В Антонов - Дайте стройбату оружие
Соседние офицеры - ракетчики, видя нас в таких нарядах просто дурели, и хватались кто за живот, кто за сердце.
Иногда они жаловались начальству гарнизона, что мы своим видом уродуем нравственность рядовых ракетных войск. Вздрюченный военным комендантом, наш комбат прибегал в казарму с криком: 'Клоуны!' и получал ответ, что форма третий год служить отказалась и истлела, а тельники прислали из дому.
Дожили! В армии в своей одежде ходим! А раз не нравится - то или выдайте новую одёжку, или будем вообще в трусах ходить... А кто ж выдаст? А в трусах ходили, но не практично это.
Не знаю, уродовалась ли нравственность у обильно выглядывающих их окон штаба и узла связи женщин-военнослужащих, но то, что это их отвлекало и мешало работать - факт.
Ракетчики нас один раз, по началу, к себе пустили пообедать, и зареклись в дальнейшем кормить. Еду насыпали в термоса, а дальше делайте, что хотите.
Стройбатовские моряки народ ленивый, и поэтому когда приносили к казарме термоса с едой то никто особо и не спешил. Валялись, чухались, всем телом изображая презрение к армейскому обеду, а бачки стояли на улице без присмотра.
У ракетчиков на свинарнике жила лошадь, такая маленькая - монгольская лошадка. Она возила телегу с помоями, и видно брезговала их есть, поэтому была всё время голодной, и от того шкодливой. Она любила убегать со свинарника, и праздно шататься по городку ракетчиков.
Особенно любила присутствовать при разводах, чем приводила в состояние ступора проводящих разводы.
И вот эта лошадь повадилась жрать из наших бачков. Фыркает - горячее, но жрёт.
Нежная моряцкая душа возмутилась такому кощунству, все вскочили, напялили бескозырки, и погнались. А кобыла была сволочь, и знала, что моряк коня не догонит, и дразнилась - бегала вокруг бачков по кругу, а мы гневным моряцким табуном за ней.
Официантки из офицерской столовой чуть не поумирали со смеху, глядя в окна за происходящим. Когда поняли, что простым напрягом мышц ног нам кобылу не догнать, то напрягли голову, и вспомнили про самосвал, на котором обычно цементный раствор возили.
Завели самосвал, оседлали его, обсели машину, и мотая развевающимися на ветру лентами, погнались за кобылой уже моторизованные.
Набрали скорость. Ветер в хари. Что б не потерять с трудом добытые, всеми возможными и не всегда законными способами, бескозырки, нам пришлось ленты взять в зубы.
Лошадь оглянулась на наши серьёзные, со сжатыми челюстями, лица, поняла, что ей кирдык, и побежала искать спасения у людей - выбежала на плац, где как раз ракетчики проводили послеобеденное посторенние.
Умничавший перед строем крупный чин как увидел на плацу бегущую на него лошадь, так прямо в транс впал, и заревел как пароход.
Когда же нас увидел, то заикнулся и затих, смог только отпрыгнуть в сторону, и выдавить из себя: 'Кто вы такие?'
Ответ был дружный, но не оригинальный - пока самосвал вокруг него разворачивался мы рассказали какую-то там моряцкую речёвку: 'Мы - морЯки, поём корабляцкие пестни, нас е....ут, а мы крепчаем!'
Чин посмотрел вслед удаляющегося самосвала, и глядя на белый, марлевый верх бескозырки стоящего на подножке самосвала 'моряка' прорычал: 'Ну, Мабута! Мабута!.......(далее следуют такие слова и выражения, что лучше их не повторять)'...
Армия должна воевать.
Если нет боевых действий - она разлагается. Когда на войне стреляют, офицер командует и его волнует только победа, и её достижения, а не расстёгнутый крючок на солдате.
И хрен станет офицер мясо из солдатского котла тырить - застрелят свои же.
А в мирное время не застрелят. Поэтому и в котлы лазят, и за крючки казнят. Свои. Вроде свои. Вроде своих же.
От чего так? А мир на дворе, и заняться больше нечем. И вместо холодных, грязных окопов - тёплая уютная канцелярия роты, и вместо командования бойцами на передовой - надо пасти стадо духов и слегка борзеющих дембелей.
По сути, офицер это обычный пастух. И замашки как у настоящих пастухов, что волам хвосты крутят, и методы и мировоззрение.
А в быту да, они другие люди, хорошие, весёлые, жизнерадостные, кидаются на помощь женщине с ребёнком, что б через дорогу перевести. Но только переступают порог военной части, так всё человеческое куда-то девается, и вылезает что? И ребёнка той же женщины по мордасам за расстёгнутый крючок воротничка...
Недаром есть поговорка: 'Одеваю портупею и тупею, и тупею'.
У нас говорили так: 'Не дай Бог война! С такими отцами-командирами из нас, рядовых, никто не выживет'.
Даст какой-нибудь очередной великий маршал приказ любой ценой взять к Новому году высотку с залёгшим на ней пулемётчиком, и погонят нас эти начальники палкой в атаку на пулемёт, и поляжем мы все как один, а наш комбатишко потом будет гордиться медалькой за взятие...
Да, взятие будет, но не от ума военного или таланта полководческого, а потому, что немецкий пулемётчик просто сойдёт с ума. Как во Вторую мировую сходили с ума пулемётчики немецкие - не выдерживал человеческий рассудок такой бойни, когда толпы советских солдат во весь рост на пулемёты шли, и падали как трава скошенная, ибо якобы 'звала Родина-мать', а на самом деле многие командиры были обычной безмозглой мразью, и ради того, что б побыстрее в тыл выйти на переформирование, выполняя приказ гнали солдат как скот на гарантированную бойню.
Да так героически гнали, что потом в сводках записывали: 'от батальона осталось 10 человек'. А каких человек? Командир, замполит да прихвостни...
Все порядочные офицеры гибли вместе с солдатами, а оставались кто? Самые бессовесные сволочи...
А в армии мы жили как в стаде. 'Пастухи' - своя жизнь, 'бараны' - своя, и по человечески не пересекались. Только 'ать-два!'
Кажется, что они все, поступая в военные училища, мечтали об одном, а в натуре получили совсем, совсем другое. Думали, что получат мёд, а получили дерьмо. В том дерьме надо как-то выживать.
Они и выживали, привыкали, но от чего-то во всех своих бедах считали виновными не себя, или систему, в какой жили, а солдат, которые своими преступлениями типа 'сбежал 18-летний пацан на танцы', портили им жизнь.
И службу-то тянуло процентов 10-15, не более, а остальные лишь бы день до вечера. А вообще, мы как-то к офицерам относились хоть и без уважения. но комбата побаивались, а остальных просто обходили стороной. С каким-то чувством сострадания, причина которого выразилось во фразе 'мы то тут на два года, а они навсегда'.
Дослуживай спокойно.
Возвращайся здоровым.
Твой друг, бывший военный строитель, а ныне - рядовой в запасе и гражданский человек
Юрий Киселёв.
От такого философски-юморного письма, хмель прошел. В головах зашевелились трезвые грустные мысли. Примолкли ребята...
Рамиль нервно постукивал пальцами по поверхности стола, словно подбирая ритм. И действительно, за неимением гитары, оставленной в казарме, под стук пальцев, он в разном темпе мысленно повторял слова своего нового стихотворения, подбирая мелодию, и вдруг запел:
Той холодной весенней порой
Состоялся на плаце парад.
Ты в едином строю, мы гордимся тобой,
Потому что попал ты в стройбат.
Очень скоро сошла пелена
С твоих глаз и увидел ты ад.
-Тяжкий труд и унылых дней череда.
На два года стройбата ты раб.
А в лесу над казармой солнце встает
И солдату подъем предвещает
Снится дом и девчонка, которая ждет,
О солдате своем вспоминает.
Замполит был гнилой интриган,
А начштаба вообще идиот,
Маразматик и бабник старый комбат,
Что творится вообще не сечет
Офицеры все с водкой на ты.
Прапора не ушли далеко.
Вот такой оказался Советский стройбат
И солдату служить нелегко
Утро хмурое. С неба - снег с дождем.
Ветер рвет непросохший бушлат.
Вот от сих, копать - и до вечера.
Стисни зубы ведь ты же солдат.
Не успел солдат провалиться в сон,
Вновь звучит приказ - на дрова!
И ушел солдат в ночь холодную.
На распилку дров до утра...
Здравствуй сын - пишет мама письмо.
Мы волнуемся - как ты, родной?
Не волнуйся, мамуля, все хорошо
И вернусь я вскоре домой.
Вот два года промчались, как сон.
Все лишенья твои позади.
Но всю жизнь будешь помнить ты гарнизон,
Где болота, дожди, комары...
Вновь, холодной весенней порой
Состоится на плаце парад...
