Андрей Посняков - Атаман
– Вязать? – удивленно переспросил Вожников. – А зачем, спрашивается?
– Так я ж сказал! Не круглый же дурак Игнат-то, – подросток тихонько засмеялся. – Смекнул уже, кто вы такие.
– И кто ж?
– Ушкуйники, ватажники, разбойные люди – все одно! Возьмите меня с собой, а я укажу, как с усадьбы выбраться.
– Укажешь, укажешь, – послышался вдруг чей-то приглушенный голос. – Никуда ты не денешься. Да, Егорий, язм тож своеземцу этому, Игнату, не верю. Такой запросто может воеводам московским сдать.
– Господи, Антип! – Узнав говорящего, Егор облегченно перевел дух. – Тебе что не спится-то?
– Так поспал уже, тебя вот подменить вышел. – Чугреев смачно зевнул и распрямил плечи. – Слышу – а у вас тут беседа.
– Парень вон, к нам просится.
– Возьмем! Думаю, Борисычи против не будут… да и не по пути скоро нам с ними. – Антип уселся на сундук между Вожниковым и Федькой. – Так ты, паря, говоришь – выведешь?
– Да влегкую, вот вам крест! – снова перекрестился подросток. – Хоть сейчас… нет, чуть попозже.
– А лыжи-то у тебя есть?
– Найду, где взять.
– Постой с лыжами, – быстро сказал напарнику Егор. – Слышь, Федя, я так и не понял: у хозяина лошади, сани есть?
– Можно и на лошадях! – воспрянул парень.
Радостный возглас его, однако, был на корню перебит Чугреевым:
– Нет! На лошадях не можно. Конь изрядно серебра стоит, хозяин это так не оставит, искать будет, снарядит погоню.
Федька дернулся:
– Да некого снаряжать, господине! Мужики-то все наши, холопи да закупы, в лесу, на делянке, бревна на новый частокол рубят.
– Все равно, – упрямо стоял на своем Антип. – Вот если ты, Федька, сам собой убежишь, Игнат подумает-подумает, да и махнет рукой – а и черт-то с тобой, еще со всяким дерьмом возиться! Тем более, и людей под рукой нету. Ведь так подумает, а?
– Ну, так, – с неохотой согласился парень.
– А если лошади пропадут?
– Тогда да, может и в Почугеево рвануть, ударить в набат, людей кликнуть – татьба ведь! Татьба!
– Вот видишь, Федя! – Чугреев негромко засмеялся и хлопнул парнишку по плечу. – А на будущее тебе совет – глаза завидущие обуздывай, что не унести – не бери. Понял?
– Понял, – Федька сглотнул слюну. – Так что – меня с собой берете?
Антип хмыкнул в кулак:
– Берем, берем – куды ж тебя теперя девать-то? Пойду, господ разбужу.
– Гли-ко – господ! – шепотом повторил подросток. – Неужто и господа нынче в ушкуйники подалися?
– Подалися, а что ж? Времена такие настали, Едигей половину Руси разорил, куды мелким людишкам, своеземцам, деваться? Да и боярам некоторым… ладно, ждите тут.
Скрипнула дверь. В избе, в горнице, послышались приглушенные голоса – видать, поднимались-одевались Борисовичи. Воспользовавшись этим, Федька отпросился за лыжами и «небольшой котомочкой».
– Ну что, готовы?
Ага. Похоже, снарядились.
– Я, Иван Борисыч, всегда готов, как пионер когда-то, – бодро отрапортовал молодой человек. – Федьку-то, местного, берем?
– Берем, берем, путь укажет… – Иван Борисович неожиданно смущенно крякнул: – Экх… Негоже, конечно, чужих холопей сманивать, ну да Бог простит. Тем более, парень-то предупредил все же о хозяине своем, злыдне. Где он сам-то?
– Кто, злыдень?
– Да не злыдень, Егорша, парень. Как его – Федька, что ли?
Федька оказался тут как тут – ждал на крылечке, потом, как все вышли, тихонько поманил, зашагал первым. Шли по заднему двору, вдоль амбара, мимо овина, конюшни, коровника. Тут парнишка остановился:
– Он-вот, лествица. Подымем, да…
Егор с Антипом помогли поднять из снега массивную тяжелую лестницу, прислонили к коровнику, по очереди забрались на крышу… И тут залаял, заблажил пес!
– Тихо, Карнаух, тихо! – выругавшись, Федька быстренько спустился обратно во двор. – Тихо, Карнуша, свои. На вот тебе косточку… Ешь.
Лай тут же стих. Слышно было, как звякнула цепь, затем донеслось довольное урчание.
– Кушай, Карнаух, кушай.
Еле слышный свист. И вот уже Федька снова на крыше:
– Теперь туда, к частоколу. Лествицу перекинем и…
Лестницу едва затащили, хорошо, Борисычи – мужики дюжие – помогли. Крякнули, поднатужились, перекинули на частокол – так и выбрались, бросив сперва лыжи. Спрыгнули в сугроб, приземлились мягко, слава Богу, ногу никто не подвернул, только Федька ушибся малость, застонал.
Егор настороженно оглянулся:
– Что случилось?
– Досадился чуток. Ничо, идти можно.
– Тогда пошли.
Встав на лыжи, беглецы направились к реке. Шли уверенно, быстро – проводник нынче был местный, надежный и шпарил так, что Вожников едва за ним поспевал.
– Да не беги ты так! Сам же сказал – погони не будет.
– Не будет, то так, господине, – оглянувшись, согласился подросток. – Одначе ж все ж хочется ноги поскорей унести.
– Вижу, достал тебя твой опекун. Эх, был бы на дворе двадцать первый век – в полицию б на него накатал телегу!
– Телегу? Не! Сейчас на санях токмо. Аль вот – на лыжах.
– Тьфу ты, Господи.
Егор не знал, как и отреагировать – вроде как посмеялся парнишка, однако на шутку то не похоже, больно уж голос серьезен, да.
Ух, как они все погнали, лыжники чертовы! Вожников все пытался нагнать Федьку – да тот так летел, словно на крыльях, лишь бы от усадьбы Игната Голубеева подальше. Видать, достал своеземец…
– Эй, Федька… обожди.
Куда там. Неслись, черти средневековые. Ох, дать бы вам всем в морду, что ли? Может, легче бы стало на душе? А что? Ивану Борисычу – апперкот в челюсть, Даниле, братцу его – хук слева, Антипу – по печени, Федьке… Не, Федьке никуда не надо – негоже боксеру детей бить.
– Ну, вот оно, Белеозеро, и есть! – Первым взобравшись на пологий, с па́рящими черными проталинами холм, обернулся Федька. – Пришли.
– Пришли?
Переглянувшись, Борисовичи, побросав лыжи, рванули вверх прямо по проталинам, следом бросились и Антип с Егором.
– Господи! – Иван Борисович, сняв шапку, вгляделся вдаль и размашисто перекрестился.
Слева – если смотреть с юга, с холма – от устья Шексны, на фоне огромного, белого, с заметно подтаявшим припоем, озера, тянувшегося до самого горизонта, громоздилось скопище серых, неприметных избушек да огороженный деревянной стеной терем, словно из какого-то исторического фильма. Да, еще были церкви, тоже деревянные, некоторые – с позолоченными маковками. Егор ничему не удивлялся уже – все так, как и должно было быть в тысяча четыреста девятом году.
– Ране тут, у реки самой, город-от стоял, – сняв с головы шапку – жарко! – со знанием дела пояснил Федька. – Потом мор случился, почитай, с полгорода перемерло. С той поры и перенесли городок, отстроили.
Антип ухмыльнулся:
– А я слыхал, ушкуйники новагородския его пограбили да сожгли, не так?
– Не, город они не жгли, – помотал головой подросток. – Игнат, хозяин мой, говорил – Погост Серединный только. Гаврилы Лаптева, сыне боярского, погост.
– Слышь, как там тебя? Федька? – сплюнув, с ленцой повернул голову Иван Борисович. – Знакомые в Белеозере есть?
Подросток вновь помотал головой:
– Не, господине, нету. Да я тут и был-то всего пару раз – овес хозяйский на ярмарку возили.
Егор скривился:
– Тьфу ты, Господи! Овес!
– Погодь! – резко оборвал Иван Борисович. – Как я вижу – у тебя, Егорий, в Белеозере тож никого нет, так?
– Так, – кивнув, Вожников пожал плечами. – Я ж говорил уже.
– И это – нехорошо есть, – задумчиво погладив бороду, промолвил старший братец. Глубоко посаженные, непонятного цвета глаза его сверкали какой-то грозной решимостью и – вместе с ней – недоверием, правда, недоверием вовсе не к проводникам, а к общей сложившейся сейчас ситуации.
– Да, братушко, наобум, сразу идти – волку в пасть! – поддержал брата Данило Борисович. – Чай, Белеозеро-то с полсорока зим под Василием.
Иван Тугой Лук хмыкнул:
– Ха! С полсорока? Да зим три дюжины. Потому и пастись должно.
– Думаешь, брате, уже и тут гонцы московитские? Ловят нас, ждут?
– Не думаю. – Старший братец мотнул головой, словно отгоняя какое-то видение. – Не успели еще, не могли успеть.
– А погоня?
– И те – вряд ли. Хоть и умен Афонька Конь-воевода, а все ж покуда сообразит, где нас искать – так и дороги растают. Так и будут людишки его до лета сидеть, ждать – а куда им деться-то?
– А вдруг да успеют?
– Успели б – так и мы б их заметили. Где-нито позади костерок, дымок… Не-ет, братец! Не могли успеть. А пастись все ж надо – вдруг да узнает нас кто? Князю тутошнему доложат, а тот, от усердия глупого, возьмет да прикажет имать. Ведомо ведь, как мы с Васильем…
– Как кошка с собакой!
– Вот-то именно.
Иван Борисович оглянулся:
– А ты что скажешь, Антип?
Чугреев почесал черную цыганистую свою бороду, потеребил блеснувшую в левом ухе серьгу – тоже еще, модник-метросексуал! – утробно высморкался в подтаявший снег и, чуть помолчав, молвил:
