Ольга Денисова - Вечный колокол
Млад давно рассказал ему о пересотворении - по-честному, как было на самом деле, - и теперь они говорили просто так: о жизни, о шаманах белых и темных, о богах, об университете, о татарах и волхвах. Миша был внимательным слушателем, редко задавал вопросы, но Младу казалось, что от разговоров с ним мальчик делается уверенней, спокойней. От свежего воздуха и долгих прогулок он немного поправился, на щеках его появился легкий румянец, - умирающего он больше не напоминал, и с каждым днем Млад все сильней верил в удачу.
Они брели вдоль леса, обходя университет по кругу.
- Млад Мстиславич, а если я умру во время испытания, куда я попаду? В ад или в рай? - неожиданно спросил Миша, заглядывая ему в глаза.
- Во-первых, забудь про ад, наконец. А во-вторых, ты не умрешь во время испытания.
- А вдруг?
- Только если сам захочешь умереть. Я бы на твоем месте об этом не думал.
- Ну а все же, куда?
- Куда захочешь, - Млад пожал плечами.
- Как это?
- Я не думаю, что ты в своей жизни совершил какое-нибудь преступление. Если ты жил честно, твои предки с радостью примут тебя к себе.
- Но я… я много грешил… - Миша вздохнул.
- Каким образом? А главное - когда ты успел? - Млад улыбнулся.
- Ну, человек сам иногда не замечает, как грешит. В помыслах, например. Отец Константин говорил, что человек грешен только потому, что он человек.
- Отец Константин ошибался, - Млад постарался не изображать на лице презрения. - Ты хоть один свой грех назвать можешь?
- Это еще до болезни было. Я думал раньше, что дьявол вселился в меня именно из-за этого. Только ты не рассказывай ребятам, они будут смеяться. Мне нравилась одна девочка с нашей улицы. И я плохо думал про нее…
- В каком смысле «плохо»? - Млад поднял брови.
- Ну, о таком нехорошо говорить. Я думал, что было бы здорово на ней жениться. И… Ну, в общем, я представлял, как мы поженились… Я смотрел на нее в окно и представлял. Это было очень… очень приятно…
- Ну и что? В чем грех-то? Все смотрят на девочек в пятнадцать лет. Я тоже смотрел, можешь поверить. И иногда собирался жениться. Раз десять, наверное, собирался.
- Отец Константин сказал, что это очень грешно. Что дьявол как раз и входит в человека, когда он о таком думает…
- Ерунду он говорил. Я, конечно, про дьявола ничего не знаю, но не думаю, что ты чем-то оскорбил богов или предков. Наоборот. Это я, подлец, так и не женился и сына не родил. Это оскорбление и предкам, и богам.
- А почему ты не женился?
- Не пришлось… - Млад не любил подобных вопросов. - Не обо мне речь. Так что еще раз говорю: про ад забудь. Предки примут тебя к себе, а что будет дальше - я не знаю. Мне тоже не везде есть ход. Темные шаманы знают лучше.
- Хорошо бы… - вздохнул Миша.
- Ничего хорошего, - спохватился Млад. - Говорю же, не смей об этом думать! Развесил уши… Тебе не о смерти надо думать, а о девочках. О матери. Неужели ты не чувствуешь, как хорошо жить?
- Не знаю… Отец Константин говорил, что настоящая жизнь начнется после смерти. Хорошая жизнь. А здесь так - мгновение. И послана она нам исключительно для испытаний. И что к Богу можно приблизиться только тогда, когда отринешь свою плоть и захочешь от нее избавиться.
- Знаешь, я с каждым днем все сильней хочу задушить твоего отца Константина… И почему христиане не убивают себя сразу после крещения? Раз хорошая жизнь наступает только после смерти?
- Ты что! Это самый большой грех - самоубийство. Нельзя убивать ни себя, ни других, потому что на это воля Божья! Бог жизнь дает - только он и может ее забрать!
- Бог? Очень интересно. А я-то, дурак, всю жизнь думал, что жизнь мне дали мать с отцом! Нет, твой отец Константин презабавные вещи говорит! Ну как бог может дать жизнь, если ты был зачат в материнском чреве и выношен в нем? Бог-то тут при чем?
- Ну… Я не знаю…
- Бог свечку держал, не иначе… - улыбнулся Млад и прикусил язык.
- Чего?
- Нет, ничего, - Млад насторожился, поднял голову и всмотрелся в темноту: ему показалось, что к его дому кто-то идет. - Пойдем-ка… К нам гости…
Миша кивнул и тоже насторожился. Они зашагали быстро, почти бегом, - Млад и сам не знал, почему так торопится: щемящее предчувствие сдавило грудь. Тявкнул и тут же успокоился Хийси - значит, не показалось, кто-то действительно шел. Дом Млада стоял чуть поодаль от остальных, у самого леса, и пространство вокруг хорошо просматривалось.
Они поднялись на крыльцо, Млад распахнул дверь, но не увидел никого, кроме Ширяя, все так же сидевшего за столом.
- К нам что, никто не приходил?
Ширяй покачал головой, не отрывая глаз от книги.
- А мне показалось… - Млад удивленно пожал плечами.
- Хийси гавкнул, вот ты и решил, что кто-то идет, - невозмутимо ответил Ширяй.
- Я видел. Темно, конечно, было… Но на снегу… Да и Хийси за просто так из будки не полезет.
- Шумно. Неспокойно. Собаки чувствуют. Оставь, Млад Мстиславич, никто не приходил. Да и кому мы нужны-то?
- Да? - Млад снова пожал плечами и снял треух. - Значит, показалось…
Он хотел раздеться, но тут из-за двери донесся унылый, леденящий душу вой: до этого Млад никогда не слышал, как воет Хийси, он думал, пес слишком ленив, чтоб задирать морду к небу и выталкивать из глотки такие жуткие звуки. Смертная тоска слышалась в собачьем вое, неизбывное горе…
- Ничего себе… - пробормотал Добробой, выходя из спальни. - Чего это он так, а?
Млад вернул треух обратно на голову.
- Пойду-ка я посмотрю…
- Погоди, Млад Мстиславич! - Добробой кинулся к выходу. - Не ходи один. Жуть-то какая!
Миша притих и топтался у двери, зябко поводя плечами; морозный румянец исчез с его щек, и нехорошо подрагивали губы.
- Правда что… - Ширяй с сожалением отодвинул книгу. - Пошли все вместе.
- Да вы чего, ребята? - усмехнулся Млад, глядя, как быстро они натягивают валенки и полушубки.
Миша вдруг схватил его за руку и быстро заговорил:
- Это он по мне воет. Слышишь, Млад Мстиславич? Он по мне воет! Он смерть издали чует. Так и вижу себя мертвым… Лежу в спальне, глаза закрытые - и пес за окном воет… И ты рядом на полу на коленях стоишь…
- Типун тебе на язык, - сплюнул Млад, - глупости не говори.
- Да не пугайся! Перед испытанием все о смерти думают! - Добробой, открывая дверь, хлопнул Мишу по плечу так, что тот пошатнулся и едва не упал.
Хийси сидел перед будкой черным силуэтом на белом снегу, запрокинув морду к небу: шея неестественно вытянулась вверх. Вой исходил из его груди, сотрясая собачье тело, словно тот всхлипывал.
- Хийси! Ты чего? - окликнул Млад.
Пес не отозвался, продолжая выть.
- Чует что-то… - прошептал Добробой.
- Давайте-ка вокруг дома обойдем… - Млад спустился с крыльца. - Показалось же мне, что кто-то к нам идет.
Добробой не отставал от него ни на шаг, словно стражник. Ширяй взял Мишу за руку, сходя вниз.
Но возле дома никого не оказалось, да и снегу навалило под самые окна - незамеченным никто к стене подойти не мог. Кусты сирени и жимолости вокруг не могли укрыть человека - слишком прозрачны были и белы от инея, - да и за высокой черемухой не спрячешься: тонкая. Млад направился в сторону расчищенной дорожки к университету, вглядываясь в темноту, - любая тень на снегу бросалась в глаза. Столбики коновязи тонули в высоком сугробе; три елочки, посаженные несколько лет назад, грелись под снегом, точно под белой шубой - одной на троих; черный колодец домиком торчал из снега; скамеечка около него притулилась под сугробом, и что-то было не так в ее тени… Млад направился к колодцу: человек лежал, прислонившись к срубу плечами, и прижимал руку к груди, словно хотел расстегнуть тулуп, но не успел.
Сначала Млад решил, что человек мертв: слишком неестественным выглядел он, лежа в снегу на лютом морозе, слишком неподвижным.
- Нашел, - пробормотал Млад, подходя поближе, и тут же, как по команде, смолк Хийси.
- Да это же Пифагорыч! - ахнул Добробой.
- Он умер? - спросил Миша, который продолжал держаться за руку Ширяя.
Млад склонился над стариком и уловил еле слышное тепло его дыхания.
- Нет. Добробой, поднимем его. Только осторожно… Ширяй, вы с Мишей за ноги его берите.
- Не надо, я сам его донесу, - Добробой отпихнул Млада в сторону.
- Не вздумай. Сказал же - осторожно.
Они отнесли Пифагорыча в дом и уложили на лавку, Ширяй побежал к медикам. Однако в тепле старик быстро пришел в себя и тут же попытался сесть.
- Лежи, Пифагорыч! - Млад потихоньку похлопал его по плечу. - Лежи спокойно. Не душно тебе?
- Тошно мне, вот что я тебе скажу! Тошно мне и жить не хочется! Видеть этого не хочется! - Пифагорыч отодвинул руку Млада и сел на лавке: лицо его исказила гримаса боли, и задергался угол губы.
- Ты не горячись…
- Не горячиться? Я уже не горячусь… - Пифагорыч опустил голову на грудь. - Три четверти века! Семьдесят пять лет в университете! Не ждал я… Не ждал такого…
По темной морщинистой щеке покатилась слеза.
