Наталья Павлищева - Фаворитка
– Да, конечно. Он жил в Лондоне.
– А кто перевел на французский сии стихи?
Я не стала скромничать, и пусть простят меня переводчики, упоминать их святые имена тоже не стала, все приписала себе. Но уличить меня в плагиате в XVII веке оказалось некому, Мари Шекспира на память не читала.
– Я, мсье.
– О… Прочтите еще!
– Пожалуй…
Восхищение Главного прочитанными мной стихами было замечено, и меня попросили повторить. Горжусь, что я способствовала популярности Шекспира во Франции еще в те давние времена.
С трудом удержалась, чтобы не воскликнуть:
– Вы что, «Гамлета» или «Ромео и Джульетту» не читали?! И о «Короле Лире» или «Отелло» не слышали?! Ну, вы и отсталый народ…
«Отсталый народ» требовал еще, но я сдержалась не только в укорах, но и в самовосхвалении. Некрасиво заниматься плагиатом даже в XVII веке.
Главный был очарован, а Мари, узнав, что я сразила его Шекспиром, долго смеялась:
– Вот уж не думала, что сонеты могут стать боевым оружием.
Зря мы полагались на классика английской литературы, наверное, это самый долгий путь приманивания фаворитов короля. Пока Сен-Мар всего лишь блестел на меня глазами и аплодировал вместе со всеми.
Я задала герцогине риторический вопрос:
– Ну, и как его Шекспиром компрометировать?
Та хмыкнула:
– Мария де Гонзага уже сердита на своего жениха. Он дважды пропускал вечера в особняке у нее самой. И пропустит завтра, я уверена.
– Это почему?
– Завтра мы идем к маркизе де Рамбуйе. Ты сегодня еще вспомни сонеты, завтра наверняка придется читать.
– Мадам, этого делать нельзя, я не могу заявлять, что это я переводила.
Мы попробовали поискать в библиотеке, но ничего уже переведенного не нашли, только на английском.
– А ты на английском помнишь?
Она упорно говорила мне «ты» и «Анна», я ей «вы» и «мадам». Почему? Каждая подчеркивала свое. Верно говорят, что две женщины это два скорпиона, они могут долго кружить, пока одна не зазевается и не будет укушена. Я бдительно следила…
Маркиза де Рамбуйе не уставала изумляться, с тех пор, как в Париже появилась странная родственница герцогини д’Эгийон, её салон вдруг стали посещать те, кто раньше обходил стороной. Один Главный собственной персоной чего стоил!
Но на сей раз с трудом удалось избежать скандала, потому что следом за Сен-Маром приехала… его невеста Мария де Гонзага герцогиня де Невер! Герцогиня де Невер, видно, решила проверить правдивость слухов о том, что её драгоценный Сен-Мар, на которого сделана слишком серьезная ставка, таращится на какую-то худышку-бесприданницу.
Кто я против красавицы Марии де Гонзага? Никто, это правда. Она и впрямь хороша, хотя, на мой взгляд, как все, полновата. И двойной подбородок!.. Ну до чего же у всех челюсти пухлые!
Как у всех, улыбка с сомкнутыми губами, как у всех, пухленькие плечи, затянутая талия, кудряшки у лица.
Вот что интересно: дома я тратила столько сил, чтобы выпрямить свои курчавые волосы, а здесь наоборот, сплю в папильотках. Увидев такое изобретение, Бьянка ахнула:
– Это зачем?!
– Завтра кудри будут безо всяких щипцов.
И волосы не сожгут, и волдырей не будет.
– Ну да?
Но утром мои волосы и впрямь вились круче некуда, Бьянка визжала от восторга и именовала меня волшебницей.
Мари морщилась:
– Только не вздумай ввести папильотки, их в эти времена еще не было.
Пришлось взять с Бьянки клятву, что она не выдаст мой секрет.
– Да ни за что! Да что б я сдохла! А мне тоже так можно?
– Можно, но помни: никому ни слова.
– Ага…
Бьянка болтушка страшная, но я уже не раз убеждалась, что она может не закрывать рот целый день, однако, ничего тайного не скажет. Даже провоцировала, чтобы сказала, но служанка хитро блестела глазами и продолжала болтовню ни о чем.
Так вот, у Марии де Гонзага волосы накручены вовсе не на папильотки, нет, у нее явно был парик. Из хороших, очень похожих на её собственные волос, но парик. А что под париком? Да, ей уже тридцать, а для XVII века это много, в таком возрасте большинство имеет почти взрослых детей. Маркиза де Рамбуйе замуж вышла в двенадцать, Жюлли свою родила лет в пятнадцать, к тридцати годам дочь уже вовсю любовников имела.
Я слишком откровенно разглядывала Марию де Гонзага, но меня и впрямь интересовала эта необычная женщина. Встретившись со мной взглядом, она поджала губы.
Перехватив взгляд, который Сен-Мар бросил на меня, она чуть прищурила глаза. Это мужчина может долго-долго догадываться, в чем же дело, женщина, особенно умная женщина, особенно такая, как Мария де Гонзага, схватит все мгновенно. Ей не нужны объяснения, размышления, сомнения. Один взгляд и все ясно.
Она молодец, даже повод нашла, чтобы оказаться со мной наедине и чуть в стороне. Губы привычно чуть раздвинуты в улыбке (я так и не научилась улыбаться и разговаривать с сомкнутыми губами), внешне кажется, что беседуют две лучшие подруги, но присутствующим ясно – сцепились два скорпиона в банке.
Но я не скорпион и хочу жить.
Потому, когда Мария сквозь полуулыбку прошипела:
– Держитесь подальше от герцога де Сен-Мара!
Я в ответ зашипела:
– Кому нужен ваш надутый индюк?! Это он ко мне липнет, а не я к нему.
Взгляд, которым меня одарила красавица, не обещал ничего хорошего. Обмануть её не удалось, Мария де Гонзага не из тех, кто верит честным-честным голубым глазам, особенно если эти глаза только что смотрели на её жениха.
Правильно делает, я бы тоже не поверила, тем более, она в чертова Сен-Мара вложила столько сил…
Мы больше не разговаривали с Марией де Гонзага, все и без того ясно. Она приняла меры и против своего неверного возлюбленного, и против нас с Мари. Знать бы мне наперед, поговорила бы с ней иначе. Но я была слишком самонадеянна и слишком самоуверенна.
Мария, видно, закатила скандал своему Главному, несколько дней он нигде не появлялся. Лакеи говорили, что вынужден замазывать след от пощечин.
После внушения Сен-Мар шарахался от нас с герцогиней д’Эгийон так, словно на наших лицах видны свежие пятна оспы.
Вот так! Сен-Мара в постель не заманили, скомпрометировать его не удалось, зато нажили себе настоящего врага, причем сильного, опытного, с которой герцогине д’Эгийон не справиться.
Если честно, лично я чувствовала облегчение. Мне вовсе не хотелось соблазнять Главного ни в пику Марии де Гонзага, ни просто так. Не нужен он мне. У меня и без него нашлось кому Шекспира читать.
Герцог, как всегда пунктуален. Ровно в полдень он прибыл набивать мне очередные синяки, вернее, чтобы я их набивала, падая.
На мое счастье герцогини не было, её вызвал к себе кардинал (надеюсь, не обо мне беседовать?). Венсана тоже не было, бедолага промочил ноги и валялся с жаром, готовясь отбыть к Господу, если будет призван. Это была простая простуда, которая легко лечится аспирином и горячим душем, но аспирина еще не изобрели, а советовать горячую ванну больному – значило объявить себя сумасшедшей.
Я не рискнула, и несчастному Венсану ставили клизмы и делали кровопускания. Оставалось надеяться, что его крепкий организм выдержит этакое издевательство.
Если не считать подглядывающую Бьянку, то мы с герцогом оказались вдвоем. Я запаниковала, понимая, что если ему еще раз придется поднимать меня с пола, то, оказавшись к нему вплотную, я могу натворить глупостей.
Удар! Еще удар!
– Сударыня, до меня дошли слухи, что вы читаете Шекспира?
Ответный удар и нападение!
– Да, что в этом странного?
– Мне прочтете?
– Что именно?
Он снова нападает, я отбиваю и наношу свой удар. Почти уколола, но… моя шпага, выбитая его неожиданным движением, летит прочь!
Мы одновременно наклоняемся, чтобы её поднять, и оказываемся лицом к лицу. То, чего я так боялась. Я не могу находиться рядом с этим человеком слишком близко, сердце бьется так, что его удары слышны на весь Париж. Лицо заливается краской, выручает только защитная маска, дыхание сбивается.
Сквозь его маску я не вижу лица, только блестящие голубые глаза, в них нет вызова и это пугает сильней, чем если он был.
– Что придет в голову…
Я бормочу что-то о том, что у меня переведена лишь пара сонетов.
– Прочтите по-английски, если помните.
Кстати, вы знаете английский?
Английский да, а вот староанглийский – не уверена, потому пожимаю плечами:
– Немного. Но сонеты мсье Шекспира мне нравятся.
– Вы помните, что за вами долг? Искупайте – прочтите что-нибудь.
Я набираюсь духа и читаю по-английски (если не поймет, свалю все на свое отвратительное произношение):
Кто под звездой счастливою рожден —
Гордится славой, титулом и властью.
А я судьбой скромнее награжден,
И для меня любовь – источник счастья.
Под солнцем пышно листья распростер
Наперсник принца, ставленник вельможи.
Но гаснет солнца благосклонный взор,
И золотой подсолнух гаснет тоже.
Военачальник, баловень побед,
В бою последнем терпит пораженье,
И всех его заслуг потерян след.
Его удел – опала и забвенье.
Но нет угрозы титулам моим
Пожизненным: любил, люблю, любим [2].
Герцог оставил шпагу, снял маску и сел в кресло в стороне, молча наблюдая за мной.
