Александр Ледащёв - Самурай Ярослава Мудрого
– Да тут говорить не о чем, Ферзь, – это сказал Ратьша. – Дружине не по нраву, что князь варягов держит. Хотя ими и кесари румийские дорожат. А нашим, вишь, в обиду.
– Не то обидно, что держит, Ратьша, – это сказал второй воин, – а то обидно, что у сердца сажает. Так в сердце и ударить проще. Вот то нам не любо. У сердца свои должны быть, а чужие – за калиткой, пока не занадобятся.
– Не тебе судить дела княжьи, вой, – вдруг сурово отрезал Ратьша, никакой сердечности, которая была возле костра пару минут назад, не было и в помине. Воины опустили глаза.
– А на что князю те варяги, Ратьша? – спросил я.
– У них тут своих нет, – кратко ответил Ратьша.
Я усмехнулся. Понятно. Если что, варягов, как псов, можно натравить на кого угодно. А чтобы кто-то не натравил их на тебя, надо их приручать, как свирепых бойцовых псов. Да и насчет сердца прав Ярослав – что ближе, то лучше видно.
Разговор больше не клеился, Ратьша погнал обоих воев от костра проверять посты, а сам лег у костра, закутался в плащ и заснул.
Лагерь засыпал, бодрствовали лишь караульные да раненые воины на телегах, кто не мог уснуть. Я уже было подумывал последовать общему примеру и попробовать заснуть, как вдруг из-под деревьев совсем неподалеку от нас донеслось чье-то негромкое бормотание. Я насторожился, ожидая, что сейчас проснется Ратьша. Тот и усом не повел. В кустах снова кто-то запричитал, и я, подхватив с плаща меч, пошел туда, на голос. Черт его знает, кто там. Может, местные какие, может, остатки людей Ворона, а что бормочут так, что их слыхать на весь лагерь, – то, может… Ладно, сейчас узнаю.
Я шел, не таясь, вряд ли там было много народу, я уже различал, что горячо бормочет в кустах только один хриплый и низкий голос.
За кустами спиной ко мне стоял, как и ожидалось, один человек. Человек? Что-то говорило мне, что с этим лохматым широкоплечим мужиком не всё так. Тут он обратился ко мне, так и не соизволив обернуться:
– Еще один. Приперся. Чего приперся? Все равно не видит и не слышит. Беспокойный попался какой-то. Еще и с доской вместо меча. Совсем страх потеряли…
– Это не доска, мил-человек, – ответил я. – Это деревянный меч, субурито. Заморский.
Эффект превзошел все ожидания. Прижги я ему седалище головней, он бы так не подскочил, оборачиваясь ко мне. Внешний же его вид чуть не заставил подпрыгнуть меня. Даже в густых летних сумерках было видно, что верхняя одежка его (и название не подберу этой хламиде!) запахнута на бабью сторону. Волосы мужичка здорово отдавали в зелень; бородища толщиной в хороший просяной веник тоже кидалась в травяной цвет, а глаза по петровскому медному пятаку ярко горели в темноте все тем же зеленым светом.
Тут до меня дошло, что я не должен был разглядеть ни его самого, ни тем более цвет его волос – слишком густой уже была темнота под деревьями. Что-то позволяло мне все это видеть. Новое дело. Никталопия, что ли, обнаружилась? Или мужик светится? Или я все-таки уснул?
– Ты меня видишь?! Видишь меня?! – В голосе мужика была такая истовая надежда, такое ожидание, что мне вчуже сделалось его жалко.
– Вижу, дядя, вижу. А что – не должен?
– То-то и оно, что не должен. Все, кто с крестами на шее, меня больше не видят. Нет меня для них, был, да весь вышел, – в голосе мужика была теперь старая, болезненная тоска.
– Наверное, потому я тебя и вижу, – сказал я.
– И что мне теперь с тобой делать? Видишь запретное, нашел меня, подошел – ну видишь, так должен понимать, что мне лучше не попадаться?
Странное дело, только что мужик дал понять, что скучает по временам, когда его могли видеть все.
– Тебе со мной? Да нет, дядя, дело тут по-другому обстоит. Что ты вокруг стана лазаешь да бормочешь под кустами? Так что впору решать, что с тобой делать.
– Со мной?! В моем лесу?! – Низкий голос мужика ударил почти ощутимой волной.
– Княжий это лес, а не твой. Ты не шуми, дядя, не вводи меня во грех, крика не люблю, – сказал я, чтобы мужичок разозлился еще больше. Глядишь, чего и скажет важного, а с мечом на плече я его не больно боялся.
– Да ты хоть знаешь, кто я? – внезапно остыл мужик, говорил теперь устало, с легким смешком в голосе.
– Без понятия. Думаю, пора тебя к князю под ясны очи доставить, – предположил я.
– А доставь, доставь. То-то я посмеюсь, когда ты князю пустое место покажешь и находником назовешь. Князь меня и подавно не увидит. Нельзя ему. Крещеные лешего уже не видят. Ни леших, ни русалок, никакую другую нежить.
– Лешего? Так ты леший? – обалдело спросил я.
– А кому еще быть, как не лешему? – обиделся, как мне показалось, мужик.
Так. Приехали. Я снова, в который раз ущипнул себя незаметно за ляжку. Больно. Не сплю. Что может леший сделать со мной в лесу? Боюсь, все, что захочет. Не уверен, берет ли лешего людское оружие.
– Ну, понял теперь, орясина? – со смехом спросил леший.
– Как не понять. А вот за «орясину» можно и по голове, – пообещал я. Леший не леший, а припугнуть попробовать стоит.
– Не гневи, а то обойду. Голову навек потеряешь, – недобро сощурился леший.
– Вот тебе и обрадовался человеку. Уйду сейчас, и сиди тут, – мне в самом деле стало обидно. То сидел тут, рыдал на весь лес, а теперь угрожает. Что люди, что лешие…
– Не надо, не уходи, – сказал леший просительно и предложил: – Давай руки друг другу пожмем, раз уж познакомились. – И первым протянул мне руку. Левую. Левую руку я привычно держал на рукояти меча, покоящегося на плече. Мгновение, которое мне понадобилось, чтобы высвободить руку для пожатия, спасло мне рассудок. С ветвей ли, с неба ли на нас обрушилась моя старая знакомая – Сова.
– Прочь, подкоряжник! – зашипела Сова на лешего, который отшатнулся, но тут же сам осерчал и рявкнул в ответ:
– Сам пошел прочь! Я его подманил! – Леший сжал кулаки, но чувствовался в нем страх.
– Ты? Подманил? Я его из другого мира выдернул, ты мне указывать решил, нечесаный?! – Сова моя воинственно расправила крылья и, подпрыгнув, кинулась на лешего. Тот встретил крылатого врага кулаками, но когти ночного охотника вцепились ему в грудь, сжались, и леший взвыл:
– Все-все, отпусти, ухожу, ухожу!
– То-то, – недобро сказал вслед спешно уходящему лешему мой спаситель.
– Похоже, ты меня спас от чего-то? – уточнил я.
– Пустяки, ты бы потери и не заметил – я тебе рассудок спас. Обошел-обвеял бы леший, и поминай как звали. Так бы тут и стоял со своей деревяшкой, слюни пускал, – небрежно обронила Сова. Или обронил? И как тогда его звать? О чем я думаю! Поняв, что сказала Сова, я содрогнулся. Смерть, конечно, рудимент, но это хуже смерти. Я поясно поклонился Сове, как наставнику.
– Спасибо тебе. Я теперь твой должник, Сова, – я еще раз поклонился, дело стоило лишнего поклона, на мой взгляд.
– Ты не думай, я из каждой ямы тебя вытаскивать не подряжался. Зачем ты ей понадобился – не понимаю, – сухо и непонятно отвечала Сова.
– Кому – «ей»? Ты уже второй раз о ней говоришь, а толком не сказал ничего, – насел было я на Сову. – Зачем меня оттуда сюда унес? Почему – меня? Почему – сюда?
– Ага. Сейчас я тебе все и выложил, как же! – сварливо ответила Сова и улетела, не простившись.
Я задумался. Странный леший. То скучал по людям, то хотел причинить мне вред. А может, потому и скучал, что хотел кому-то причинить вред? Может, крещеные его не только не видели, но и стали неуязвимыми для его чар? Но это бы еще полбеды. Я – здесь. Здесь именно я. От бытовых проблем меня Сова не спасает, если вспомнить бой с уными и с Вороном. Прекрасно. От нежити спасает, думаю, что и будет первое время. И это тоже бы еще полбеды! Но вот кто такая эта таинственная «она», которой я нужен? Насколько я помнил, во временах Ярослава Мудрого у меня ни жен, ни возлюбленных не осталось…
Глава IX
Когда я проснулся, костер уже горел. Ратьша уже успел умыться, и теперь мы ждали, пока закипит вода в нашем котелке. Вернее, в его котелке, к которому допустили и меня. Два вчерашних воина где-то бродили, и мы с тысяцким остались вдвоем.
– Обиделись, – с непонятным выражением протянул Ратьша, предупредив мой первый вопрос.
– Так и ты, Ратьша, обиделся, нет разве? То у князя ночевал, а то у костерка пришлось?
– Мне у костров больше, чем у князей, любо, – помолчав, отвечал вой. И продолжил: – Но ты, Ферзь, прав. Ты человек чужой пока, да и не болтун вроде – обидно и мне. Разница в том лишь, что я понимаю, отчего Ярослав варягов жалует. В нашей верности он не сомневается, а наемники – они и есть наемники, их, как пса злого да капризного, прижеливать надо.
– Понятно, – отвечал я. – Ратьша, а что в этом лесу князь делал? На охоту вроде не похоже. Или тайна?
– Тайны нет, князь хочет тут, в этих местах, закрепиться. Мечтает тут городок начать, а пока и починка не дали поставить угольцы. Место это их заповедное, священное. Капища тут, как рыжики под хвоей, – куда ни кинь, а капище. И зовется вся эта сторонка Медвежьим углом. И медведей тут и впрямь немерено. А место тут доброе. И Волга недалеко, это ж какой казне был бы прибыток! Князь годами еще не стар, а голова у него мудрая, как у старца седого.
