StEll Ir - История Любви. Предварительно-опережающие исследования
Первым делом зустрел лесовик мужиков всем почтением – ледяной смоль первача обсудить. Не то и охота не охота же шь. Так пропали, почитай, мужики. Аришка же с Пелашкою к ним не стали привязываться: у Аришки ног нет – до кровати добраться бы и минуя стол, а Пелашка – лесная житель-хозяйка ведь, до вестей лишь через раз добирается. Так забралась к Аришке под бок: «Расскажи как чего!» Вот Аришка-то ей и поведала. Да не как там чего, а что барыня им наудумала. «Буду хлопкой тебе, Пелашенька глупая ты моя! Как помнишь если обещалась в ту ноченьку. Наказала барыня ноги мыть, да лютей угождать всяко разное мне тебе. Да сама ещё сказывалась, что тут о зиму будет с ревизией, когда я ей сама не всё выскажу…» «Ой-ёх! Да как же, Ариш? С меня баринка!», Пелашка напугана, как не ей будто «баринкой» быть, «Чем же я распоряжусь над тобой?» «Чем хотишь…», ей Аришка со вздохом – уж входит в вкус до на завтра игры, «Буду всю из тебя ублажать… Что лишь только удумаешь. Можно, барынька, вот к примеру тебе я скажу мне уж спать – ноги ломит-то! А ты мне что?» «Да спи, конечно! Чё – дура-то?», Пелашка смеяться в глаза. «Что дура, то дура, барынька!», Аришка ей, «Только негоже так. Ты должна говорить: что и спать тебе, Ришка, дура набитая! Лушше пятки чеши! Поняла?» «Ага… вроде как…», Пелашка озадачивается понемногу, «А ты всё же спи пока. Я, Ариш, эту ночь-то подумаю, так назнаю небось, што и как. Да с тебя, девка глупая, один рожон поди толку-то будет сейчас лишь чуть! Когда хари-то нет на тебе, так задремлешь ещё в пятки носом мне, а я ш-щекотки страх как боюс. Спи давай!» «Ох, спасибо же, милостива барынька! Ох, спасибо, Пелашенька!», Аришка тут же и в сон ушла. А Пелашка и впрямь призадумалась – как тут быть. Стоит только начать думать – дело верное. Уж удумала. Как подменили в утру.
Раньше всех подпрыгнула – я теперь! Все же спят ещё, как снурки. «Гоношись, племя босое!», возгласила им наперва для острастки. Мужики заворочались, заворчали в кудрявые бороды. Аришка рядом в продраты глаза глядит. «Сподымайсь охота! Проспишь зарево! Утки все улетят по домам!», всё, Пелашка – чисто скаженная. Осип сел на полу, как лохматый медведь: «Кенингсенский дворцовый переворот! Все при оружии?» «Ась?», ему Охрим головой под бок. «Што за утро тогда, как не толком спать!», на всю избу заревел лесовик, «Ты, Пелашка, што ли сбесилась со сна уже? Так скажи – успокоюсь тогда и дальше спать!» «Спать куды! Меня барыня «барынькой» указала быть над Аришкой моей, а вам на охоту ставать пошли уже!», как сумела повыяснила Пелагея забарствовавшая поутру, «Аришка, дрянька непутная, заправляйся быстрее ужось, да на руку верву вяжи: ты отныне до вечера собанька моя! Как у вас, мужики, со своею собанькой в охоту берут?» Мужики гоготать, да присаживаться, вместо дела штоб. Разгомонила без спору деваха их, што ни свет ни заря! Ну да взяли уж… Раз из собанькою. Собрались, только ружжа бы не позабыть, да и двинули в мокрый лес от росы солнце вместе стречать.
Осип всем объяснил, что на озерко, на озерко-то надо иттить. Там тех гусок сейчас – успей ставь карман, в ягдаташ прямо сами нападают! Благо озерко недалеко. Пелашка собаньку учить, как след брать если что, как стать в стойку, как куст обоссать. «Дура-дура ты глупая у меня ещё! Тебе это не раком стоять, коль на гуску идёшь. Раком только на ведмедя́ ходить можно, да и то лишь в сезон. Чай ебаться-то дура охотница, а к охоте хвост не прирос? Так научу! А ну ссы давай, покажи как умеешь, собанька аль нет?» «Барыня-барынька, пощади!», Аринка ей, «Ведь кругом мужики!» «Не мужики, а охотники!», Пелашка строга, «Поглядите, ребята, собанька-то моя голосом человечьим может уметь! Приседай, говорю, не терпи…» Делать нечего, задрала Аришка подол, раскорячилась прям на тропе, обступили её с Пелашкою мужики – себе тоже любуются на весёлу собаньку Пелашкину. Лишь чуть пустила струю хорошей коровою, как Охрим кричит: «Стой!» С перепугу поджалась и ждёт, смотрит на их, как они на её на лохматку раздвинуту. «Эт чего ж у тебя, Пелагея, сука собанька, аль што?», вопрошает Охрим, «На гусок сука дело последнее – напугать разве што!» «Да ты што, Охрим-друг, окромешился?», Пелашка ему в ответ на́пуска, «Кобель собанька-то чистопородный, я сук не держу!» «А чего ж тогда твой кобель», Осип враз поддержал, «ссыт по сучьему? Непорядок то – хуй о землю сотрёт!» «Э, и впрямь! Перепутал собанька мой чегось…», Пелашка задумалась и Аришку за вервь скорей дёрг: «Ссы, собанька, по правильному! Ногу вверх!» Так Аришка чуть не обоссалась из-за непривычности, как задрала ногу и ну кусты мочить. Было радости – хоть до озерка ещё не дошли, а то б переполошили почём зря его уть! Как отссалась похлопал по мокрой пизде её озорной Поташок: «Будет ласкова!»
До места пришли. Хде тут уток дают на прокорм семей? Разложили охоту уж. Охрим по кустам, Поташок по кустам, Пелашка с собанькою и та по кустам – куды будем стрелять? Осип – дело второе. На полянке воссел в травах, ждёт пока отстреляются, чтобы в трубку дымарь запустить. А пока так, на зорю уставился, поглядеть – взойдёт солнце, аль нет?
Вот Охрим в свой задул манок – кря, да кря. Рядом с Осипом Поташок в свой свистит. «Свисни в хуй!», ему Осип шёпот подсказывает, «Там небось тоже дыра ого-го! Утей налетит…» Поташок в серьёзку не ржёт – чай, не мал уже, не провесть. За ружжо уцепился и по небу все глаза: ну, как уже полетят! И пошли ни с того косяком прям на их гусок клин. Забабахало, што в кустах крайних справа не токмо собанька што, а и хозяйка её чуть не обоссала́сь. Ой, куды теперь уток нападало? «Пойду соберу!», Осип им, «Сидите уж, я примечал!» Ушёл.
Возвращаться когда: «Хто стрелял, оружейники? Напопада́ли ужось!» Глядь компания: а ён тянет с собой четверть добрую всё того первача, што и ночь им покой не давал! Как же? Хде? Все вопросы к нему. «Зарыл!», охнул Охрим в восторженности. «Да куда уж – зарыл! Стренуть метче не могете, так берите, што есть! Куда напопадали уж, так того и принёс. Ето же так, по пути поприплыли…» И вывалил ягдаташ гусок собранных – есть нажарить чего уже! Охота пошла.
Разложили костёр. Вмиг скумекали красату и привал. Довелось всем перекусить. «Эх, теперь бы кого поебать!», сладко потянулся себе Поташок. «Да кого же тут, друг, поебёшь?», рассудила Пелашка вразумную, «Разве што вот собаньку мою, тварь безмолвную? Становись, хлопка, раком! Ебать тебя время уже в самый раз! Вся охота соскучилась…» Аришка отерла руки наспех, подол на голову и до охоты кругом – полюбуйтеся вся! «Хараша эта яблонька!», навострился уж сразу Охрим, подойдя, да по жопе похлопывая. Хуй его оказался хитёр – закорючиной. Што Пелашка смотрела и жалилась даж, што не ей… Да иё уж саму, штоб не жалилась, Осип сунул к себе на прокорм: «На, полакомся!» Поташок потерялся же – што теперь же ему и ебать, как зачинщику, ведь не осталось чего. «Да ты дуй моей «барыньке» под подол, не сурмись!», Осип ржёт, «Чай утерпит по барской-то похоти!» Поташок и задул. Закачалась Пелашка вовсе внове для себя – сразу о двух. Да мужики не задержались в тот раз. Слезла – рот шире плеч, из пизды как узор тикёт, а саму раззадорило лишь. Куды деться, когда уже чокаются Осип чарками с Поташком. Влезла третьей меж них. «За охотку!» – и выпила всю до дна от краёв. Повело Пелашку хмелить. Глядь, ебут ведь «хлопку» её Аришку, собаньку негодную. «А лижи, а лижи, а лижи!», драла за волосья, мордой тыкая до сибе у пизду, девку распарившуюся под Охримовым хуем кривым. Аришка старалась уж. Языком и ныряла, и влизывалась, и целовала вовсю алу скоромницу. Пока не забрало уж и ту, даром што пьяна. Раскраснелась Пелашка, разохалась, коленями по воздуху забрала, да и повалилась так в дрожи на сторону – остывать. Охрим тоже вконец-то расправился. Вылил всё, да пошёл на нова заливать там, где чарки стучат.
К вечеру уже мало кто лыка вязал. Собанька тявкала, барынька бранила иё почём зря то, а то наказывала расставляться «давать целовать» всем по очереди. Охрим с Поташком на охоту ходили ишшо, раздобыли там два фонаря, всем сказав, што видали «медведь». Друга друг они точно не видели. Осип же мирно спал часа два, пока в голову сон не пришёл, што к нему приземлился аист на дом, клювом долбит дыру уже и орёт: «Де вы, сучья, повыказились!» Оказалось, то лишь Поташок так костёр собират. Да и не орёт, а так присказывает… Вечер снёс весь полуденный зной, всем полегшало. Только лишь хмель не попускает своё. Да и верно ведь – если сдабривать! Стало снова ебаться хотеть. Уж собанька сама к всем подлаживает, да берёт без разбору хуй в рот: как сгодится надрать иё? Пелашка же барствует пьяненькой пока вдрызг на боку, но ведь жопа уже поотклячена – надо «барыню» брать за бока! Иё Охрим и взял. Завернул сарафан, рассмотрел повнимательнее – што тут как – хуй его и воспрял. Поташок же тем временем наложил на щеку Аришке конец, да по носу постукиват: «Вот ужось! Вот ужось!» Осип было смеяться им всем, дуракам, да вдруг смотрит: и сам дурак уж какой, весь вверх торчит! Подобрался к Аришке, как к ближней своей, да под вылиз ей и поднырнул: «Садись, девка, устраивайся!» Што с трудом, то с трудом. Села Аришка и протрезвела на миг: дуже плотна уж влезла балда, тут не баловство! Ажнось снова Аришка упала вперёд, на лесовика грудь мохнатую, так сзаду серьёзен напор. Лежит, только лишь чуть пошевеливается белой сракой по ём в аккуратную водит мало совсем взад-вперёд. Поташок вновь задумался. Вечно жить – малым быть! Вновь по гнёздам все тетерева, а ён с хуем наперевес один в воздухе. «Склонись, што скажу!», ему Осип, Аришкины губы на сторону отстранив – целуится хай в бороду пока поговорить. Да давай шептать на ухо штось Поташку. Тот «ага…», да «ага!». До Аришки лишь слово «…ужопу…» долетело с трудом. Чиго за ужопа такая, Аришка не поняла совсем, только с чегось по спине мурава гусьей кожей забегала, да уж прошла. А вот как приставилось до дырке в жопе ей горяч пятаком, так аж взвизгнула, што дошло: «Куды? Ой-ё-ёханьки!» Пелашка очнулась – визг стоит, из-под заду саму ебут, хорошо! Напружинилась, заёрзала жопой сама, Охрим в ей задёргался, стало небо видать – охорошела Пелашка за миг… А Поташку не на свёз: не идёт в дырень тугу бойкий конец и всё! Осип терпел, терпел, да повысунул свой: «На, иби уже так покамест што!» Тут, конечно, куда веселей – задрал сраку Аришки на гору к себе Поташок, вдул по само себя, да быстро и отходил: заохала девка под ним, и он в хрип пошёл, да прилип ей до белой задницы… Ещё Осип добрал – стало Аришке и вовсе невмочь в чувствах ластиться. Упала на травушку после всего – где же сила моя и была когда? А над ей уж Пелашка примащивается: «На, собанька, што есть для тебя! Повылизывай у хозяюшки!» Аришка лизать, молофья по устам, а Пелашка того не взяла в расчёт, што самой уже силы все до ветру поушли из-под Охрима-то. Никаких больше радостев нет от Аришкина языка, лишь шщекотка одна. Но старается девка упорна, хочет взвестись как ништо… Тут же энти балбесы-проказники, тямы нет в головах ни в одной из шести уже, так над девахами хоть им веселие! «Чай ускачешь ишшо, седланница!», Охрим, «Хошь оставь про себя постромку!» «Веселей три, штоб нос вошёл!», Поташёнок подсказывает, «Да смотри в ней не обоссысь!» И Пелашка с несносных хихикать лишь, вместо штоб хорошеть для себя. Чует, што ей и впрямь подбирается – то кажется с хмелю могучего, толь и впрямь уже ссать невмоготу. «Перестаньте… ох!.. леша́ки болотные!.. С вами всышься!..», сама ж всё пытается, ёрзает. Аришка хлюпает, да захлёбывается под ней – всё старается. «Да ссы уже, не горюй!», Осип загоготал, «Чай, собанька твоя рот раззинула, што и в самый раз!» «Да… куды ж?», Пелашка с щёкоту ли, с Осипа, ну хохотать пьянь-барынькой, «Куды ссать-то… охальники тут… Ох!..» «Дуй струю!», нажал в начку Охрим, «Ну, давай!» «Хай ей щёки пощекотит!», смеётся Потошок. Как заслышала уж о ш-щекотке та Пелашка, так и не вынесла – вся зашлась под собой. Да не в радость какую, а просто опрудилась. Аришка рот шире, вылезть никак – над ней девка хохочет вся, да прижимается, у Аришки глаза в пол полтиника! Чуть не позахлебнулась, пока Пелашка вся отссалась. Вылезла мокрая, кудри льнут по щекам, смех кругом. «Моя барынька!», потянулась и чмокнула в губы дуру Пелашку забарствовавшуюся. «Фу, да ты дура вонючая! И с чего б?», хохочет пьяна Пелашка в ответ. Всех у озерко и занесло так вот напослед тово охоченья – утки вдрызг. Разлетелися гуски по вечеру, спать уже натревожившиеся, смотрят только тогда, как купаются сразу три селезня, да лебёдки две белые-мокрые. И охота вся.
