Нил Стивенсон - Барочный цикл. Книга 8. Система мира
— Я согласен с вами в том, что на перо доктора Уотерхауза, когда он пишет, действуют иные силы, помимо тяготения, и что силы эти, насколько нам известно, не управляют движением камней и комет, — сказал Ньютон.
— Гука очень интересовали мышцы, — вставил Даниель. — Он изучал их под микроскопом и пытался сделать искусственную мышцу, чтобы полететь. Вот она бы вполне описывалась законами механической философии, ведь в конечном счете была бы просто воздухосжимательной машиной и, как таковая, подчинялась закону Бойля. Будь у Гука больше времени и более сильные микроскопы, он отыскал бы в мышцах крохотные механизмы, подобным же образом описываемые механическими законами. Тогда все якобы загадки разрешились бы…
Даниель замолчал, потому что и Ньютон, и Лейбниц замахали руками, как будто он испортил воздух, и они отгоняют дурной запах.
— Вы совершенно не о том! — воскликнул Лейбниц. — Меня не интересует физика мышц. Подумайте, если бы Гук построил свой летательный аппарат, приводимый в движение, детерминистски, газовой машиной, что ещё он должен был бы добавить к своему устройству, чтобы оно взлетело на купол Бедлама и утвердилось там, невзирая на порывы ветра, а затем вновь пустилось в полёт, а не рухнуло, как подбитый голубь? Я пытаюсь привлечь ваше внимание к тому, что идёт по нервам от мозга: решениям или, вернее, их физическим проявлениям, так сказать буквам, которыми они пишутся; тому, что передаётся мышцам, чтобы они могли наполнять смыслом безвидное и пустое.
— Я вас понял, — сказал Даниель, — и утверждаю, что всё, с самого верха — поршни и цилиндры, гири и пружины. Мне не требуется иных объяснений того, как я пишу, а птица — летит.
— И тут с вами согласен! — сказал Лейбниц.
Наступило обескураженное молчание.
— Неужто я так легко обратил вас в материализм? — спросил Даниель.
— Отнюдь, — возразил Лейбниц. — Я лишь говорю, что хотя телесная машина подчиняется детерминистским законам, она делает это сообразно желаниям и повелениям души вследствие предустановленной гармонии.
— Я попрошу вас объяснить подробнее, — сказала принцесса. — Ваш тезис очень трудно понять.
— Главным образом потому, что он неверен! — вмешался сэр Исаак.
Каролине пришлось буквально встать между двумя философами.
— Тогда мы все согласны, что барону фон Лейбницу следует подробнее изложить учение о предустановленной гармонии, — сказала она. — Однако прежде я хотела бы услышать, как сэр Исаак толкует явления, о которых говорили сейчас доктора Уотерхауз и Лейбниц. Сэр Исаак, оба джентльмена утверждают, что их вполне устраивает объяснение, согласно которому всё, с самого верха, представляет собой набор механизмов. А вас? Нужно ли вам что-нибудь ещё?
Ньютон сказал:
— Если мы допускаем, что не только мускулы, но и нервы, и самый мозг, как изволил выразиться Даниель, «поршни и цилиндры, гири и пружины», действие которых может быть изучено и описано неким будущим Гуком, нам всё равно придётся объяснить, как движет этими механизмами душа, дух или какое уж там слово мы будем употреблять — то, что обладает свободной волей, не подчинено детерминистским законам и делает нас людьми. По сути, мы вернулись к проблеме, которую обсуждали раньше и которую вы, Даниель, нашли такой скучной: проблеме взаимоотношений Бога и вселенной. Если Бог — более чем отсутствующий помещик, более чем совершенный часовой мастер, который запустил Свои часы и ушёл, то мы должны объяснить, как Он влияет на движение всякой вещи в мире. И это приводит нас к загадочному явлению, называемому силой. Рассуждая об анимальных движениях, мы в конечном счёте приходим к тому же вопросу: как душа, обитающая в теле, влияет на ход больших дряблых часов.
— Я в корне несогласен, — вмешался Лейбниц. — Душа и тело вообще не влияют друг на друга!
— Тогда откуда моя душа знает, что пламя свечи колеблется? — спросила принцесса Каролина. — Ведь я вижу его колебания глазами, частью моего тела?
— Потому что Бог вложил в вашу душу представление об этой свече и обо всём остальном во вселенной, — сказал Лейбниц. — Но Бог в любом случае воспринимает вселенную иначе! Он воспринимает все вещи, потому что беспрестанно их творит. И я отвергаю всякие аналогии между отношениями Бога с вселенной и нас с нашими телами.
— Я вообще не понимаю гипотезу барона фон Лейбница, — признал Исаак.
— Какова же ваша гипотеза, сэр Исаак?
— Что большая часть животного тела — детерминированная машина, я согласен. Что ею управляет мозг, доказано Уиллисом и другими. Отсюда следует, что по законам, избранным Богом, душа имеет власть действовать через мозг и, таким образом, влиять на анимальные движения.
— Снова Декарт с его шишковидной железой! — фыркнул Лейбниц.
— Он заблуждался насчёт шишковидной железы, — сказал Ньютон, — но я готов признать некоторое формальное сходство между его образом мыслей и моим.
— То есть, — перевёл Даниель, — есть способ, которым свободный, бестелесный, немеханический дух может производить физические изменения в работе механизмов мозга.
— Я полагаю сие очевидным, как и факт, что Бог, который также является бестелесным Духом, имеет власть производить физические изменения — то есть прикладывать силу к каждой вещи во вселенной.
— Коли так, исследуя причины и места нахождения сил в своём «Праксисе», вы собираетесь объяснить и силы такого рода?
— Я считаю, что любое объяснение силы, не затрагивающее эту тему, будет незавершённым.
— Когда сэр Исаак трудился над «Началами», — проговорил Даниель, — я заехал к нему в Тринити-колледж. Он просил привезти ему материалы, показавшиеся мне совершенно не связанными: таблицы приливов, данные по некой комете, астрономические наблюдения Сатурна и Юпитера. Дорога была долгая; пока я добрался до Кембриджа, мне удалось понять, что всё перечисленное связывает общая нить: тяготение. Оно вызывает приливы, определяет орбиты комет и планет. Сейчас нам это очевидно, но тогда вовсе не было общепринятым, что, скажем, комета подчиняется той же силе, которая удерживает Землю на орбите. Триумф Исаака в том, что он постиг единство столь разнородных явлений и указал на их общую причину, действующую повсюду одинаково. Меня долго смущали алхимические исследования Исаака, но с годами я понял, что он стремится повторить свой триумф: найти общее объяснение феноменам, которые мы считаем различными и несвязанными, как то: свободная воля, Божье присутствие во вселенной, чудеса и трансмутация химических элементов. На сознательно запутанном жаргоне алхимиков эта причина, или принцип, зовите как хотите, именуется философским камнем, философской ртутью, витальным началом, латентным или тонким духом, тайным пламенем, материальной душой вещества, незримым обитателем, светозарным телом, семенем, оплодотворяющей способностью.
— Вы сваливаете в кучу множество разных понятий, — сказал Ньютон, — но это хотя бы доказывает, что вы прочли мои записки, прежде чем их сжечь.
Каролина на миг опешила; затем любопытство взяло верх, и она спросила:
— Что это за начало или дух? Вы его видели, сэр Исаак?
— Я вижу его сейчас, в чувствах и мыслях, мелькающих на вашем лице. Я вижу его проявления повсюду, — несколько уклончиво отвечал Ньютон. — В природе я наблюдаю два типа действий: механические и вегетативные. Под механическим я, само собой, подразумеваю то, о чём доктора Уотерхауз и Лейбниц говорили раньше, то есть часы. Слово «вегетативный» я употребляю в древнем смысле применительно ко всему одушевлённому, живому, растущему. Оно описывает воспроизводящий и творческий процессы. Часы, даже самые лучшие, встают, когда кончается завод. Механический мир подвержен распаду. В противоположность тенденции к упадку должен существовать некий творческий принцип: активное семя, тонкий дух. Невообразимо малые его количества, действующие в несравнимо больших объёмах безжизненного инертного вещества, производят сильнейшие, даже чудесные преобразования, которые я называю общим словом «вегетация». Так же как общий принцип тяготения проявляется бесчисленными способами — в приливах, орбитах планет и траекториях пуль, — так и все, кто знает, куда смотреть, увидят вегетативный принцип в самых разных местах. Возьмём пример, о котором мы беседовали раньше: летательный аппарат, сделанный из искусственных мышц, будет механическим устройством и, полагаю, рухнет, как дохлая птица. Если такой аппарат полетит — для чего он должен чувствовать каждое колебание воздуха и правильным образом отзываться, — я вынужден буду в конечном счёте приписать это действию некоего вегетативного принципа. Однако Даниель правильно считает, что тот же принцип относится и к таким вещам, как души, чудеса и некоторые особо глубинные и дивные химические превращения.
