Андрей Бондаренко - Северная война
Через неделю царевич Алексей, Гаврюшка — его персональный охранитель, царевна Наталья и Василий Волков (куда же без него?) отбыли обратно на Москву.
— Я, дядя Саша, еще бы задержался в твоей славной Александровке, порыбалил бы разочек-другой… Да вот — навалились дела! — совершенно по-взрослому, доходчиво объяснил Егору царевич. — Договорились мы ранее с мастером Картеном Брандом начать занятия по математическим хитрым наукам с определенного дня. Нехорошо это: слово данное нарушать, опаздывать! Не по-царски…
И двух суток не прошло с того момента, как отбыл на Москву конный поезд царевича Алексея, как в Александровке объявился новый дорогой и желанный гость — Яков Брюс, дружок верный, приятель закадычный.
— Яшка! — заключил Егор друга в свои крепкие объятия. — Как я рад тебе! Сколько же мы не виделись с тобой? Почитай — полгода?
— Да, что-то около того, — холодным и невозмутимым голосом ответил Брюс, неловко отстранился, вежливо поклонился подошедшей Саньке: — Александра Ивановна, мое вам почтение! Как драгоценное здоровье детишек ваших? Не болеют ли? — Не дожидаясь ответов на свои вопросы, монотонно продолжил, глядя куда-то в сторону: — Где сейчас Петр Алексеевич? Баню жаркую решил протопить? Извините, дорогие друзья, но мне надо срочно к государю: незамедлительно доложиться о своем приезде…
Брюс, высоко вздернув голову, украшенную длинным угольно-черным париком, шагая широко и размеренно, удалился в сторону хозяйственных пристроек.
— Что это было? — опешил Егор, вопросительно глядя на жену. — Вернее, кто это был? Яша Брюс, мой лучший друг? Да нет же, не верю! Саня, ущипни меня — чтобы проснуться… Ой, зачем же так сильно?
— Ну извини, милый! — Санька нежно чмокнула его в щеку. — Сам же просил. Да, а с Яковом, определенно, творится что-то не то, словно бы подменили человека… Может, он просто устал с дороги? Ничего, сейчас попарится с вами в жаркой баньке, глядишь и оттает. Саш, я тебе уже и белье собрала чистое, корзинка вон — стоит в сенях. Прихвати ее и иди, пообщайся с другом своим…
Петр очень любил париться в русской бане и — когда было свободное время — сам же баню и протапливал, замачивал веники, заваривал всякие целебные настои из лечебных свежих и сушеных трав.
Вот и в этот раз царь — потный и раскрасневшийся, единолично властвовал на банном пространстве, отогнав в сторонку всех денщиков и охранных сотрудников.
Когда Егор, зажав в ладони ручку плетеной ивовой корзинки — с чистым бельем и толстой льняной простыней-полотенцем, зашел в просторный предбанник, то краем уха услышал обрывок разговора Петра с Брюсом — через приоткрытую дверь в парное отделение, над которой вился серый дым, исчезая в специальном люке, вмонтированном в потолок предбанника.
— Значит, сердечная рана у тебя, Яша? — мягко и понимающе спросил царь. — Потому и хмур так, непохож на самого себя? Прячешься от всех?
— Извини меня, государь! — послышался равнодушный, какой-то неестественный и притворно виноватый голос Брюса. — Получилось вот так! Забыли меня предупредить, что все польские женщины, без исключения, сколь прекрасны — столь же непостоянны и ветрены…
Егор костяшками пальцев постучал по дверному косяку, предупредительно кашлянул пару раз, спросил громко:
— Господа высокородные, я вам не помешаю? Может, у вас тут секретные разговоры?
— Заходи, охранитель, заходи! — добродушно разрешил Петр. — Какие могут быть секреты от тебя? Все равно — разнюхаешь и вызнаешь, коль захочешь…
На одном большом бронзовом гвозде, вбитом в бревенчатую стенку предбанника, висела царская одежда, на другом — дорожный камзол и черный парик Брюса. Егор поставил на широкую скамью свою корзинку, разделся догола, повесил свои вещи на третий гвоздь, через узкую дверную щель проскользнул в парилку.
Баня топилась по-черному, поэтому находиться в парном отделении во время протопки можно было только сидя на корточках. В топке еще жарко горели березовые сухие дрова, в широком бронзовом котле, вмурованном в тело печи, лениво кипела вода, голый Петр ковшиком на длинной ручке осторожно черпал из котла кипяток и разливал его по медным (с деревянными ручками) тазикам, в четырех из которых лежали березовые и дубовые веники, предназначенные для замачивания. Яков — в штанах и расстегнутой на груди холщовой рубахе, нещадно обливаясь потом, усердно крошил руками еще в четыре медные емкости пучки сухих трав.
— Чистотел, пустырник и зверобой! — важно пояснил царь. — Настой сей здорово помогает от подлого кожного зуда. Это меня Никита Зотов научил, еще в детстве… Яшка, иди разденься, тебя пока Данилыч подменит!
— Не, Петр Алексеевич, не настроен я сегодня посещать баню, — усталым и равнодушным голосом сообщил Брюс. — Устал что-то с дороги, спать, наверное, завалюсь…
— Не сметь мне возражать! — прикрикнул царь. — Тоже — завел моду: хочу не хочу… Я приказываю — париться тебе с нами сегодня! Хватит уже — нос воротить от старых друзей! Иди-ка, дружок, в предбанник, раздевайся и снова принимайся за сухую траву. А Алексашке, то есть — знатному сэру Александэру, я дам другое важное поручение…
Яков, непонятно вздохнув, ушел, Петр заговорщицки подмигнул Егору:
— Вот, прекрасная и коварная графиня польская — разбила Яшкино бедное сердце! Переживает теперь наш приятель рыжий… Спасать надо бродягу! Ты уже разделся? Напрасно, одевайся и чеши-ка, охранитель мой верный, на кухню, прихвати побольше хмельного. После парилки — выпьем слегка, разговорим Брюса, утешим…
Было слышно, как в предбаннике что-то громко стукнуло, потом зашуршало.
«Это Яшка приставил табурет к дальним антресолям, где под рогожей хранятся использованные веники (ими под самую зиму обкладывают корни молодых слив и вишен), и что-то прячет там, — уверенно определил внутренний голос. — Надо будет обязательно пошарить там! Может, и прояснится истинная причина Брюсовой печали…»
Когда Егор — с десятилитровым бочонком медовухи на плече — выходил из кухни, то нос к носу столкнулся с собственной женой, пришедшей отдать последние распоряжения касаемо позднего (по случаю мужского банного дня) обеда. Выслушав душещипательную историю о легкомысленной польской графине, по чьей вине Брюс пребывал в смертельной тоске, Санька только недоверчиво покачала головой и безапелляционно заявила:
— Врет все этот ваш рыженький! Как последний сивый мерин!
— Как это — врет?
— А вот так, мой миленький! Когда у человека терзания сердечные, то у него совсем другие глаза. А у Якова — холод какой-то внутри, пустота. Глаза — равнодушные такие, мертвые… Что-то здесь не так, Саша! Ты уж мне поверь, женский глаз, он приметливый в таких делах, верный…
Парились они вшестером: Петр, Егор, Алешка Бровкин, князь-кесарь Федор Ромодановский, генерал фон Зоммер и Яков Брюс. Поддавали, веселились, по очереди — от души — хлестали друг друга замоченными в крутом кипятке березовыми и дубовыми вениками.
Первым дружную компанию решил покинуть тучный и полнокровный князь-кесарь, выдохнув устало:
— Стар я уже, братцы любезные. А вы, черти, поддаете уж очень чрезмерно, — попросил Бровкина: — Алешенька, помоги уж старику хилому добрести до хозяйского особнячка. А то голова кружится чего-то…
Ромодановский с трудом оделся и, вежливо поддерживаемый под локоть Бровкиным, удалился неверной походкой к дому.
Вторым из коллектива выбыл Теодор фон Зоммер. Старенький генерал — не большой любитель банных утех, посетил жаркую парную только один раз, после чего полностью переключился на медовуху. Он как-то быстро и незаметно захмелел, загрустил и, в конце концов, благополучно уснул, пристроившись на широкой скамье предбанника — ближней к выходу на улицу.
Когда Петр и Брюс, распаренные докрасна, неуклюже побежали голышом к ближайшему пруду — немного охладиться и вволю поплескаться, Егор взобрался на высокий табурет, приставленный к дальним антресолям, наугад пошарил рукой под рогожей, нащупал какой-то непонятный продолговатый предмет, вытащил, тщательно осмотрел. Предмет оказался маленькой прямоугольной коробочкой, обшитой темно-синим бархатом. Он нажал на крохотный бронзовый рычажок, приделанный сбоку, крышка приоткрылась. Егор с удивлением положил на правую ладонь крохотный золотой (или же только позолоченный?) циркуль, повертел его перед глазами, непонимающе пожав плечами, положил циркуль обратно в коробочку, защелкнул крышку, аккуратно запихал коробку под рогожу, спрыгнул на пол, отставил табурет далеко в сторону.
Оставшаяся троица еще немного попарилась, после чего приступила к распитию крепкой медовухи — под рассказы Брюса об его впечатлениях европейских. Яшка немного оттаял (как Санька и предсказывала), с удовольствием рассказывал о приобретенных ученых книгах и брошюрах, о многочисленных встречах с разными образованными и ужасно умными людьми. Неожиданно выяснилось, что никто не догадался захватить с собой табак и курительные трубки.
