Герман Романов - Самодержавный попаданец. Петр Освободитель
— Ни под каким видом не зажигайте, пока не сцепитесь с неприятелем!
Петербург
— Ваше величество, гонец от императора. — Молодой, рослый и красивый офицер в форме лейб-гренадерского батальона распахнул двери кабинета.
Екатерина Алексеевна непроизвольно встала с мягкого стула, положив перо на столик — императрица с утра писала письмо мужу, и надо же — мысли ее сейчас получили наглядное материальное воплощение.
Чеканя шаг, в распахнутые двери вошел запыленный посланник с серым уставшим лицом, на котором задорно горели пронзительно-голубые глаза. Като незаметно вздохнула — десять лет назад она бы не устояла перед такими очами, но сейчас сие абсолютно невозможно.
Екатерина Алексеевна вопросительно посмотрела на офицера, сохраняя самое строгое выражение.
— Государыня! Пакет от императора. — Офицер протянул женщине серебряный футляр с письмом.
— Что повелел его величество и мой супруг? — нетерпеливо спросила она с неистребимым немецким акцентом.
— Виктория, ваше величество! Под Ларгой разгромлено турецкое воинство Абды-паши, десять тысяч османов и татар перебито, сорок тысяч разбежалось. Захвачено две дюжины пушек и три тысячи пленных!
— Слава Господу!
Екатерина перекрестилась на иконы — во всем она старалась подражать своему мужу. Тот всегда подчеркивал свою истовость в вере, особенно после того, как совершил секуляризацию церковных земель.
— Великую победу одержал наш император! Вся столица ее в нетерпении ожидала, — добавила она и снова внимательно посмотрела на гонца, как бы спрашивая, что еще тот сможет сообщить.
— Турецкий визирь собирает у Измаила воинство великое. Его императорское величество мне перед дорогой особо сказал, что сам желает перейти в наступление и разбить османов.
— Хорошо, благодарю вас за счастливое известие. — Като сделала шаг к столу и открыла шкатулку. Посмотрела на сверкающее нутро, оценивая подарок, — для таких нужд императрица, с согласия мужа, имела под рукой немалые ценности.
После короткого раздумья женщина достала золотую коробочку — наградную императорскую папиросницу с большим двуглавым орлом, выполненную придворными ювелирами с большим изяществом.
— Возьмите, капитан. Я рада, что такие доблестные офицеры, как вы, верно служат на благо России!
— Благодарю вас, ваше императорское величество! — Офицер коснулся пола одним коленом и принял из ее рук подарок. Чуть помешкав, несколько растерянно произнес: — Но я поручик, государыня!
И тут же отвел глаза от некоторой неловкости — император крепко вбивал в подчиненных субординацию и дисциплину, и потому он не мог не указать Екатерине Алексеевне на ее промашку.
— А вы откройте! — с хитрой улыбкой промолвила Екатерина.
Офицер немедленно исполнил просьбу и растерянно посмотрел на раскрывшееся нутро — вместо папирос там блестели две маленькие золотистые звездочки. Еще не веря в происходящее, он поднял глаза на императрицу.
— Это мой муж подготовил для таких случаев, — тихо засмеялась Като и вздохнула — как бы она сама хотела искупаться в этих восторженных голубых глазах, что обжигали ее сердце. Мечты, мечты — вы неисполнимы, но без вас трудно жить…
— Я с радостью умру за ваши императорские величества!
На глазах новоиспеченного капитана выступили слезы, и он припал губами к протянутой ладони — осторожно и почтительно, так целуют мать, но никак не женщину.
— Идите, капитан. Я довольна вами!
Офицер встал, почтительно поклонился и вышел из кабинета. Като еще раз вздохнула — в ней сейчас видели не женщину, а жену боготворимого императора. И даже в мыслях этот молоденький капитан не позволил себе на миг представить… Слова про «величества» сказали яснее ясного!
Екатерина Алексеевна открыла футляр, пробежала глазами по письму и прикоснулась губами к подписи.
— Я все сделаю так, как вы повелели, ваше императорское величество, — тихо промолвила императрица и, взяв серебряный колокольчик, позвонила…
Петербург восторженно судачил и пьяно гулял. Гром пушек Петропавловской крепости продолжал радостно возвещать об еще одной долгожданной победе над турками.
Сама императрица, все сенаторы и генералы, церковный клир во главе с митрополитом в ярко блещущих золотом ризах, стройные и грозные шпалеры запасных гвардейских батальонов, разодетое дворянство и скромное чиновничество, расфуфыренное купечество и несметные толпы горожан колыхались перед Казанским собором, ликуя и радуясь.
А над городом все звенел и звенел колокольный звон. И слухи молнией облетели и заполонили столицу.
— Наконец-то благоверный государь наш Петр Федорович показал магометанам кузькину мать! А, Кузьма?! Поделом им, не будут православных мучениям предавать и церкви разрушать!
— А еще, любезный, войска нашего любимого императора, дай Бог ему всяческого здоровья и побед, богатейшие трофеи взяли. Золота и серебра да украшений всяческих полные возы набили. Ежели так и дальше пойдет, то вся Оттоманская Порта без богатств своих немереных останется!
— Айда в кабаки, православные! Сегодня по царской воле чарки с водкой за полцены наливают. А одну и так дают! Гуляй, душа!
— Ой, Матрена, радость-то какая! Супостатов побили и водкой потчуют всех задешево. Только чтоб лишних чарок задарма не брали и на бровях не выползали. А то казаки лютуют, плетьми своими свищут, задницы нерадивые разукрашивают. Страсти-то какие!
— Царь русская душа, все ножки его обцеловал бы! Ох-ты! Царица-матушка иной раз, немка, погулять душе не дает!
Секретарь датского посольства Шумахер, нахмурив лоб, записал в свой дневник: «Новая русская победа дает ясное понимание, что новоявленный князь Молдавии не выпустит завоевания из своих рук. Это известие наполнило печалью мое сердце — теперь не то что Голштиния, но и Шлезвиг могут быть навсегда потеряны для моего короля».
Юконский острог
— Ты знаешь, Гриша, мне нынче сон престранный явился!
Алехан наклонился к брату, дыша перегаром. Тот «выхлопа» не замечал, сам такой был. Славно погуляли гвардейцы с мужиками — сословные рамки в этой «тмутаракани» сильно сгладились, — а потому бочонок царской водки был опустошен чуть ли не до дна.
Больше штофа очищенной водки на душу русскую пришлось — и поорали, и силушкой мерились, и под балалайку в пляс пускались. И песни дружно пели — тягучие, как полярная ночь. И милые российские просторы, запах сена и трели соловья на секунду, как всем показалось, появились и здесь. Хорошо погуляли, славно…
А сегодня был отходняк — с бочонка вылили остатки водки, как раз хватило всем для опохмелки. И все, ни-ни-Орловы погулять умели и любили, но дело и дисциплину блюли аки церберы, у них не забалуешься.
Потому прибывшие, помывшись вчера с дороги в баньке, отдыхали да входили в курс местной жизни, вяло пощипывая индианок, различая замужних и не заигрывая с ними. Местные девки и вдовы улыбались, отнюдь не повизгивая, как русские поселянки, — отношение к прибывшим было у них самое благосклонное.
Жители острога такими пустяками не занимались — у каждого своя скво имелась. Можно и больше завести, баб и девок хватало, но только батюшка блуд пресекал резко и, хуже того, венчаться заставлял. С бывшим епископом, сосланным вместе с гвардейцами сюда, последние не пререкались, хотя под венец шли неохотно.
Но воленс-ноленс — петербуржский снобизм давно выветрился из голов, спесь слетела пожухшим осенним листом. Так что приходилось вскоре ожидать законных деток — Орловы сами настаивали на заключении смешанных браков, дабы еще крепче привязать присягнувших алеутов.
Сейчас острожники занимались важнейшим делом — они отъедались настряпанными пирогами, что пекли туземки всю ночь под надзором единственной русской казачки, прибывшей сюда из далекого Якутска.
На пять получилась сдоба — тут тебе и расстегаи с начинкой из лосося, свежего и соленого, пироги с сохатиной, маленькие пирожки с дичиной, картошкой, прожаренной в луке печенью и морковью, с подрумяненной хрустящей корочкой в шкворчащем на сковороде жире. Исходивший от блюда запах был таков, что заставлял поглощать их в неимоверных количествах. Требовали еще и добавки — про вкус овощей поселяне давно забыли…
— Так что за сон, Алеша? — Григорий лениво поковырялся пальцем в блюде с тремя пирожками и выбрал наудачу один. Откусил половину и чуть не заурчал довольным котом — начинка была с обжаренным луком.
— Будто я вместе с казненным князем Барятинским, Пассеком и другими гвардейцами сидим с Петром Федоровичем в комнате. Закусываем, выпиваем — стол накрыт обильно. Лето, окно открыто — благодать. Я в окошко-то и выглянул — вроде Ропшинский дворец то был, брате…
