Руслан Мельников - Тевтонский крест
За спиной всадника развевался плащ из тонкого сукна, а на ногах блестели золоченые колесики шпор — ими наездник нещадно погонял своего скакуна.
Хрясь! Всадник врезался в тесную кучку «масок». Копье усача вышибло из седла ближайшего противника. Сломанный наконечник вместе с флажком-банером остался в теле поверженного врага. А нападавший уже вырвал из седельных ножен меч длиной в полторы руки. Металл зазвенел о металл.
Следом за рыцарем скакал бычьешеий широкоплечий бугай с круглым лицом и таким же круглым щитом на левой руке. К седлу его приторочен второй щит — треугольный, рыцарский. Такой же побитый, с таким же облезшим гербом.
«Оруженосец», — догадался Бурцев. Правда, этот малый не только носил оружие, но и дрался не хуже своего усатого господина. Даром что из доспехов на нем — только толстая кожаная рубаха да легкая кожаная каска, укрепленная стальными полосами. Металл скупо поблескивал на ее гребне, прикрывал крепкими пластинами темя, виски и затылок. Чешуйчатые наушники застегивались под щетинистым подбородком. Серебристыми шпорами оруженосец погонял свою лошадку, заметно уступавшую по размерам и стати рыцарскому коню, страшно орал и размахивал увесистой гирькой на длинной цепи. Кистенем он ловко сшиб вражеского всадника, пытавшегося атаковать рыцаря с фланга. Противник в порванной маске и расколотом шлеме грохнулся наземь. Волчешубая пехота тут же приняла его в свои объятья.
Новый поворот боя: в ряды пехотинцев врезались, размахивая мечами, трое масконосцев. Но одного из них срубил усатый рыцарь, второму проломил череп его оруженосец, а третьего — вместе с конем — завалили копьями кнехты.
— Княжну ко мне! — прокричал усач. — Княжну!
Какой-то кнехт бросился было к Аделаиде, но рухнул, скошенный топором всадника в клыкастой личине.
— Бежим! — Бурцев потащил полячку к краю поляны, где испуганно жалась к деревьям гнедая кобылица. Но девушка вырвала руку.
— Ты не понял, Вацлав? — глаза ее сияли. — Отныне наши с тобой пути расходятся. Вот он, мой истинный спаситель!
Княжна буквально пожирала восхищенным взглядом усача с мечом и облупившимся щитом.
— Пусть он беден, пусть за ним следует всего лишь оди оруженосец, но этот человек благороден и, в отличие от тебя, Вацлав, наверняка имеет представление хороших манерах.
— Княжна, раскрой глаза пошире! За твоим благовидным рыцарем и его оруженосцем прет целая толпа народу в волчьих шкурах. Это те же самые разбойники, что напали на тебя. Они здесь все заодно.
— Нет! Они просто ослеплены его славой и могуществом. Они благоразумно встали на сторону сильнейшего, рассчитывая в дальнейшем на его милость и грощение.
О, боже! Девчонка явно под впечатлением придворных трубадуров. Бурцев встряхнул ее за плечи:
— Опомнись, княжна!
— Оставь меня, мужлан. И беги, спасайся, пока тебя самого не настигла справедливая кара.
— Э, нет, — он покачал головой. — Мы в ответе за тех, кого приручаем. Не слыхала о таком?
— Я тебя приручать не собиралась, неотесанный русич.
Вот блин! Непредсказуемая логика княжны способна вызывать искреннее умиление. Но не сейчас, когда нескольких шагах идет такая рубиловка.
— Я имел в виду другое, Аделаида. Это я в ответе а тебя, как за…
— Прирученную собачку?!
Оба-на! Щеку Бурцева обожгло пламя.
— Или корову?!
Еще одна хлесткая пощечина.
— Или козочку?!
Нет, это уже слишком! Не следует так часто повторять один и тот же прием. Тем более что неошпаренных щек у Вацлава-Василия уже не осталось, а христианским долготерпением он не отличался с детства. Бурцев перехватил руку княжны на третьем замахе. «Пойдешь, княжна, со мной, пойдешь как миленькая!» Больше он ее отпускать не намерен! Раз уж навязалась на его голову!..
— Ну-ка, хватит бодаться, козочка ты наша. Породистая.
Бурцев выдернул из кармана и — щелк-щелк — нацепил на запястья девушки наручники. «Нежность» — так их назвали в свое время шутники-разработчики.
— Это что, кандалы?! — удивленно охнула княжна, не веря в случившееся. — Ты надел на дочь князя кандалы? Да как ты сме…
Не договорила — Бурцев бесцеремонно подхватил ее, перекинул через плечо. И, не обращая внимания на яростные взбрыкивания, потащил к гнедой лошадке.
— Пусти-и-и!
Не пустил. Уложил лицом вниз на лошадиный хребет.
— Пш-ла! — самому пришлось запрыгивать, удерживая повод, княжну и самодельное седло-попону, почти на скаку. К счастью, сложнейший трюк джигитовки завершился благополучно.
Девушка вскрикнула от боли и возмущения, когда Бурцев одной ногой прижал к лошадиному боку ее волосы, а другой — развевающиеся ошметки подола. Так надо, подруга. Не дай бог зацепиться сейчас за ветку — сорвет обоих.
Он поддал гнедую пятками. Княжну хорошенько тряхнуло. Дыхание у Аделаиды сбилось, полячка наконец замолчала и перестала дергаться. Крики сменились стонами. Теперь девушка уже сама цеплялась за мохнатую попону.
Бурцев оглянулся. Погони не было. Однако он успел увидеть, как длинный рыцарский меч срубил голову предводителю «тартар»: шлем полетел в одну сторону, устрашающая саблезубая маска — в другую. Мелькнул в воздухе раззявленный рот отсеченной головы. У кувыркавшейся головы не хватало левого уха. Потом сражающиеся скрылись из виду.
Глава 18
— Сдается мне, за тобой идет нешуточная охота, Аделаида. Важная, видать, ты персона. Ребята в масках, что вырубили весь обоз, тебя почему-то оставили в живых. Лесные лучники тоже только коня завалили. Рыцарю этому усатому опять-таки ты понадобилась. Я ведь слышал.
Бурцев опустился на корточки перед девушкой в наручниках. После долгой скачки ныли ноги, а Аделаиде, которая проделала весь путь, свесившись с лошадиного крупа, наверное, приходилось совсем несладко. Вчерашняя тряска в повозке теперь покажется ей приятной прогулкой.
Она привалилась спиной к мшистому стволу раскидистого дуба. Сидела на сброшенных с лошади шкурах-попонах и усердно дулась. На княжну благородных кровей эта чумазая оборвашка с хвоей и трухой в грязных волосах походила уже мало. Но подбородок держала по-прежнему высоко, а лицо воротила от обидчика так, что, казалось, вот-вот хрустнут шейные позвонки. Не желаю, мол, тебя видеть и слышать. Значит, фамильярничать сейчас не стоит. Нужно, по возможности, соблюдать этикет, туды ж его за ногу… Или хотя бы элементарную вежливость.
— Извини меня за грубость, но такой уж ты человек и такой я — иначе тебя из беды было не вытащить.
Полячка передернула плечиками. Мол, тебя никто и не просил меня вытаскивать, — очевидно, означало это телодвижение..
— Княжна, давай будем общаться не на языке жестов.
Ноль эмоций. Дает понять, что не станет говорить в наручниках. Хорошо, хоть адвоката не требует. Бурцев тяжело вздохнул. Попробовал еще раз завязать разговор:
— Ты вообще меня слышишь, или как?
Аделаида лишь крепче сжала губки. Глаза, по-прежнему отведенные в сторону, повлажнели. Только бы опять не разревелась!
Бурцев огляделся. В лесу темнело. А во мраке вряд ли эта отчаянная сорвиголова и жуткая трусиха в одном лице решится на очередной побег. Испугается если не вездесущих охотников за отпрысками знатных родов, то крыс и темноты. Пожалуй, до рассвета Аделаида останется с ним. Так что милицейские «браслеты» под кодовым названием «Нежность» пока не понадобятся.
— Давай так, княжна, — подмигнул Бурцев, — я снимаю с тебя эти… кандалы, мы заключаем перемирие хотя бы до утра и мило беседуем. Постараюсь тебя не обижать, но уж и вы, ваше высочество, проявите ко мне снисхождение.
Скованные руки протянулись к его лицу. Обломанные, черные от грязи ногти мелькнули перед глазами.
— Сейчас же освободи меня, тупой мужлан!
— Нет, так дело не пойдет. Я ведь могу и потерять ключ от твоих кандалов, княжна. Случайно.
Подленький, но необходимый шантаж…
— Сними-и-и…
Все-таки это произошло. Непробиваемое высокомерие знатной полячки смыли долго сдерживаемые слезы. И Бурцев сразу ощутил себя распоследней сволочью. Он судорожно расстегнул наручники. И зашвырнул стальную «Нежность» подальше в кусты. Осторожно и опасливо прижал к себе сотрясавшуюся в рыданиях девушку.
Удивительно, но Аделаида не отстранилась. Наоборот — вцепилась тоненькими пальчиками в его грязную одежду. Только теперь Бурцев по-настоящему осознал, как ей одиноко и паршиво. Княжна, конечно, дуреха изрядная, но и он тоже хорош. То ее любимое платье искромсает, то закует в наручники и кулем швырнет на лошадь. Заботливый — аж тошно. Бурцев забормотал слова утешения, обещал — не столько ей даже, сколько самому себе — никогда больше не позволять грубости. За грубое обращение с безщитной хиппующей девчонкой он, помнится, бил морды скинам в парке. А вот его самого сейчас некомy было поучить жизни. Жаль — надо бы. В порыве чувств Бурцев все-таки погладил княжнy по голове, вытряхивая из спутавшихся волос труху. Полячка разревелась пуще прежнего.
