Анатолий Логинов - Танк "Клим Ворошилов-2". Ради жизни на Земле
— Итак, что вы можете сказать по вашей беседе, Всеволод Николаевич? — приветливо блеснув стеклами пенсне, спросил нарком.
— Весьма необычно мыслящая личность, этот ваш… хм… «Припять-один». Удивил меня не один раз за время короткой беседы. Образован, как я уже отметил, умеет мыслить широко и неординарно, чрезвычайно быстрая реакция, прямолинеен и довольно таки бесстрашен. Мое мнение — бывший военный, но не из РККА. Необычное отношение к органам, слишком необычная речь и образ мышления. Не совсем советский, я бы сказал. Никакого акцента я практически не заметил, но говорит он все равно непривычно, почти как профессор университета. Но не англичанин, чего нет, того нет. Возможно, жил за границей, — Меркулов замолчал, видимо снова перепроверяя и вспоминая свои впечатления от разговора.
— Уверены, что за границей? Потому что по имеющимся сведениям, он из Средней Азии, родственник красного командира, — спросил нарком, бросив недовольный взгляд на Мурашова.
— Не совсем уверен, но что-то такое в его поведении чувствуется. Непривычное, — ответил, подумав, Меркулов.
— Но тогда как понимать собранные сведения? — зло и недоверчиво глядя на Мурашова, спросил нарком.
— Товарищ нарком, разрешите напомнить, что сведения о действительном проживании фигурантов «Припяти» в пределах Советского Союза крайне отрывочны и имеют большие пробелы, — слегка побледневший, но уверенно отвечавший на вопрос Юрий заметил мгновенную перемену в настроении начальника.
— Ладно. Сам понимаю, что затевать дорогостоящее расследование сейчас нет никакого смысла. Даже если они и иностранцы в настоящий момент они на нашей стороне и самое главное — в нашей власти. Усильте агентурное освещение и тщательнее проанализируйте имеющиеся материалы на предмет возможной инфильтрации «Припяти» из-за границы. Все. Оставьте мне материалы, сам поработаю. Свободны.
И опять далеко за полночь светились окна здания на площади Дзержинского.
13 июля 1942 г. Юго-Восточная железная дорога. Сергей Иванов.
Оказывается, сегодня у Сергеева день рождения. Черт, если бы не замполит, я бы и не вспомнил. А так, дал ему день отдыха и предложил вечером посидеть у меня в купе небольшой компанией. Собрались вместо ужина. Я, замполит — майор Марченко, комбаты Махров, Политов, Таругин, комроты Телепнев, виновник торжества и три девушки с бригадного медсанбата, врач Мария и медсестры Даша и Наташа. Пьем первую за здоровье именинника, очень кстати неплохое грузинское вино, которое, кажется, в военторге продавали. Кроме вина, на столике жалобно позвякивают при каждом сотрясении вагона охлажденные в воде бутылки «засургученной» и несколько тарелок с нехитрой, но вполне сытной закуской, принесенной Антоном из вагона-ресторана, который в нашем эшелоне вместо столовой. Я ж упоминал, что едем мы со всем комфортом? Так оно и есть, даже вагон-ресторан нам в эшелон прицепили. На восток эвакуируют подвижной состав, вот так.
Тэк-с, вот все и закусили. Ну, быстренько по второй, за родителей, а теперь подарки. Ох и неплохо же Телепнев придумал. Ну, ему легче — целая ремонтная рота в подчинении, вот и сварганили ему из хорошей стали кинжал. Правда, ножны украшенные за день не сделаешь. Хм, значит заранее для чего-то готовил и хранил. Запомним. Ну, остальные дарят всякую мелочь, какую обычно дарят мужикам, когда неожиданно узнают о дне рождения, типа бритвы золингеновской стали, книжек и одеколона. Под конец девушки целуют раскрасневшегося Сергея Олеговича в щеки. Ну, и моя очередь настает. Достаю из ниши, в которой уселась и смотрит сверху осуждающе на наше сборище Мурка, свою гитару. Эх, давненько я не брал ее в руки!
— В подарок имениннику исполняется песня про разведку!
А на войне, как на войне
Но нам трудней, чем всем, вдвойне.
Едва взошел над сопками рассвет,
Мы не прощаемся ни с кем,
Чужие слезы нам зачем,
Уходим в ночь, уходим в дождь, уходим в снег.
Мы бригадная разведка
И без дел скучаем редко,
Что ни день — то снова поиск, снова бой.
Ты, сестричка в медсанбате,
Не тревожься бога ради,
Мы до свадьбы доживем еще с тобой.
Тэк-с, вижу, всем понравилось. А припев опять вогнал тезку в краску. Так, так, на кого же мы смотрим? Ага, Дашенька тоже краснеет. Ну, конспираторы, тут вы и попались. А я-то еще удивлялся, что девушки на нашу вечеринку согласились прийти. Обычно сидят у себя в медсанбате, никуда носа не кажут:
— И мы припомним, как бывало
Всю ночь шагали без привала,
Рвали проволоку, брали языка.
Как ходили мы в атаку,
Как делили с другом флягу
И последнюю щепотку табака.
И все хором допеваем припев:
— Мы бригадная разведка
И без дел скучаем редко,
Что ни день — то снова поиск, снова бой.
Ты, сестричка в медсанбате,
Не тревожься бога ради,
Мы до свадьбы доживем еще с тобой.
Весело сидим! Все уже смотрю, расстегнулись, жарко все же в купе, да и народу набилось порядочно. Но место мне с гитарой держат, а напротив как раз доктор наш сидит. Нет, вот вечно в суете упускаешь, а тут можно сказать под боком такая женщина… Черт, похоже вино здорово подействовало, да и время как быстро летит. Эх, пусть хотя бы тезке с Дашей повезет, не то, что Семе с Еленой. Черт, сколько их молодых и любящих перемалывает молох этой проклятой войны каждую минуту. Как бы мы могли хорошо жить, если бы не война…
Да, когда вам говорят, что военные хотят воевать и что война для них чуть ли не праздник — не верьте. Меньше всего хотят войны именно профессиональные военные, потому что мы-то точно знаем, что это такое. Какой-нибудь политик ради своих амбиций или толстый дядька в цилиндре и с моноклем, как сейчас рисуют богачей, ради своих прибылей, втягивают страну в войну и простые молодые парни, вроде моего тезки или Семы, гибнут от пуль, повисают на колючей проволоке, их тела рвут на части взрывы и коверкают осколки снарядов и гранат. И для нас, кадровых офицеров, главное — сделать так, чтобы их погибло поменьше. Научить, продумать, защитить от головотяпства. Именно к этому мы готовимся всю свою мирную жизнь, именно для того мы и тратим время на бесконечные переезды и однотонные занятия, в душе моля высшие силы, чтобы нам никогда не пришлось применять свои навыки и знания на практике. Да, война — это грязная, кровавая, страшная работа и никто из знающих, что это такое, никогда не хочет воевать. За редкими исключениями, которые как говорят римляне, и подтверждают это правило.
Пьем заключительную. Эх, хорошо пошла. Правда, водка, ну ничего. Завтра все равно вставать рано не надо, ехать еще далеко. Н-да, а выпил я изрядно. Даже вон на Маришу засмотрелся так, что она отвернулась и покраснела. Черт, все, все, прощаемся, не стоит при подчиненных распускаться.
— Что Мурка, не нравится, когда народу в купе много? Скотинка ты территориальная. Ну, все, давай спать, не носись как дурная. Спать, спать.
14 июля 1942 г. г. Москва. Кремль.
Тщательно скрывающий свое волнение Андрей вылез из эмки, предоставленной ему ГАБТУ. Из другой машины выбрался начальник ГАБТУ Федоренко, поправил обмундирование и кивнув Мельниченко, скорым шагом пошел к входу в здание.
По заведенному порядку и этикету, хорошо характеризующему отношение высшего руководства государства к армии, вновь назначаемый командир корпуса должен был встретиться с самим Верховным Главнокомандующим. Такая встреча предстояла и Андрею.
Встретивший их в подъезде старший лейтенант ГБ предложил сдать оружие. Ни у Федоренко, ни у Мельниченко пистолетов с собой не было и они в сопровождении лейтенанта ГБ поднялись по лестнице. На лестничной площадке их встретил еще один пост и капитан ГБ, попросив подождать, ушел в прихожую. Мельниченко и Федоренко остались стоять. Андрей заметил, что оставшиеся на посту профессионально, глядя казалось бы в сторону, осмотрели и его и сопровождающего. Тут дверь открылась и выглянувший капитан предложил «товарищам командирам» войти. Они вошли в большую, полупустую комнату с диваном и стоящим слева от двери письменным столом. За ним сидел невысокий, полноватый человек с бледным, бесцветно-незапоминающимся лицом, прической с пробором и сияющей на макушке лысиной. Он невозмутимо записывал что-то в лежащий перед ним журнал и, казалось, не замечал вошедших. Генерал Федоренко еще раз нервно оправил гимнастерку. Андрей, посмотрев на него, тоже постарался затянуться и оправиться, хотя форма на нем и так сидела с его точки зрения, практически идеально.
На столе Поскребышева зазвонил телефон. Он также невозмутимо вышел из-за стола и, открыв массивную дубовую дверь, ведущую в небольшой тамбур, скрылся, притворив ее за собой. Через полминуты дверь открылась. Вышедший из нее Поскребышев сказал голосом, похожим на его облик, указывая на оставленную им открытую дверь:
