Андрей Валентинов - Небеса ликуют
— Сьер! Почему вы?.. Извините, забыл ваше имя… Да, спеси стало поменьше. Уже не требует — просит. Но спешить некуда, можно пока полистать протоколы. На следствии сьер Гарсиласио де ла Риверо был очень разговорчив. Тоже метода — и очень удобная: болтать о чем попало, старательно избегая важного. Вот, например, здесь… и здесь…
Я поднял взгляд — его глаза были закрыты. Это заметил не только я. Маленький человечек бесшумно встал, легко толкнул парня в плечо.
— А?! — В глазах плавала боль. — Опять? Сьер… Простите, сьер, они мне не дают спать! Я не понимаю! Я требую…
Я ошибся. Он еще требует.
Закладка легла на нужную страницу. Вот с этого и начнем. Но не сейчас. После.
Когда сьер Гарсиласио уже ничего не станет требовать.
— Я действительно опоздал, извините. Это первое. Теперь второе. Вы не забыли мое имя, я вам его просто не называл…
Он подался вперед, рискуя упасть с табурета, но я покачал головой. Рано! Даже имя мое называть рано. С именем я сразу стану для него человеком, а это лишнее. Я — Черный Херувим. «Как содрогнулся я, великий Боже, когда меня он ухватил…»
— Теперь третье, сьер де ла Риверо. Спать вам не дают по моему приказу. Для вас началась Вегилия.
В глазах — испуг, затем — отчаянная попытка понять, осмыслить. Да, он еще думает. Я пришел слишком рано.
— Вегилия? Это… бдение по-латыни? Но почему? Я же не смогу ничего соображать!
Да, не сможет. И не только соображать.
— Я хочу, чтобы вы попали в Рай, сьер Гарсиласио. Но для этого вам надо сперва увидеть Ад. Тонкие губы дернулись, сжались.
— Кажется… Кажется, вы говорили об этом прошлый раз. Я подумал…
— Что это поэтический образ? Напрасно.
Я встал, зябко повел плечами. Черный плащ с капюшоном весь пропитался сыростью. Февраль!
— Хотите узнать, что я имел в виду? Извольте! Да, я пришел рано. Но время нашей встречи можно использовать с толком. Пусть подумает — пока еще способен.
— Начну издалека. В одной умной книге описан способ укрепления души, идущей по пути Просветления. Это, конечно, нелегко. Требуются две недели — в полной тишине, в темноте, в одиночестве…
Лет двадцать назад мне так же рассказывали о Просветлении. Только было это не в сырых подвалах Санта Мария сопра Минерва.
— Первые несколько дней ты вспоминаешь себя, свои дела и мысли: грешные, безгрешные — все. Это очень трудно — вспоминать все, не делая исключения. Затем ты начинаешь думать о тех, кто был праведнее тебя, кто страдал за Веру и Святую Церковь…
О тех, кто был праведнее. Как. отец Пинто. Он умер, прибитый железными клиньями к стволу кебрачо, еще одно острие вошло в грудь, прижимая к его сердцу маленький томик Евангелия. Умер, а прочие живут. Такие, как маркиз Мисирилли. Как этот еретик. Как я…
— Затем ты вспоминаешь страдания Господа. Это тоже очень нелегко — вспомнить все, деталь за деталью: бич, бьющий по плечам, плевки в лицо, гвозди в запястьях. Вспоминаешь — и начинаешь Видеть…
…Поначалу это было просто невыносимо. Многие не выдерживали, стучались в закрытые двери, рвались туда, где ярко светило солнце…
— А потом ты начинаешь представлять себе Последнюю Битву: Божий Град Иерусалим, окруженный войском праведников в белых одеждах, — и Вавилон, оплот Сатаны, восседающего на пылающем темным огнем троне…
— Игнатий Лойола. — Голос сьера Гарсиласио звучал хрипло, тяжело. — Игнатий Лойола, «Exercitia spiratuaia». Я взглянул на него не без любопытства.
— Читали, сьер де Риверо?
— Читал…
Он вновь закрыл глаза — и новый толчок заставил парня очнуться. Человечек в капюшоне бесшумно опустился на табурет. Я вспомнил: таких, как он, называют Клепсидрами — Будильниками.
— Ну что ж, тогда нам будет легче разговаривать. Негромкий смех был ответом. Сьер Гарсиласио закрыл глаза, откинулся назад.
— Так вы еще ко всему и иезуит! Странно, что я с самого начала не догадался, что вы из Общества.
Будильник был начеку. Парень застонал, открыл глаза.
— Компания Иисуса… Жаль, вашего Лойолу не сожгли еще тогда, в Толедо!
— В Саламанке, — тут же поправил я. — И разберемся с терминами. Слово «Общество» — «Сотраша», сьер еретик, как вы можете догадаться, испанское. Оно означает не кружок собутыльников, а военный отряд. Мы — Полк Иисусов, Его Войско. Но вернемся к «Духовным упражнениям»…
— Вы тоже видели все это, сьер иезуит? Иерусалим, Вавилон?
Неужели это ему интересно? Если так, то парень крепче, чем мне казалось.
— Видел. И, признаться, мои видения озадачили наставников нашего коллегиума. На Сатане был зеленый наряд с желтыми пятнами, на голове — берет, его войско сидело на железных повозках, которые двигались сами по себе, без лошадей и мулов, а в небе летали птицы — тоже стальные. Над Иерусалимом же реял стяг с шестиконечной звездой, а рядом с ним другой — полосатый, с маленькими звездочками в углу.
Я невольно улыбнулся. Тогда меня даже отправили к лекарю. Тот долго качал головой, после чего велел мне побольше спать. Но во сне я вновь видел все это: железные повозки, ревущие стальные птицы, острые носы крылатых стрел, направленных прямо в голубое безоблачное небо.
— И только потом ты начинаешь видеть Рай… Я ждал нового вопроса, но его не последовало. Впрочем, я бы не стал отвечать. Про такое можно рассказать только на исповеди.
— Подобные духовные упражнения, сьер Гарсиласио, полезны всем добрым христианам. А тем, кто оступился, в особенности.
Он долго молчал. Мне даже показалось, что парень заснул — с открытыми глазами. Но вот кончики губ дрогнули.
— Я уже все рассказал. Все! Неужели вы думаете, что я стану читать…
— А это и ни к чему.
Еретик, посмевший поднять руку на Мать-Церковь, не станет умиляться при виде страданий Господа. Себя он любит больше. Что ж, пусть пожалеет о себе, любимом.
— Для этого и придумана Великая Вегилия, сьер Гарсиласио. Три-четыре ночи без сна — и Сатана, которому вы служите, сам придет к вам. Ваш Ад будет страшен. А вот увидите ли вы Рай, зависит уже от вас. Ну, и от меня в какой-то мере.
— Я все равно ничего вам не скажу!
В его голосе слышалось упрямство и одновременно — страх.
— «В боренье с плотью дух всегда сильней», — усмехнулся я, вставая. — Докажите! Я зайду к вам через пару деньков…
— Погодите! — Он попытался вскочить, но Будильник тут же оказался рядом. — Вы!.. Вы не имеете права! Пытайте меня! Пусть даже дыба, велья!.. Я уже все сказал! Все!
Велья? Лучше бы ему не поминать такое. Этот мальчишка — не Фома Колоколец. На велье он сказал бы все, оговорил бы родного отца, братьев. Господа Бога вкупе с Мартином Лютером. Но мне не нужна его боль.
— Вы, кажется, поклонник Ноланца, сьер Гарсиласио? Ну так докажите это. «Когда, судьба, я вознесусь туда, где мне блаженство дверь свою откроет…». Помните?
Он не помнил. Точнее, просто не знал. Наверно, из всего Бруно сьер еретик изволил прочитать только «Тайну Пегаса».
— У него превосходные стихи. Пусть они вас слегка подбодрят. Это вам понадобится.
Я прикрыл глаза, вспоминая. Много лет назад, когда я впервые ступил на неровный булыжник Campo di Fiore , эти строки не выходили из головы. Я словно слышал холодный, чуть презрительный голос Великого Еретика, говорящего со мной сквозь вечность. Голос из Ада, из его черных ледяных глубин.
Когда, судьба, я вознесусь туда,
Где мне блаженство дверь свою откроет,
Где красота свои чертоги строит,
Где от скорбей избавлюсь навсегда?
Как дряблым членам избежать стыда?
Кто в изможденном теле жизнь утроит?
В боренье с плотью дух всегда сильней,
Когда слепцом не следует за ней!
И если цели у него высоки,
И к ним ведет его надежный шаг,
И ищет он единое из благ,
Которому дано целить пороки, —
Тогда свое он счастье заслужил,
Затем, что ведал, для чего он жил.
[13]
Он ведал, для чего жил, Бруно Ноланец, сатанист и гений, умевший смотреть сквозь хрустальную сферу Небес. Но этот мальчишка — не ему чета. Ноланца не смирили ни годы, ни пытки. Этому же хватит трех дней в компании с Будильниками. И он забудет о гордыне.
Как труп.
Как топор дровосека в умелых руках.
В моих руках.
Серый мокрый гравий под ногами, такое же серое небо над головой.
Вечер…
Ранний зимний вечер, обломки колонн, неровные, покрытые еле заметными капельками влаги, разбитый мраморный лик, бессмысленно пялящий пустые глаза…
Форум.
Сердце Великого Рима.
Я оглянулся, узнавая. Когда наставник, падре Масселино, в первый раз привел нас сюда, я почувствовал удивление — и обиду. И это Великий Рим? Город Цезаря и Цицерона, Столица Мира? Грязный пустырь, покрытый серыми обломками? Конечно, я знал, что с той поры прошла тысяча лет, но разве я мог тогда понять, что такое тысяча лет? Десять веков! Десять! А эти серые колонны все еще стоят.
