Вадим Мельнюшкин - Затерявшийся
— Разойдись!
Переводчик старается, командует, но половина народа остаётся на площади. Вот ведь блин, ничего не боятся. Ну, народ! Ладно, я с ними ещё проведу политбеседу.
Дошли. Теперь надо в сторонку отойти, вот как раз тополь упавший, из деревни не видимый. Подошли, присел на ствол, достал пачку сигарет из кармана.
— Закуривайте, мужики. Разговор есть.
Крепкие селяне однако. Или челюсти у них на скрытых подвязочках. Хорошо так отреагировали – сигареты взяли и ждут огонька. Хозяйственные, вот не поверю что ни у одного спичек нет, ну ладно мне бензина не жалко, да и кремень чай не сточится. Закурили. Молодой сразу закашлялся, гляди-ка – борец за здоровый образ жизни, молодец.
— Не буду ходить вокруг да около – мне нужны продукты, причём нужны вчера. Видите эти две фрицевские морды, знаете почему такие злые? Потому что они с утра ещё не жрамши и не знают пожрут ли сегодня вообще. Короче, хотите чтобы они были добрыми – будьте добры. Да, еды мне нужно много и хорошей. Мы вчера тридцать душ из лагеря освободили, так их практически ветром качает. Им мясо нужно, ну и другие мои бойцы от него не откажутся.
Мужики переглянулись и задумались, а может сделали вид, но я их не торопил. Через пару минут слово взял Боровой.
— Тут такое дело, нет ничего, склад заготконторы пустой, на совхозных тоже шаром покати – середина ж лета, только овощи какие поспели. Я прав, Степан?
— Прав. Огурцы там, да так чего ещё по мелочи.
— Мужики, вы чего меня лечите? У вас здесь ведь центральная усадьба совхоза, там что свинарник с коровником? Ну и где живность, по дворам растащили? Корма где, там же? Слушайте, хозяйственные вы мои, не злите. Я у вас лично вашего ничего не прошу, хотя другие отряду своё отдают. И бабы плачут – может добро своё жалеют, а может нас. Я им в душу не лезу, в карман причём тоже, всё сами. Так что давайте мозги напрягите. И учтите – немцы с вами разговаривать не будут, выметут всё под метёлку. Хотите помочь доблестной германской армии?
— Ну нет, мы разве отказываемся, — опять вступил в разговор Степан. — Конечно поможем. Нам бы только справку какую, отчитываться ж придётся.
— Ох и ушлые вы. Перед кем отчитываться-то?
— Да хоть перед кем. Вот напишешь нам справку, что изъял совхозное стадо, мы если что, её хоть германцу, хоть советской власти покажем, с нас и спросу нет. А лучше две, одну германец отнимет, а мы вторую уже власти покажем, когда вернётся.
— Видите, — обратился я к своим бойцам. — Он тоже считает, что наши вернутся, но на всякий случай готов их объегорить.
— С чего это ты решил, что обмануть хочу? — взъерепенился Степан.
— А что, ты мне под эту справку всё стадо отдашь?
— А тебе-то зачем, сразу его порежешь, или пасти будешь? Тебе ж мясо нужно, и не один раз за ним придёшь, иль ты залётный – отнимешь что и дальше побежишь?
— Не побегу. Пока. Там видно будет, но и на месте мне сидеть, сам понимаешь, нельзя – схомутают. У фашистов на нас уже зуб большой.
— Вот и я говорю – семь бед один ответ. Справку пиши.
— Немцам на справку плевать, отберут что увидят.
— Чай не дурней паровоза, твои архаровцы много чего увидели? Может стадо молочное где заприметили, или хрюшек во дворе больше одной? Вот и оно. Ну заберут хавроний да курей, без этого никуда, если совсем ничего не дать, могут и пострелять, как собачек наших. Может и с германца удастся справочку какую получить. Вот и окажемся мы со всех сторон ограблены и взять с нас нечего.
— Ага, а потом найдётся вот такая гнида, что сдала вас с потрохами и болтаться вам на въезде в деревню, как особо хитрым.
— Так не без того – риск всегда есть. Вы с Петькой-то, что делать будете?
— Это с "хорьком" этим? Да повесим, не пулю же на него тратить.
— Как-то это… — вступил в разговор молодой. — Нехорошо вроде… Вы его как-то вроде вынудили…
— Вынудили чего? Подлость совершить? Ну, ты даёшь! Повеселил. Нехрен таким гадам землю топтать. Ты потом с бойцами, которых мы из плена вытянули, поговори. Они много тебе расскажут. Например, как такие же, вроде как свои, за пайку людей насмерть палками забивают. Не будет здесь пощады ни фашистам, ни такой сволочи! Как думаешь, знал он что с тобой будет, когда пальцем тыкал? То-то же.
— Да, Герман, тут ты не прав, — это уже Степан вступил в разговор. — На смерть он нас отправил. Вот пусть сам и попробует, да и прочие поймут, что к чему.
— Герман, немец что ли? — а это проявил рвение мой боец, и глаза его опасно сузились.
— Егоршин, отставить! Если даже и немец, национальность тут ни причём. Вон мужики вопросом на вопрос отвечают – я же у них пейсы не ищу.
Шутка тут же разрядила атмосферу. Жорка аж фыркнул, ну одесситу не быть знакомым с такой манерой разговора невозможно.
— Нет, ты чего, — вступился за парня Глухов. — Наш он, только происхождение подкачало.
Оба мужика заржали как лошади, а Герман густо покраснел.
— Да пошли вы, жеребцы, сколько лет уже, а всё не надоест.
— Из буржуев, что ли? — это уже влез Георгий.
— Да из каких буржуев, — вытирая слёзы с глаз, ответил Степан. — Хотя, в общем-то как посмотреть. Мать его перед революцией в услужении у местного помещика была. Красивая молодая девка, вот она ему и глянулась. Короче понесла она. Помещик был уже вдовый, пилить его было некому. Вот и дал он младенцу свою фамилию, а заодно имечко придумал. И стал у Пелагеи Скибы сын Герман Фефер.
Мужики опять заржали, да и у меня с бойцами проступили улыбки на лицах. У мужиков явно отходняк идёт, считай костлявая мимо прошла.
— Никак помещик оперу любил? — спросил я и, похоже, попал в точку.
— Угу, — Герман тоже слегка улыбнулся, видно к шуткам таким уже притерпелся. — "Пиковую даму", мать говорит, наизусть знал и её заставлял арии разучивать, а потом вместе петь. Вообще все говорят, что неплохой человек был.
— Но не заладилась у Пелагеи жизнь буржуйская, — продолжил Степан. — В восемнадцатом барин пропал, и пришлось ей сына растить одной. Замуж так и не вышла, а баба до сих пор красивая. Эх!
Было что-то у Степана с Германовой матерью, или не было, но тому хотелось бы, тоска какая-то застарелая. Но не моё это дело.
— Разговоры разговаривать конечно хорошо, но у меня люди не кормлены. Придумали чего?
— Да придумали, — махнул рукой Боровой. — Чего там думать, пошли.
— Погоди, ещё один момент, — тормознул я селян. — А этот ваш "хорёк", он один жил?
— Да нет, с женой, — насторожился Глухов. — Её тоже вешать будешь?
Посмотрев на разом потемневшие лица собеседников, поспешил оправдаться.
— Что я вам зверь лютый. И в мыслях не было. Но вот выселить её из деревни придётся.
— Куда же её выселять?
— А вот это мне по аккордеону, но вблизи моего отряда чтобы её не было. Что у неё совсем родственников нет.
— Да как сказать, сирота она. Сына в прошлом году посадили за воровство, а дочь давно уехала, да ни разу не приезжала и писем не писала. Шалава. В общем, некуда ей идти.
— А вот жалобить меня не надо. Ты готов поручиться, да не своей жизнью, а своих родных? Вижу не готов. Да не жмитесь вы, сам я ей скажу, чтобы вещи собирала, вы как бы и ни причём. Герман, останься, а вы идите, конвой проводит, делайте пока вид, что за страх работаете.
Фефер озабоченным взглядом проводил ушедших и подозрительно глянул на меня, не нравилось ему наше уединение. Ну что ж, правильно не нравилось.
— Герман, у меня возник вопрос, а почему вы так безропотно пошли на расстрел?
— А что мы сделать могли?
— Вот смотрю, ты тоже вопросом на вопрос отвечаешь, но не еврей – тот такую глупость не спросил бы. Ты, ну если постараться правильно осветить вопрос, практически фольксдойче. Отчество у тебя какое?
— Ну, Генрихович.
— Ты не нукай, а головой подумай.
— А чего думать, не вижу что ли к чему клоните, но к немцам я работать не пойду, я белорус, а не немец, даже языка почти не знаю.
— Не проблема, главное по метрике всё нормально, расовый тест пройдёшь, как и я, лучше девяти чистокровных немцев из десятка. Рост, цвет волос, глаз, телосложение, форма черепа – родись ты с такими данными в Рейхе, уже в СС на офицерской должности был бы.
— Угу, они как только узнают, что я в комсомоле состою, да ещё секретарём организации, так сразу к стенке.
— Если будешь скрывать, то могут. Кстати, а печать где?
Мой собеседник сразу напрягся. Всё ещё не доверяет? Но ответил правду.
— Спрятал.
— Отлично. Устроим тебе отчисление, за пронемецкую пропаганду, а также кляузу на тебя в НКВД. Да не дёргайся, своим приказом по партизанскому отряду всё оформлю. Вас сколько человек в ячейке было, и где они?
— Четверо, — Герман опять глянул на меня с подозрением. — Где не знаю, двоих призвали, а Машка с отцом, он директор совхоза, с нашими ушли.
