Александр Антонов - Распущенные знамёна
Стройную фигуру в морской форме нового образца я заприметил ещё на ступенях резиденции Керенского. Тотчас покинул автомобиль и пошёл навстречу. Когда между нами оставалась пара шагов, окликнул:
– Если не ошибаюсь, адмирал Колчак?
Тот остановился и недоумённо посмотрел в мою сторону.
– Точно так. А вы…
– Моя фамилия Жехорский, Михаил Макарович. Я член Исполкома Петроградского Совета и заместитель начальника штаба Красной Гвардии.
Недоумение на лице Колчака сменилось отчуждённостью.
– Чем обязан? – сухо спросил он.
– Имею к вам, Александр Васильевич, предложение, и хотел бы тотчас его обсудить.
Щека адмирала дёрнулась.
– Прошу покорно меня простить, но ваше предложение вряд ли представляет для меня интерес, так что обсуждать нам с вами нечего!
После этих слов Колчак чуть кивнул и намеревался продолжить движение, но произнесённые мной слова заставили его остаться на месте.
– Для человека, только что отправленного в отставку, вы уж больно поспешно отвергаете предложение, даже его не выслушав.
Щека адмирала дёрнулась во второй раз.
– Однако вы довольно осведомлены, – сухо сказал он. – Хорошо, буду с вами предельно откровенен. Та сила, которую представляете вы, нравится мне гораздо меньше, чем та, представителем которой является господин Керенский. К тому же я спешу.
– Тогда могу предложить вам компромиссный вариант, – сказал я. – У меня тут машина. Я подвожу вас по указанному вами адресу, а вы соглашаетесь по дороге выслушать наше предложение.
Неожиданно Колчак рассмеялся.
– Чёрт с вами! – весело воскликнул он. – Показывайте, где ваш автомобиль.
Вступительную часть моей речи Александр Васильевич выслушал безо всякого интереса, зато когда я добрался до сути предложения, брови адмирала удивлённо приподнялись.
– Я не ослышался? – переспросил он. – Вы действительно предлагаете мне пост морского министра в вашем будущем правительстве?
– Вы не ослышались, мы действительно предлагаем вам этот пост.
Вот тут Колчак задумался крепко. Человек он был самолюбивый. Обожал держать в руках власть. А пост морского министра был для него пока пиком карьеры.
– А вас не смущает тот факт, – произнёс, наконец, адмирал, – что я являюсь твёрдым сторонником продолжения войны, и, как минимум, буду противиться развалу флота?
– Нет, не смущает, – ответил я. – Вы человек военный. Прикажут воевать – будете воевать, прикажут прекратить боевые действия – прекратите. А разваливать флот мы не планируем. Наоборот, с вашей помощью мы рассчитываем его укрепить и модернизировать.
Колчак в сомнении покачал головой.
– Как я могу вам верить? – сказал он.
– А мы и не рассчитывали, что вы согласитесь поверить нам на слово, – улыбнулся я. – На днях в Петрограде открывается Всероссийский съезд Советов. На нём выступят все наши лидеры и будут определены задачи для будущего правительства. Вот вам пропуск на гостевые места. Поприсутствуйте на заседаниях, пообщайтесь с другими высокопоставленными офицерами армии и флота, они там будут. Составьте мнение, основанное на ваших собственных наблюдениях. После окончания работы съезда мы с вами встретимся, и вы скажете о своём решении, договорились?
Автомобиль уже минуту стоял возле нужного адреса, но адмирал не спешил покидать салон. Наконец он взял пропуск, пожал мне руку и произнёс:
– Но теперь я ничего не обещаю.
После этих слов Колчак быстро покинул машину.
ГлебПродолжая начатую Макарычем тему, скажу, что и мне довелось поучаствовать в работе по склонению к сотрудничеству высокопоставленных армейских офицеров.
В этот день я встречал на вокзале поезд, на котором в Петроград прибыл Верховный главнокомандующий генерал Брусилов. Прибыл для участия в работе I Всероссийского съезда Советов. Но, в отличие от Колчака, Брусилов был на съезде не гостем, а полноправным участником – делегатом от действующей армии. Алексей Алексеевич вышел на перрон в сопровождении нескольких офицеров, в добром расположении духа. Со мной поздоровался, как со старым знакомым. Пока шли к машинам, я заметил среди свиты Главкомверха Зверева, с которым мы обменялись короткими кивками.
После того, как Брусилов был размещён в отведённых ему апартаментах одной из лучших Петроградских гостиниц, я в коридоре выловил Зверева, поймал за локоть и отвёл в сторону. Вёл себя старый знакомец как-то уж очень нервно, и я спросил в лоб, что означает такое поведение?
– А как я должен вести себя в присутствии человека, который пришёл меня арестовать? – криво усмехнулся Зверев.
– Я пришёл тебя арестовать? – удивился я. – Что за чушь?
– Пардон, пардон, прошу покорно меня простить, – голос Зверева был полон сарказма. – Я как-то упустил из вида, что вашему превосходительству не по чину самому заниматься арестами. Видимо, меня арестует кто-нибудь из ваших подчинённых.
– Ну, вот что, – ситуация стала меня раздражать, – говори толком, за какую такую провинность тебя следует подвергнуть аресту?
– А то ты не знаешь? За то, что в известном нам деле я выказал поддержку генералу Корнилову, которого вы теперь арестовали!
– Корнилов арестован?!
Моё удивление было таким искренним, что Зверев сразу в него поверил.
– Так ты не знаешь? Третьего дня Корнилов был вызван к Керенскому, и прямо оттуда отправлен в «Кресты».
Вот оно что… Тюрьма «Кресты» находилась исключительно в ведении Временного правительства, потому я и прошляпил арест Корнилова.
– Немедленно займусь этим сам! – заверил я Зверева.
– Ты освободишь генерала? – спросил он.
– Это вряд ли, – не стал я брать на себя неосуществимых обязательств, – но изменить меру пресечения постараюсь.
– Без письменного распоряжения министра внутренних дел никак не могу… – канючил начальник тюрьмы. Его можно понять: начштаба Красной Гвардии пользовался сейчас в Питере большим авторитетом, нежели министр внутренних дел правительства Керенского. Я молча слушал стенания тюремщика, и тому было крайне неуютно под моим требовательным взглядом.
Достав носовой платок, он вытер вспотевшую лысину.
– Позвольте позвонить? – попросил начальник тюрьмы.
Я пожал плечами:
– Звоните…
Объяснять, что телефонная станция находится под нашим контролем, а значит, связи он не получит, я счёл излишним.
Тюремщик покрутил ручку, снял трубку, послушал, повторил операцию, зачем-то подул в трубку, опустил и растерянно произнёс:
– Не работает.
– Хотите, чтобы я починил связь? – мой тон вполне мог сойти за зловещий.
– Что вы, нет! – ужаснулся начальник тюрьмы. – Потом осёкся, осел лицом и потеряно произнёс:
– Без бумаги никак нельзя…
Снова да ладом! Пора кончать эту бодягу. Нужна бумага? Будет тебе бумага!
– Чистый лист найдётся? – спросил я.
– Что? Чистый лист… Да, конечно!
Начальник тюрьмы пододвинул в мою сторону лист белой бумаги, перо и чернила. Я начертал расписку и протянул её тюремщику.
– Этого достаточно?
Тот прочёл и радостно закивал…
Увидев меня, Корнилов слабо улыбнулся. Уже в машине спросил:
– Куда вы меня?
– В Петропавловскую крепость, – лаконично ответил я.
Корнилов помрачнел и замкнулся в себе. А мне так даже было и лучше…
Когда я повёл Корнилова не в каземат, а в помещение бывшей обер-офицерской гауптвахты, мрачность потекла с лица опального генерала. Открыв дверь одной из свободных комнат – припас я парочку «апартаментов», как знал, что пригодятся – сделал приглашающий жест рукой:
– Располагайтесь, Лавр Георгиевич!
Корнилов улыбнулся.
– А не слишком роскошно для тюрьмы? – спросил он.
– Ну, так вы и арестант особый, – с улыбкой же ответил я. – Впрочем, если вам будет угодно, можете считать себя под домашним арестом.
Устроив Корнилова, прошёл к себе. Адъютант доложил:
– Дважды звонили из министерства внутренних дел, требовали вас.
– Будут ещё звонить, сразу соедини, – приказал я, открывая дверь кабинета. Звонок не заставил себя ждать. Я снял трубку. Голос министра внутренних дел рвал мембрану.
– По какому праву вы забрали из «Крестов» генерала Корнилова? – спросил он.
– Арестованным военнослужащим место не в тюрьме, а на гарнизонной гауптвахте, – вступил я в словесную перепалку.
Глава седьмая
В какое необычное время я попал! Я теперь (Уже привык, в ТОМ времени сказал бы «сейчас».) не про Революцию, хотя это тоже очень здорово. Я о нравах этого времени, а если ещё конкретнее – о взаимоотношениях между мужчиной и женщиной. Здесь удивительным образом соседствуют «свободная любовь», столь похожая на половую распущенность оставленного нами мира, и патриархальная чистота добрачных отношений, заканчивающаяся алым пятном на белой простыне брачного ложа. Такими белоснежно чистыми являются мои отношения с Наташей Берсеневой. Мне, некогда зрелому мужчине, волшебным образом в одночасье ставшему молодым человеком, все эти потаённые вздохи, трогательное подрагивание длинных ресниц, моментальная пунцовость щёк при каждом случайном прикосновении друг к другу в начале знакомства, и абсолютная доверчивость, основанная на убеждённости, что не обижу, не порушу сейчас, когда дело идёт к свадьбе, кажутся лакомым блюдом, вкусить которое хочется до конца.
