирался.
– Так-с, – в третий раз повторил граф, обращаясь теперь уже к Петеньке, который успел подняться на ноги, – признаем свою вину?
– Не знаю за собой никаких вин, ваше сиятельство, – ответил Петенька.
– Не спеши, юноша, не спеши. Дело о побоях голштинцам пустое, не стоит внимания, никто ничего не докажет. Хотя рапорт великому князю положить под сукно довольно затруднительно, но возможно. Еще не хватало Тайной канцелярии кабацкими драками заниматься, пусть полковые командиры сей вздор разбирают. Но вот генерал фон Мюникхузен написал рапорт гораздо более опасный. Он обвиняет вас в преступлении воинском, каковое заключается в нарушении сто тридцать девятого воинского артикула, принятого еще в 1715 году императором Петром Великим. Таковой артикул настрого запрещает дуэли офицерские. Ты же, по словам генерала, не токмо заявился в расположение полков голштинских, но вел себя предерзко, вызвав на дуэль не одного фон Заукена, но пытался вызвать чуть ли не всех офицеров голштинских. Напомнить, чем грозит нарушение артикула воинского?
– Нет, ваше сиятельство, я сам помню. Таковое нарушения карается смертной казнью через расстреляние.
Шувалов многозначительно поднял палец:
– Не обязательно карается, но вполне может. Учти, юноша, ты сейчас находишься под мечом Дамоклеса, и нить может оборваться в любой момент. И тогда за твою жизнь не дадут и полушки, хотя пока еще все это поправимо. Но вообще-то ты ведешь себя очень неосторожно. Грустно было бы родителям потерять сына в столь нежном возрасте.
– У меня нет родителей, ваше сиятельство.
Шувалов сочувственно покивал.
– Сирота?
– Да, ваше сиятельство.
– Но ты помнишь своих родителей? – поинтересовался граф.
Петенька изумился неожиданному обороту, который принимает допрос в застенке Тайной канцелярии, однако послушно ответил:
– Никак нет, ваше сиятельство. Меня растил дядюшка Василий Петрович. Не могу сказать о нем дурного слова, однако ж все-таки не отец.
Но граф Шувалов тут же показал, что его настроение способно меняться моментально. Опасно шутки шутить с тигром, никогда не знаешь, когда ему вздумается пустить в ход клыки.
– Ладно, хватит сантиментов. Поговорим о твоих делах, поручик. После официальной ябеды, принесенной фон Мюникхузеном, положение твое незавидное. Вот разве что барон по добросердечию своему обошелся с тобой непозволительно мягко. – Партикулярный барон с совершенно отсутствующим видом пожал плечами. – Благодари фон дер Гребена, иначе быть тебе жжену и рвану, потому как не где-нибудь, а в Тайной канцелярии пребываешь, голубчик. Тут, знаешь ли, не контрдансы на балу у полицмейстера, а допрос по всей форме. – Он повернулся к фон дер Гребену: – Сообщил что сей злодей касательно умыслов своих?
– Нет, ваше сиятельство.
– Подручников своих поименовал?
– Нет.
– Ну и что ты думаешь по такому поводу?
Партикулярный погрузился в размышления, а потом как-то очень нерешительно произнес:
– Не знаю, ваше сиятельство. Нет у меня такой уверенности.
– А возражения?
– И возражений нет. Собственно, сей молодой человек пока что из себя решительно ничего не представляет, так сказать, глина в руках Господа Бога, который вылепит из нее все, что ему угодно будет.
– Так оно и хорошо.
– Хорошо, да не совсем. Лучше все-таки обрабатывать черновую болванку, нежели работать ab ovo, как говорили латыняне. Вам решать, ваше сиятельство.
– То-то что мне, – усмехнулся граф. – Стоит его далее испытывать?
– Полагаю, нет, ваше сиятельство.
– Быть по сему! – решительно подвел итог Шувалов. – Итак, молодой человек, я намерен тебе сделать предложение, отказываться от которого не рекомендую. Впрочем, воля твоя, но в этом случае барон фон дер Гребен разберется с вами подробно, все твои злодейства и вины откроет, что делал и чего не делал. – Заметив, что Петенька намерен возразить что-то, Шувалов предостерегающе поднял ладонь, останавливая его: – Молчать! Я еще не кончил! Насолил ты со своими приятелями голштинцам преизрядно, и они наверняка захотят отомстить тебе. Впрочем, как я знаю, и у тебя счет к ним имеется серьезный, вот только оплаты ты потребовать не можешь, руки коротки. – Шувалов усмехнулся, но страшна была эта ухмылка. Петенька сразу понял, что неспроста его высокографское сиятельство опасным человеком почитается, ничего человеческого в той ухмылке не было, только волчье. – Так вот, в моих силах помочь тебе получить по этим векселям. Не только тебе одному голштинцы напакостили, слишком многим честным русским людям сия компания хуже кости в горле стоит.
– Помогите, ваше сиятельство, и тогда рабом вечным вашим буду, – с чувством произнес Петенька, перед глазами которого мелькнуло бледное лицо Ханыкова. Такой приступ ослепляющей злобы накатил, что, попадись ему сейчас голштинец, верно загрыз бы его!
И снова странная тень пролетела по лицу Шувалова, мимолетная, однако чувства поручика сейчас были обострены до такой степени, что он успел заметить все.
– Нам рабы не надобны, – возразил граф. – Нам надобны люди верные, готовые на все пойти, любой приказ исполнить. Но не только ради мести голштинцам, сие дело нужное и обязательное, но все-таки мелкое слишком. Не стоит оно больших усилий, а нас, поручик, ждут великие дела! И потому нам нужны люди, готовые Отчизне порадеть, не токмо самим себе.
– Сие есть первейший долг любого офицера, – поддакнул Петенька.
Шувалов скривился, словно бы хватанул горького хрена не в меру.
– Дурак ты, поручик! – в сердцах бросил он. – Верно, забыл, как говорится: от врагов внешних и внутренних. Так последние аспиды ядовитые куда как опаснее внешних. Штыком махать – дело глупое солдатское, ума не требует, да и смелости особой тоже. Ломить стеной – самое милое для мужика. А ты поди попробуй врага умного и хитрого обыграть так, чтобы и сражение не потребовалось, – вот где искусство высшее. И доблести война тайная требует подчас не меньше, а то и больше, чем война явная, потому что не знаешь, с какой стороны удар нанесут. Ворог тайный – это тебе не голштинцы дурные.
– То есть, ваше сиятельство, вы предлагаете мне работать на Тайную канцелярию? – наконец прямо спросил Петенька.
– Нет, поручик, не «на», а «в». В Тайной канцелярии. Только в этом случае я смогу не дать хода рапорту фон Мюникхузена. Кстати, змейка маленькая, но крайне ядовитая, так как великий князь в нем души не чает. В общем, молодец, есть у тебя сейчас два выхода. Либо идти на службу в Канцелярию тайных и розыскных дел, либо… Барон, палач, я чаю, рядышком дожидается?
