Цикл романов "Целитель". Компиляция. Книги 1-17 (СИ) - Большаков Валерий Петрович
Пересмеиваясь, мы вместе спустились в столовую. На ужин подавали пюре с гуляшом, ягодный пирог и чай.
– Мишечка, отвернись, пожалуйста…
Я честно уставился в тёмное окно. Свет из комнаты падал на стволы сосен, и они смутно выделялись на фоне июльской ночи.
– Всё! – Настя поддёрнула ночнушку и юркнула в постель. – А тут и вправду хорошо… Так. Лес красивый, и речка… Вода совсем тёплая!
– Завтра накупаешься, – улыбнулся я.
– А ты?
– А мне надо в Москву.
– Я тоже хочу! – заныла сестрёнка.
– Настенька, я в МГУ застряну на полдня, буду академиков уму-разуму учить, – быстро заговорил я, оправдываясь. – Да ты не волнуйся, маме ещё неделю экзамены сдавать! Я тебе обещаю: послезавтра махнём с тобой в столицу, и я тебе всё-всё покажу!
– И Красную площадь?
– А как же!
– И в метро покатаемся?
– До одурения! – засмеялся я.
– Ну тогда ладно… – успокоенно вздохнула девушка. – Так. А поцеловать?
Я пересел на кровать сестрёнки и ладонями нежно огладил её лицо. Настя улыбнулась, зажмуривая глаза, а мне вдруг вспомнилось, какой она стала в таком далёком, почти неразличимом будущем – усохшей, выцветшей дамочкой с вечно усталыми глазами, в которых размораживалась тоска…
«Не бывать тому!»
Поцеловав мягкие, податливые губки, я сказал тихонько:
– Спокойной ночи, Настенька.
И уловил сбивчивый шёпот в ответ:
– Спокойной ночи, Мишенька…
Глава 9
Я вышел со станции метро, и приставучий ветер начал ерошить мои волосы. Пригладив прядки ладонью, побрёл, жмурясь от нахальных лучей и взглядывая на шпиль универа. Мне туда, в ГэЗэшку [138], обитель мехмата.
Сейчас, «сбежав» из Первомайска, я ощущал не слишком рациональное успокоение – все, кто искал меня, остались на Украине, а я тут, в столице СССР! Мышка юркнула в соседнюю квартиру и радуется. Как будто голодный кот не может прокрасться следом…
Свернув, я пошагал прямо на памятник Ломоносову, поглядывая вправо, где высился строгий серый корпус физического факультета, похожий на здание солидного министерства. Я ещё точно не решил, куда буду поступать, но физфак притягивал всё сильнее. Посмотрим ещё…
Сердце не частило, однако я волновался. Иначе не объяснить, почему вдруг шумовка сознания вылавливала из окружающего сущие мелочи – напыжившегося воробья, принимавшего ванну в лужице, короткий взблеск оброненной копейки, едва слышное клацанье штанги троллейбуса, что с ветром занеслось с проспекта.
Поправив на плече ремень подзатёртой сумки «Эр Франс», я храбро миновал монументальные двери главного здания, окунаясь в гулкую прохладу и тень. Изнутри универ напоминает многоэтажную станцию метро – то тема «Арбатской» проскальзывает, то «Кировской» веет.
Вот люблю я сталинский ампир! Мощные колонны и стены облицованы мрамором, увешаны тяжёлыми деревянными панелями, отделаны бронзой. И всё это воистину державное великолепие – для учёбы, ради головастых студиозусов!
Лифт поднял меня на шестнадцатый этаж, в математическое царство. В безлюдных анфиладах гуляли сквозняки, разносившие, чудилось, тени голосов, призрачные фонемы, невесть когда озвученные и выпущенные из лёгких на волю.
Колмогорова я нашёл сразу – академик сидел за тяжёлым коробчатым столом в огромной аудитории, чья торжественная пустота наводила на высокие мысли о храме.
– Здравствуйте, Андрей Николаевич, – сказал я, подходя.
Колмогоров недоумённо глянул на меня, морща лоб, а в его светло-голубых слегка раскосых глазах остывал математический жар.
– Постойте, постойте… – затянул он, выпрямляясь на скрипучем стуле. – Дайте вспомнить… Голос мне ваш знаком… А-а! Миша! Миша Гарин!
– Он самый, – поклонился я.
Академик приподнялся и крепко пожал мне руку. Ладонь его не была мозолистой, но сила в ней жила.
– Рассказывайте! – велел Колмогоров.
– Да рассказывать особо не о чем, – изобразил я скромника. – Закончил девятый класс без четвёрок…
Академик шутливо погрозил мне пальцем.
– Вы статьи свои читали хоть?
– Да, мне по почте прислали номера «Программирования» и «Кибернетики». Штатовский журнал пока что не держал в руках.
– Миша! – засмеялся Андрей Николаевич. – Как, по-вашему, много ли школьников печатается в таких изданиях? То-то же! Да нет, я сам недолюбливаю хвастунов, но и мимикрировать под средний уровень не годится. Вам есть что сказать! Надеюсь, вы ещё не передумали доучиваться в нашей физматшколе?
– Не передумал, – мотнул я головой. – Только, наверное, не получится у меня… раньше зимних каникул. Я в Москву с родителями приехал. Мама поступает в Менделеевский, на заочное, а папа почти уже устроился в зеленоградский Центр микроэлектроники. Ему там обещают квартиру дать, но не раньше декабря. В общем, домой мы вернёмся втроём – я, мама и сестричка Настя. И будет очень некрасиво бросить их одних осенью. Понимаете?
– Понимаю! – серьёзно кивнул Колмогоров. – Конечно, понимаю. Зимой так зимой. – Внезапно воодушевившись, он прищёлкнул пальцами. – Кстати! А высокотемпературные сверхпроводники?
Я молча полез в сумку и вынул из кармашка чёрную «таблетку». Андрей Николаевич осторожно переложил её к себе на ладонь.
– Удалось? – негромко спросил он.
Я кивнул.
– Измеряли?
– Четырёхпроводным методом Кельвина, – сказал солидно. – Образец охлаждался в жидком азоте – и сопротивление падало до нуля.
– С ума сойти… – прошептал Колмогоров и резко поднялся. – Пойдёмте, Миша!
– Куда?
– На физфак! – воскликнул академик. – Явите нам чудо!
Глядя на здание физического факультета, я радовался про себя, что его успели возвести до хрущобной эпохи, когда дали бой красотам архитектуры, и наши города заполонили безликие типовые коробки. А тут ещё есть на что посмотреть со вкусом.
Колмогоров провёл меня сразу в приёмную декана. Попросил обождать и ворвался в кабинет, взывая с порога:
– Василий Степаныч! [139]
Тяжёлая дверь замкнулась, и я не услышал диалога. Минуты не прошло, как в приёмную вывалились оба, возбуждённые и малость встрёпанные – седой Колмогоров и лысый Фурсов.
Декан, мимоходом поправив галстук, яростно выпалил, глядя на меня в упор:
– Это правда? При какой температуре фиксировалась сверхпроводимость?
– Девяносто два градуса Кельвина, – чётко отрапортовал я.
– Состав? – резко спросил Фурсов.
– Окись иттрия, углекислый барий, окись меди.
Пожевав губами, декан выпростал руку:
– В физкабинет!
И мы в ногу пошагали в кабинет физических демонстраций, стращая встречных студентов, – те шарахались в стороны, пугливо тулясь к стенам.
Физкабинету не хватало места в двух обширных залах-хранилищах, замыкавших Северную, Южную и Центральную аудитории. Здесь с довоенных лет копилась масса хитроумных диковин, демонстрировавших на лекциях занятные явления вроде брэгговской дифракции света на объёмном ультразвуке в жидкости или прецессии намагниченного гироскопа в магнитном поле.
– Варечка! – трубно взревел Фурсов, врываясь в Южное хранилище.
Из рабочей комнаты выскочила перепуганная девица в больших очках и синем халате.
– Василий Степаныч, здрасьте…
– Варечка, организуй нам… где-то с литр жидкого азота и кювету под него.
– И несколько магнитов, – дополнил я.
– Да! – величественно кивнул декан.
– Сейчас, сейчас, Василий Степаныч…
Минуты не прошло, а Варечка уже неслась с термосом. Освободив мне стол, Фурсов переглянулся с Колмогоровым и выдохнул:
– Удивляйте, юноша!
Я выложил магниты так, чтобы их поля складывались, образуя «ложбинку». Развернув обёрточную бумагу, достал «таблетку» и осторожно наклонил термос. Морозящая струйка азота, лениво паря, пролилась в кювету. Хватит, пожалуй. Подцепив «таблетку» пинцетом, я окунул её в жидкий азот, настудил как следует – и выложил над магнитами. «Таблетка» зависла в воздухе.
