Владимир Коваленко - Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
– Помните наш разговор? – встрял капитан Порчер, который отчего-то не торопился никуда уходить. – Тот самый, когда вы в мою трубу следили за бомбардировкой форта Самтер. На первый год от блокады нет толку, на второй очень мало, на третий мы обнаруживаем петлю на нашей шее, на четвертый от некогда прекрасной страны остается труп с черными полосами на шее. Идет третий год войны, мисс ла Уэрта. И четвертый не за горами.
Девушка кивнула. Повернулась к капитану, слушавшему разговор про пушки со скептической улыбкой на устах.
– А, вы еще здесь, Норман! Вот погодите, введем запрет на роскошь – так повезете и железо.
– Не введете. Южный характер помешает. Каждый сам за себя…
– Введем. Норман, вы всех судите по себе – и оттого не понимаете! Каждый сам за себя, но каждому нужна Конфедерация. Посмотрите, чем мы были в начале войны! У нас был один литейный завод в Ричмонде, и все. А теперь? Пороховые мельницы Огасты – самые производительные в мире! – Берта вздохнула. – Правда, флоту они ни щепотки не продают. У нас свой завод, в Коламбии. У нас не хватает дымного пороха, но уж азотированной хлопчатки… Селитрой еще до войны удалось закупиться. А у отца три прокатных стана – и все стоят из-за проклятой нехватки железа!
Норман улыбнулся. Берте захотелось выцарапать капитану глаза. Он смеется над ее делом. И, что самое страшное, он прав! Но капитан, несмотря на улыбку, остался серьезен. А русский… да его словно по голове ударили. С джентльменами такое бывает – с непривычки. Еще бы! Слышать от женщины химические подробности производства баллистических порохов едва ли не более странно, нежели, к примеру, площадную брань. И что, объяснять, что за год организации закупок и не захочешь – поймешь, из чего варят адское зелье? Американский же капитан объясняет, что ограничения Ричмонда ему ничуть не страшней пушек кораблей блокады.
– Есть множество легких и дорогих грузов, которые правительство у меня с руками оторвет. Например, лекарства. Кстати, дорогая патриотка, почему вы, со всем вашим пылом, не работаете в госпитале?
– Не могу. От одного вида крови в обморок падаю. Я трусиха, Норман.
– Если я ненароком забрел на исповедь, признаюсь в ответ: у меня тоже есть недостаток. Я практичен. Не умею работать без прибыли… Вообще, вы больше похожи на меня. Вам есть дело до войны, мне нет, но мы видим, что к чему. А эти… – Капитан широким жестом обвел зал. – Они радовались, что русские пришли – как же, блокадная эскадра чуть поредела. Радовались, когда русские ушли – значит, англичане не присоединятся к блокаде, да и янки могут отправить в погоню за корветами пароход-другой. Сейчас радуются бумажке, официальному признанию, которое обретет реальность лишь в случае победы… И никто из них не слышит, как щелкают стрелки часов, отсчитывающих время до поражения. Даже вы, хоть вы и умница. Вам кажется – достаточно обустроить копи в Джорджии и Флориде, и металл потечет рекой. Не рекой, поправлю я вас, а струйкой. Если эта живительная влага вообще доберется до жаждущих пастей ваших домен. Север тратит на войну с нами два с половиной миллиона долларов в день. Золотых долларов! Наши ричмондские умники заявили об отделении, имея в казне жалкие двадцать семь миллионов золотом. Даже при том, что наши собственные расходы на войну едва ли превышают полтора миллиона долларов в день, весь золотой запас Конфедерации был израсходован на семнадцатый день войны, и то, что Юг до сих пор живет и воюет, – чудо, по сравнению с которым библейские хлебы и рыбы просто ярмарочный фокус! Вот русский офицер не даст мне соврать – почему в прошедшую войну был дурно снабжен Севастополь?
– Недостаток железных дорог, – немедленно отозвался Алексеев, – припасы приходилось доставлять воловьими упряжками… Долго!
– Вы видите Юг, – заметил Норман. – Вообще, поскреби Конфедерацию, найдешь Россию… и наоборот. Кстати, именно поэтому нашим странам стоит дружить. Двое больных с одинаковым диагнозом всегда поймут друг друга, да еще и рецептами поделятся. Один мой знакомый, янки из Нью-Йорка, сильно страдавший от ревматизма, рассказывал мне, как однажды ночью к нему забрался вор… впрочем, история, где фигурируют клистирные трубки, явно не для дамских ушей… Сколько, по-вашему, на Юге железных дорог? Так вот – есть места, где с востока на запад ведет одна. И стоит янки ее повредить…
– Невозможно! – ахнула Берта. – Абсурд. Это мы стоим под Вашингтоном, а не они – под Атлантой!
– Я же не говорю, что, к примеру, Шерман завтра каким-то чудом возьмет Атланту, – пожал плечами капитан, – но диверсии на дорогах были. Помните рейд Эндрюса? Северяне его зовут «большой паровозной гонкой». Два десятка сорвиголов чуть не оставили армию Теннесси без снабжения – всего лишь захватив паровоз и сжигая за собой мосты. Даже теперь у наших солдат не хватает пищи и одежды не потому, что у нас всего этого нет, – а потому что нам приходится выбирать, доставить им патроны или галеты. И со всем, что не влезает на поезд, приходится – как это говорили под Севастополем? – vola tyanut! Но если бы не было морской блокады, мы и на потерю Виксбурга бы чихали. Какая была бы разница, кто ходит по Миссисипи, если бы из Галвестона в Саванну ежедневно выходило полсотни грузовых шхун? Конфедерацию душит не столько отсутствие внешней торговли, с этим мисс Берта управится шутя, сколько прибрежной торговли между штатами. И чтобы руда из Флориды потекла в Южную Каролину, нужно, чтобы вокруг портов и между ними не было блокадных станций янки. А они есть. Их ровно четырнадцать… и тринадцать работают как часы.
– А еще одна? – жадно спросила Берта.
– Это мы. Чарлстон. Скажите спасибо мистеру Алексееву…
– Спасибо, сэр.
Ни смешинки, ни восторженности.
– Это план «Анаконда». Петля на шее Конфедерации. Четыре морские блокадные зоны, одна речная. Удавка. Все остальное – Макклеллан, Грант, Шерман, Роузкранз – всего лишь палач, выбивающий из-под ног осужденного табурет. Даже взятие Балтимора не поменяло ничего. Просто в зоне ответственности Североатлантической блокадной эскадры прибавилась одна станция. Часы продолжают отсчет.
– Изменилось, – заметил Алексеев, – им придется размазывать те же корабли на большее число станций. Удавка стала тоньше.
– Тем сильней она в нас врезается. Длинней побережье – больше мест для высадки. Мы потеряли Норфолк, Порт-Роял, Новый Орлеан, Галвестон переходит из рук в руки… Судьба этой войны решается на море. Эх, если бы у нас было хоть что-то, похожее на флот… Но русская эскадра ушла – пугать английских купцов.
– Но мистер Алексеев остался!
– Но что один, самый лучший, корабль сделает с «Анакондой»?
Алексеев хотел ответить, но – не успел.
Вокруг серело и посверкивало золотым шитьем южное общество. Беседовали джентльмены – с повязками и лубками, проездом из огня в полымя. Люси Холкомб-Пикенс служит приятным дополнением к мужскому обществу – тем более что на ней новое платье, протащенное через тело страшной «Анаконды». Скорее всего, одним из присутствующих. Что ж, это зрительное подтверждение того, что флоту янки можно утереть нос! Рядом – старший помощник. Неужели Адам и здесь повторяет очередную литанию старпома, вроде: «Пшеничная мука, солонина, лимоны, гвозди номер десять?» Нет. Лезет за отворот сюртука, выуживает ладанку. Белокурый локон… Невеста. Сколько ей придется ждать? Жених уходил в практическое плавание по Балтике – а где оказался?
Вот Джек Гамильтон, строитель и командир броненосной батареи, о чем-то спорит с офицером – у того перебинтовано горло. Занятно – один говорит, другой в ответ пишет – одновременно. Губернатор – бывший, но южане сохраняют это звание пожизненно, – Пикенс, муж прекрасной Люси, стоит у окна, словно к чему-то прислушивается.
Человек, который начал войну, хотя и не желал ее. Теперь в отставке… но влияние убавилось ненамного.
Тяжелое гудение слышно сквозь любые трубы. Знакомое гудение. Берте вспомнился отцовский полигон. Что-то следовало сделать или сказать, но ту секунду, что оставалась до удара, она так и простояла, глядя, как перед ней смыкаются мужские спины. Берта всего и успела – вскинуть к лицу руки. Спустя мгновение – звенящий хруст стекол.
Миг – и остались пороховая гарь да холод, что рвется в разбитое окно. Некоронованная царица Юга копается в окровавленной руке мужа золоченым перочинным ножичком… вынимает занозу?
– Берта, отвернись…
Поздно. Отвести глаза она не успела. Кровь… Сознание попыталось устоять, но так и померкло – на позиции. Чьи руки ее подхватывали? Наверное, русского, потому что водой в лицо брызгал Норман. Отчего-то запомнилось его дурацкое обещание привезти десять галлонов нашатырного спирта.
