Екатерина Лесина - Адаптация
Все-таки адекватность его восприятия вызывала сомнения. Чтобы не усугублять стресс, Айне закрыла глаза и сложила руки на груди. Ее поза должна была отражать состояние покоя. Тод позе поверил. Он расхаживал по комнате, бормоча что-то под нос. Иногда останавливался, но ненадолго. Движения его носили хаотичный характер, а редкие слова, которые удавалось расслышать, имели смысла не больше, чем все, случившееся с Айне.
И все-таки она заснула. Разум вновь отступил перед потребностями несовершенного тела. Во сне Айне видела муравейник и восхищалась внутренней гармонией структуры. И даже когда Тод поднял, одел, еще сонную, Айне продолжала видеть перед собой многомерное совершенство, управляемое единственной точкой приложения силы.
Очнулась она только за воротами. Ревел мотор. Колеса болотохода месили грязь. И Айне крепче прижалась к широкой спине Тода, вдыхая незнакомый запах мира. Мир тоже был совершенен. Следовательно, требовалось лишь найти точку воздействия.
- Куда мы едем? - крикнула Айне. И Тод, не оборачиваясь, ответил:
- Альфа.
Пожалуй, выбор и вправду был оптимален. Кроме того, Айне любопытно было бы посмотреть на Центр.
Глава 7. Опоздавших не ждут.
Холм показался издали. Рыжий горб с темными пятнами домов. Словно блохи запутались в верблюжьей шерсти. Торчали штакетины сухих сосен. Скрипел ветряк, перекачивая силу ветра в небытие проводов истлевшего генератора. И на черном колесе восседала пара аистов.
Когда Глеб подошел слишком близко, одна из птиц подпрыгнула и расправила перепончатые крылья. Закинув голову, аист издал трещащий звук. И второй, выпрямив суставчатые ноги, подхватил.
Глеб снял сначала первого, потом и второго, уже подпрыгнувшего и готового спикировать на человека. Позже, взобравшись на холм, Глеб сшиб колесо и добил выводок из трех уже начавших покрываться чешуей птенцов.
Единственная улица заросла высокой травой. Старые дома просели, а из крайнего штопором поднималась кривая сосна. Заходящее солнце придавало ее коре и иглам красноватый оттенок, деревню же красило лиловым.
Глеб нашел колодец - ворот работал, цепь с ведром тоже были на месте - и вытащил воды. Обеззараживающая таблетка растворилась с тихим шипением. Вкус, правда, испоганила окончательно. А ведь хотелось нормальной водички, ледяной, чтоб аж зубы сводило, а горло перехватывало, упреждая ангину. Три глотка и передышка. И снова три, а остаток ведра - на голову перевернуть, наслаждаясь прохладой.
То лето было жарким. Раскочегаренное солнце еще в мае выжгло траву. Листва на редких деревцах побурела и съежилась. Люди торопились поскорей добраться до цели, будь то дом или офис с отфильтрованным искусственно охлажденным воздухом.
А Глебу нравилось.
Он сбегал из школы в зал, зачастую пустой, но тем лучше было. Никто не смотрел, не лез с советом и не насмехался, что Глеб сменял спортивную саблю на нынешнюю, притворявшуюся старинной. От древности в ней была лишь форма, но и она завораживала Глеба.
Плавный изгиб клинка. Длинная рукоять с широкой лентой, защищающей пальцы. Изящный эфес и гравировка на пятке. Приятная тяжесть в руке.
Иллюзия боя с тенью.
Глеб становился перед зеркалом, салютуя собственному отражению, и свет катился по стали, вспыхивая ярко и зло.
Первый шаг - приглашение к танцу.
Чувства обостряются. Закрой глаза и ничего не изменится. Сабля сама ведет партнера. Она заставляет вспомнить каждую щербину в полу и переступить через торчащую шляпку гвоздя. Пригнуться. Ударить, пронзая тень. Потянуть, слушая, как режущая кромка вспарывает душный воздух.
Услышать грохот машин на улице. И гудение земли, принимающей сваи под будущий дом. Молот работает мерно, как сердце, и Глебо подстраивается под ритм.
Тело вскипает, льется градом пот. Но движение - жизнь.
И Глеб продолжает танец.
Он останавливается, лишь когда силы иссякают. Тогда тянет упасть на пол и лежать, дышать, пока не надышишься. Но Глеб знает - нельзя. И заставляет себя идти по периметру зала, мимо зеркал и балетного станка, мимо шведской стенки и старого тренажера с обломанными педалями.
Десять кругов, пока не выровняется дыхание. И еще столько же, чтобы сердце унять. Потом убрать за собой. И верную саблю, обтерев от пыли, укутать в старый теткин шерстяной платок.
И тетке позвонить, сказать, что с ребятами гуляет. Ложь, конечно, но ей почему-то спокойнее, когда Глеб с этими несуществующими ребятами, чем один. Он выбирается из зала уже в сумерках и бродит по городу. В тот вечер он до реки дошел. Стоял на берегу, широком в противовес узкому руслу Двины, и глазел на свое отражение. По течению спускались тени и скукоженный кленовый лист. Трещали кузнечики.
И телефон нарушил благодатное состояние безделья, разозлив Глеба:
- Да? - сказал он, поднимая рюкзак и сверток с саблей. - Скоро буду, теть. Не нервничай.
- Ты уж постарайся, Глебушка, - пропела тетка. - Тебя люди ждут.
Он тогда удивился не людям, а необычно ласковому теткиному тону. А уже позже начал гадать, кто именно ждет и зачем.
Двое-из-ларца, одинаковых с лица. Точнее лица их - вареные яйца на воротниках-подставках. Ноздреватая неровность кожи, широкие щеки и узкие лбы. Темные костюмы и золотистые значки на лацканах пиджаков. Чашки чая в руках. Бумаги на столе.
Тетушка, застывшая в кресле.
Реальность существовала в картинках, как комикс.
- Наташка заболела? - Глеб сразу понял, зачем эти здесь, но до последнего надеялся на ошибку. - Несчастный случай, да?
Номер первый поправил галстук. Номер второй поставил чашку и хорошо отрепетированным голосом произнес:
- К моему величайшему прискорбию, я должен сообщить, что ваша сестра погибла в результате несчастного случая...
Он говорил много, вот только у Глеба отключило слух. Наташка не могла погибнуть! Не могла и все тут! Ну не такая она была, чтобы взять и умереть.
- Примите наши соболезнования, - завершил речь номер первый, протягивая бумаги. - Компания признает свою вину и готова компенсировать...
Бумаги подписывала тетка. Она же получила деньги и получала до тех пор, пока Глебу не исполнилось восемнадцать. И Глебу в этой ее готовности брать виделось предательство. Как будто он и тетка взяли да продали Наташку.
Тогда он еще не знал, кого винить в произошедшем, и винил сразу всех.
От воспоминаний стало душно. Больная рука заныла, а в груди возник тяжелый ком, пробудивший кашель. Выворачивало кровяной слизью.
И Глеб печально подумал, что это, наверное, конец.
Ферменты медленно расплетали белковые косы. Трещали водородные связи, разрывались узелки ковалентных. И взрыхленные нити ложились на конвейер обратного синтеза. Временно гайто прекратил свое существование. Свежесозданные ошметки ДНК отмокали в ядерном соке, и ласковые руки рестиктаз вклеивали новые буквы в старый текст.
Клетки работали.
Гайто оживал.
Элемент за элементом выстраивалась новая сеть материального воплощения. Кружево нейронов становилось плотнее, пока не вытянулось столбом спинного мозга. Щупальцами растянулись двенадцать пар черепных нервов, и волна прошла сквозь все элементы головного мозга.
Гайто считывал информацию.
Адаптировался.
Фильтровал потоки нервных импульсов, пытаясь отловить нужное. Один из потоков вызвал особую тревогу: левая верхняя конечность носителя была повреждена. Начавшееся было восстановление, судя по остаточным следам стимулированное искусственно, затормозилось. Осколки костей плавали в гнойном вареве из лизированных бактерий и клеток.
Воспалительный процесс обеспокоил гайто. В перспективе он мог привести к потере носителя. Однако перепрофилирование иммуноглобулинового синтеза и дополнительная стимуляция деления остеобластов должны были изменить ситуацию.
Гайто был доволен.
И носитель тоже, чему способствовал дофаминовый выброс.
Двухэтажное здание сельского управления издали казалось неповрежденным. Только черные рамы зияли провалами, да сквозь плитку проросли бархатцы и астры. Из хищных венчиков торчали псевдотычинки, поблескивающие медвяными каплями приманки. При появлении Глеба цветы закачались, словно перешептываясь. А стоило наступить на один, и прочие втянулись в подземные норы.
Внутри дома ничем не пахло. Из щелей кондиционера свешивались нити паутины. Одна из дверей была разнесена в щепки, а содержимое коморки вытащено в коридор. Валялись древние гроссбухи, собирая пыль, притаилась в углу чернильница, и желтоватый череп с подоконника пристально следил за Глебом.
