Валерий Большаков - Позывной: «Варяг». Спасти Севастополь!
Рядовых японцев отбрасывало к стенке, лишь один из них успел выстрелить, да мимо, а вот Иван не промахнулся – пуля снесла косоглазому полголовы вместе с кепи.
Резко пригибаясь, Сунагава бросился вон, но выстрел из «вальтера» догнал его и бросил на тяжелую дверь из катаного стального листа, прошитого заклепками. Броня коротко прогудела.
– Закрывай! – крикнул Иван.
Николаев заскреб ногами, пытаясь вскочить махом, но Лида, гибко изогнувшись, опередила его, всем телом налегла на дверь и захлопнула ее. Подскочивший Александр задвинул засов.
– Попались! – нервно хохотнул ротмистр. – Там казарма, ваше высокопревосходительство, а вход – вот он! И ни войти, ни выйти!
Малость оглушенный, Жилин не слыхал крики из-за двери, но потом по ней забарабанили пули, выбивая резкую дробь.
– Подмогни-ка, Мишаня! – крикнули из-за перегородки.
Заскрипели, завизжали выдираемые гвозди, и дощатый угол качнулся.
– А ну-ка! – крикнул Николаев со своей стороны, наваливаясь.
Дерево затрещало и поддалось. В щель протиснулись бородатые мужики в японской форме, но явно расейского разливу.
Здоровенный бородач, углядев Жилина, вытянулся во фрунт и рявкнул:
– Есаул Нелюдин, ваше высокопревосходительство!
– Благодарю за службу, есаул, – улыбнулся Иван.
Харбинская газета «Время» за 22 августа 1945 года:
«Печальна их судьба. Они были русскими, но не видели России, не соприкасались с русским народом. В школах они изучали географию России, разделенной еще на губернии, тогда как в течение уже более 20 лет Родина наша представляет собой Союз Советских Социалистических Респуб-лик. В тех же школах им преподавали государственную мораль, которая по существу своему была не чем иным, как японской аморальностью. Им прививали взгляд, что здесь они имеют свою вторую родину, и потому заставляли ежедневно кланяться флагам Маньчжоу-Го и Японии и совершать поклоны в сторону резиденции правителей обоих государств. В слякоть и непогоду, в трескучий мороз их строем гоняли из неотапливаемых школ, в изношенных пальтишках и рваных башмаках, к японскому храму и заставляли кланяться и там. Их обучали – не только юношей наших, но и девушек – военному строю. Спрашивается: с кем готовили сражаться? Их стремились разложить духовно и физически. Но не таковы сыновья народа русского, чтобы можно было их пригнуть к земле: чем тяжелее был гнет, тем неумолчнее звучали в сердце зовы Родины. Чем больше прилагалось сил к тому, чтобы сделать из наших детей духовных уродов, тем дружнее они сплачивались и тайком около радиоприемников разучивали советские песни и приобщались к своему народу. Все это в прошлом. Стена разрушена. Будущее ясно: наши дети не видели Родины – они ее увидят; наши дети не знали родного им народа – они его узнают».
Глава 10
Капитуляция
Маньчжурия, Харбин, 9 июля 1945 года
Передохнув, 1-я Краснознаменная двигалась вдоль Китайско-Восточной железной дороги на Харбин. Хребет Чжаньгуанцайлин пришлось одолевать по раскисшему от дождей серпантину «улучшенной грунтовой дороги», как ее именовала карта.
На деле это были слякотные колеи – десятки повозок и машин, брошенных противником, выглядели как предостережение шоферам. Армейцы одолевали путь одной колонной – пехота и артиллерия вперемежку с танками.
Но люди были бодры – шли победители, в которых еще не выветрился вкус к ха-арошей драке, азарт и жажда выиграть бой.
Только вот противник отбивался вяло – разгром под Муданьцзяном надломил силы и дух 5-й японской армии. Одна лишь 1-я моторизованная бригада смертников еще сопротивлялась.
Японские парламентеры появились в шесть вечера 8 июля.
«Студебекеры» штаба ВВС как раз въезжали на станцию Ханьдаохэцзы, когда навстречу показались две японские машины с белыми флагами. Старшим был начштаба 5-й армии генерал Кавагоэ Сигесада, подтянутый и застегнутый на все пуговки и крючки.
Жилин принял его как старший по званию и спокойно объяснил – через очкастого переводчика – условия капитуляции.
– Все понятно?
– Все, – проскрипел Сигесада, – кроме слова «капитуляция». Его нет в нашем военном лексиконе, его не поймет наша армия.
– Поймет, – усмехнулся Иван. – Жизнь научит.
– Такого слова нет и во всем японском языке.
Жилин посмотрел на генерала Максимова, на полковника Ивановича – сидят оба, улыбаются. Смешно им…
– Господин генерал, – терпеливо сказал Иван, – насчет японского языка возражать мне трудно. А вот товарищи – они с вами с удовольствием потолкуют. А заодно объяснят вам письменное распоряжение, которое передадите со связным своему командующему. Сегодня же ваша армия должна разоружиться и под конвоем, полковыми колоннами, отправиться на сборные пунк-ты для пленных. Во избежание недоразумений каждой части иметь впереди знаменосца с большим белым флагом.
* * *Утром 9 июля началась капитуляция Квантунской армии. Явился командующий 5-й армией генерал-лейтенант Норицунэ Симидзу – это был пожилой, маленький, полный, коротко стриженный человек в летнем кителе с орденом и в высоких желтых кавалерийских сапогах со шпорами.
– Мы не предполагали, что русская армия пройдет через тайгу[14], – вяло сказал он. – Ваше продвижение было молниеносным.
– Ваши потери? – поинтересовался Жилин.
– Сорок тысяч. Считая убитых, раненых и разбежавшихся.
– Где же ваши раненые?
– Не знаю, – ответил генерал Сатоо, начальник медслужбы армии.
– А кто же знает? – сощурился Иван. – Вы не занимались ранеными?
– Не занимались. Они шли сами. Кто мог идти. А кто не мог, оставался.
– Истекать кровью? Так?
– Так, господин маршал.
– У нас оставалось двадцать тысяч верных императору солдат, – поджал губы генерал Симидзу. – Они дрались бы до последнего человека.
– Предположим, что так. Много у вас было самоубийств?
Командующий армией поднял голову.
– Нет. Нас не взяли в плен, мы только исполнили приказ императора. Исполнить приказ его величества – долг японского офицера. Это не позор, это не влечет за собою сэппуку.
– Сэппуку – это закон самураев?
– Да, это закон чести.
– Мужской закон?
– Да, высший закон японского дворянина.
– А при чем здесь женщины и дети?
– Какие?
– Жены, матери, дети ваших офицеров и колонистов.
– Не понимаю.
– На железнодорожном переезде южнее города Дзиси мы обнаружили грузовики. В них лежали и сидели женщины и дети в белых ритуальных повязках, застреленные или зарезанные. Четыреста человек или больше.
Симидзу пожевал губами и сказал:
– Каждый народ живет и умирает по своим законам. Вы – по вашим. Мы, японцы, – по нашим.
– Те, кто причинял смерть женщинам, боялись не вас, не русских, – пояснил начштаба Кавагоэ. – Они боялись, что их женщины и дети попадут в руки китайцев. Китайцы обозлены, они жестоко мстят нам.
– Понятно, – усмехнулся Жилин. – Непонятно только, почему закон сэппуку исполняют женщины и дети, а генералы уклоняются от него. Переведите точно, – обратился он к переводчику и покинул комнату для допросов.
* * *Сопротивление врага было сломлено так быстро, что Иван ощущал некую странность в происходящем, искусственность. Словно и не война шла, а детская игра в «войнушку».
Из Линькоу Жилин со всем штабом вылетел на «Ту-12». Рейс вышел совсем недолгим – показался Харбин.
Это был большой город, к нему, петляя среди зеленых полей и островков леса, тянулись десятки грунтовых и несколько железных дорог. Паровозы, похожие сверху на модельки, тянули за собой составы – на платформах стояли «ИС-3» и «Т-54».
Промелькнула товарная станция с путаницей рельсовых путей и ветками, отходившими к большим огороженным дворам, где теснились длинные строения под железными крышами – арсенал и склады Квантунской армии.
Пройдя над пустым ипподромом, самолет сделал круг и сел на травянистом поле аэродрома Мадзягоу.
Жилина встречали офицеры-десантники. Здесь был порядок.
Японские истребители и бомбардировщики стояли в ряд с зачехленными моторами, около них – охрана.
Погрузившись в трофейные машины, маршал со всею своей «свитой» отправился в Харбин.
Это был русский город, выстроенный для русских. Само название его носило славянский призвук – по-маньчжурски «харба» – брод, а окончание приклеилось от «великого и могучего».
И выглядел Харбин на волжский манер – на простор желтой, величавой Сунгари выходили купальни и рубленые баньки.
А повыше да подальше крепко сидели дома, украшенные голубыми ставенками да белыми наличниками. Кирпичные трубы увенчаны вырезанными из жести навершиями, затейливыми и узорными – чисто императорские короны.
