Неправильный солдат Забабашкин (СИ) - Арх Максим

— До момента попадания в больницу ты знал Воронцова? Был с ним знаком?

— Я этого не помню. Хотя он рассказывал, что мы с ним общались в части, в которую я попал, когда пришёл добровольцем.

— Хорошо, а теперь расскажи, зачем тебе была нужна кожаная куртка? Хотел под Красного комиссара сойти? Но не вышло?

— О чём вы? Как могло такое в голову прийти? Чтобы в грязной пижаме, да в кожанке и ещё косить под комиссара. Кто бы мне поверил?

— Вот именно, что наши красноармейцы тебе не поверили! А твои хозяева думали что поверят! Но ошиблись!

— Глупости. Я кожанку нашёл уже после того как с Воронцовым был. И что, по-вашему, должно было произойти? Я бы кожанку надел, и лейтенант госбезопасности сразу же проникся ко мне и поверил, что я послереволюционный политработник? Вам не кажется, что это какая-то чертовщина.

— Ты мне тут не ругайся! Не в трамвае! — осадил меня следователь. — Ещё раз: куртка тебе, зачем была нужна?

— Вам правду сказать? — решил я играть в открытую. И когда младший лейтенант в предчувствии откровений одобрительно крякнул, открыл истину: — Чтобы согреться.

Глаза следователя мгновенно налились злостью.

— Шутить вздумал⁈

— Да какие уж тут шутки? Поймите, я в пижаме был. Весь мокрый и грязный. Мне холодно было. Я же человек. А людям в дождь, если они промокнут, как следует, свойственно мёрзнуть на ветру.

— Допустим, это твоё алиби ещё кое-как устроить органы может. Пусть куртка тебе была не для маскировки. Ясно, что для маскировки ты приготовил другое. Но об этом чуть позже. А пока, раз у нас с тобой начался нормальный мужской разговор, то скажи мне как на духу, как и когда ты перешёл на сторону противника⁈ — опять завёл свою шарманку следователь.

— Никак и никогда никуда не переходил. Когда немцы обстреляли госпиталь, при взрыве я получил контузию. И когда очнулся вместе с лейтенантом Воронцовым, мы стали пробиваться к нашим.

— И пробивался так, что захватил гитлеровского офицера, уничтожил десяток гитлеровцев и бронетранспортёр, а потом ещё и того диверсанта? Так? — ехидно ощерился следователь.

— Так.

— Ох, — вздохнул он, — то есть ты хочешь меня убедить в том, что ты, в больничной пижаме и тапках на босу ногу, положил отделение фашистов? В одиночку⁈

— Не один я был, а с Воронцовым. Один, вполне возможно, не справился бы, — произнёс я, напомнив себе, что и впредь необходимо ко всем моим приключениям приплетать Воронцова.

Хотя тот был командиром среднего звена, но его должность и войска, в которых он служит, по моему разумению, должны были хоть как-то прикрыть мою слабую версию о потере памяти и моё потенциальное алиби.

— Нескромный ты, Забабашкин. Если бы врал чуть меньше, то, глядишь и органы бы тебе поверили, — ехидно улыбнулся Горшков. — А так твоя ложь насквозь видна. Не умеешь ты врать, Забабашкин, или как там тебя зовут по-настоящему⁈

— Я не вру, товарищ следователь. Всё было так, как я уже не раз рассказывал. Мы вырвались из больницы, захватили грузовик и…

Но следователь, подняв руку, прервал меня, не дав мне договорить.

— Ладно, о твоих военных подвигах мы после ещё раз более обстоятельно поговорим. А сейчас мне важно выяснить, зачем ты немца нам приволок? Хочешь запустить дезинформацию? Хочешь, чтобы мы поверили тем картам, что лежали в портфеле?

— Офицер случайно по дороге попался. Мы его захватывать и не планировали вообще, — пояснил я, вытерев ладонью слёзы и закрыв глаза. — Но, когда уж захомутали, решили взять с собой, надеясь, что он знает какую-то полезную для нас информацию.

— Знает даже больше, чем следовало бы. Соловьём поёт. Да так, что прямо не верится. Такого напел, что аж заслушаешься.

— Это хорошо.

— Ничего хорошего я не вижу. Если его информация верна, то у нас большие проблемы. А если неверна и является той самой дезинформацией, то непонятно, зачем противник её решил нам скормить. И, главное, почему они так топорно сработали — привлекли совсем юного и явно неопытного предателя, — он показал пальцем на меня и добавил: — Правильно понимаешь, я о тебе.

— Да не предатель я! Сколько раз уже говорить-то можно. Не предатель — и всё тут! Не верите, спросите у лейтенанта Воронцова. Он подтвердит мои слова.

— Не подтвердит. Он пока в сознание не пришёл. Как придёт, мы с ним обязательно побеседуем. А сейчас надо выяснить, с каким заданием ты, со своими подельниками, хотел проникнуть в расположение наших войск. Кстати, кто, кроме Якименкова, ещё в твоей группе? Зорькин? Садовский? Это ваши люди? Где их завербовали? В лагере для военнопленных? Говори!

Младший лейтенант НКВД вновь стал подводить меня к мысли, что на самом деле я не боец красной армии, а точно такой же предатель Родины, как и ликвидированный мной Якименков.

Этим неверным и очень опасным для меня мыслям визави нужно было как можно скорее начинать противодействовать.

«И как можно жёстче! А то этот ретивый следак в своих размышлениях докатится вообще чёрт знает до чего!» — решил я и произнёс:

— Товарищ младший лейтенант, ну сами подумайте, если я вражеский шпион, зачем бы мне было нужно убивать Якименкова, который воткнул штык в спину лейтенанту Воронцову?

— Так вот какая у тебя припрятана защита? — вздохнул Горшков и закурил очередную папиросу. — Значит, ты так решил себя обелить. Значит, такой план у тебя. Ну, так я тебе скажу, что я все ходы твои знаю наперёд. Я на таких, как ты, собаку съел и слоном закусил. Так что знаю я ответ на твою легенду. Хочешь услышать? Тогда слушай. Я сегодня добрый, расскажу. Своего подельника ты убрал в тот момент, когда понял, что вокруг много живых свидетелей, которые запомнят твой поступок и впоследствии подтвердят, что ты целиком и полностью за Советскую власть. Мол, вот какой отважный красноармеец — убил врага. Мол, постарался спасти командира красной армии. Герой — не иначе. Но, тут ты, брат, ошибся. Органы не проведёшь! Мы тебя сразу раскусили и прекрасно знаем, что на самом деле действовал ты хотя и по ситуации, но такой способ внедрения был твоими хозяевами придуман уже давно. И является он запасным вариантом.

— Какой способ? Каким вариантом?

— Через кровь, — ухмыльнулся следователь. — Уничтожив своего дружка, ты подумал, что мы сразу же исключим тебя из списка подозреваемых в предательстве и работе на противника. И такое предположение тебе казалось вполне логичным. Ведь никто никогда не подумает о человеке плохо, коль он совершил такой хороший поступок — убил фашистского захватчика. И мы бы так и подумали. Но ты просчитался! Если бы не одно «но». Рассказывая нам свою якобы правдоподобную легенду, ты допустил ошибку в самом начале повествования. И знаешь, в чём она состоит? Всё очень просто! Никакого Забабашкина в военном госпитале города Троекуровск в те дни на лечении не было! На твою погибель, больничные карты пациентов, что там находились, были эвакуированы вместе с медперсоналом. Так что, Забабашкин, или как там тебя зовут на самом деле, твоя карта бита. И лучше бы тебе признаться во всём самому и раскаяться. Советская правоохранительная система гуманна, и если ты чистосердечно признаешься и всё, что знаешь о планах врага, подробно изложишь, то правосудие это оценит и пойдёт тебе навстречу — отделаешься тюрьмой, а не стенкой. Или дисциплинарным батальоном. Наверняка в этой кутерьме все дисбаты поголовно на передовую отправят или уже отправили. Чтобы кровью искупили! Вот и ты искупишь кровью. А там, глядишь, и в обычную часть переведут, так что давай, прекращай мне заливать. Называй свою настоящую фамилию, где и когда был завербован, кем, кто состоит в группе, ну и так далее, по порядку. Что я тебя учу? Ты ведь и сам всё прекрасно знаешь.

Насчёт столь радужной перспективы при признании остаться в живых лично я сомневался, и мои сомнения были вполне обоснованы. Времена сейчас суровые — Красная армия, неся большие потери, с боями отступает на восток. Немец прёт со страшной силой. Захвачены огромные территории страны. Потеряно колоссальное количество материальной части и сельскохозяйственных угодий. Вермахт взял в плен неимоверное число бойцов Красной армии, а миллионы мирных советских граждан оказались на оккупированных территориях, откуда их регулярными эшелонами отправляют в Рейх, где им суждено стать рабами. Всё это говорило о том, что сражающийся народ сейчас весьма зол и вряд ли будет гуманен по отношению к предателям. А в связи с тем, что как ни крути, а работники НКВД СССР тоже являются частью народа, на снисхождение этого самого народа врагам сейчас рассчитывать было бы слишком наивно.