Андрей Дай - Поводырь
Сугробы, подобно детским снежным крепостям, перегораживающие улицы. Дорога подчиняется – вверх-вниз, с одной снежной горы на другую. Виляет меж куч, огибает переметы. Люди даже не пытаются воевать с природой. Весь этот мир, вся эта страна за границей Уральского забора – одна сплошная природа. И за триста лет, за десять поколений отважных первопроходцев ничто не изменилось. Грязь, сугробы и степь. И четыре с хвостиком тысяч человек на сотни квадратных верст. Каинский округ Томской губернии. Двадцать третье февраля одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года.
К полудню не успели – выехали намного позже, чем планировали. По моей прихоти, конечно же. Который раз убеждаюсь: все, что бы ни делалось, — к лучшему. Нас с нетерпением ждали. Стоило пересечь по скрипучему мосту Омь, как сбоку пристроилось несколько битком набитых людьми саней. Казаки сдвинули ряды. Конскими крупами оттесняли любопытствующих горожан. Сотник подгонял колонну. Притомившиеся лошадки скалились и рычали. Щелкал кнутом возница.
Лихо подлетели к одноэтажной длинной избе с вычурной надписью "Гостиный двор". Кавалеристы оттерли зевак от кареты. К дверце подбежал Артемка – молодой казак, назначенный Безсоновым мне в порученцы. Я сам попросил. Мог бы и приказать – все одно отказа не услышал бы. Но не стал.
Артемка еще раз выслушал инструкции и, придерживая левой рукой шашку, со всех ног ринулся к парадной. Минуты через три, неторопливо и даже как-то вальяжно, из дормеза появился и я. Как раз рассчитал, чтоб услышать, как вопящий от служебного рвения казачок требует в лучшие "апартементы" самое большое зеркало, что есть в городе. А как вы думали?! Я же изнываю от любопытства. Можно даже сказать – сто лет себя во весь рост не видел!
— Борткевич, Фортунат Дементьевич, — отдав воинское приветствие, четко доложил Степаныч. — Коллежский асессор, окружной начальник. К вашему превосходительству с приветствием и товарищами.
Кивнул. Это вроде как билет на экзамене вытянул. Сейчас начнется.
— Счастливы приветствовать вас, ваше превосходительство, на Томской земле! — Шкиперская бородка, — а весь Питер усы и бакенбарды а-ля Александр Второй носит. Бунтарь? Глаза цепкие, настороженные. Губы средней полноты, верхняя и нижняя одинаковы. Явной покорности и подобострастия не демонстрирует, но и не дерзит. Неужто стоящий человек? — Примите, не побрезгуйте, от щедрот земли нашей Сибирской!
На рушнике у соседа окружного начальника хлеб-соль и рюмка водки. Хоть бы один гад догадался жбан пива принести. Сколько можно печень этой бормотухой мучать?! Под рюмкой бумажный сверток. Пошутить? Сказать – взятки только серебром беру?
— Was ist das? Warum?[12]
— Selon une vieille coutume russe,[13] — уже по-французски встревает в разговор хлебоносец. — От всего сердца-с.
Взял рюмку, выдохнул, выпил. Заел предусмотрительно отломанным и посоленным куском сдобы. Кивнул Гинтару на деньги в бумажке. Тот тяжело втиснулся между нами, сграбастал весь комплект целиком. Конечно: чего хлебу пропадать.
— Здравствуйте, господа. Фортунат Дементьевич? Очень хорошо. Пригласите господина Седачева и… прочих ответственных лиц… Через час – ко мне.
Говорил твердо, но без напыщенности. Как старший офицер младшим. Смотрел внимательно, стараясь запомнить лица, но в глаза не заглядывал. И улыбался совсем чуть-чуть. Почти протокольно. Приехал работать, а не политесы разводить. Должны понять.
Прибежал Артемка. Доложил, что номер готов. Заказ мой исполнят. Нужного размера зеркало нашлось в доме одного из купцов.
— Отлично, — повернулся к делегации местных чиновников. — Встречу с купечеством перенесем на завтра. Приготовьте подобающее помещение.
— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство. Все исполним в лучшем виде.
— Конечно, — совершенно серьезно, даже без легкого подобия улыбки, согласился я, глядя на Борткевича. — Как же может быть иначе? До встречи через час, господа.
Тороплюсь я очень. Нужно выбрать место для драгоценнейшего подарка судьбы, для воплощенной мечты, для света моей души. Для зеркала, конечно. Я намерен был хорошенечко себя рассмотреть. Целиком и полностью, до последнего прыщика на заднице. И место для этого действа – очень важно. Не стану же я раздеваться прилюдно.
Просторный, хорошо протопленный номер. Мебель на европейский манер, но явно произведена руками туземных мастеров. Тяжелые бархатные шторы от пола до потолка прикрывали маленькие, по-сибирски, окна. Репродукции каких-то картин – ни одной знакомой. Три комнаты. Гостиная, спальня, совмещенная с кабинетом, и еще одна, предназначения которой сразу не понял. Да и не старался: для зеркала вполне подошла спальня.
Забрал у Гинтара бумаги из саквояжа и выпроводил его готовить цивильное платье на вечер. Не весь же день в мундире бродить. Запер дверь.
Шуба осталась в гостиной на кушетке. Так что в ледяной глубине огромного, чуть меньше меня ростом, зеркала увидел среднего роста господина в темно-зеленом с шитьем представительном мундире, с гладковыбритым лицом, не лишенным приятности. Ничего особенного. Средней ширины плечи, едва-едва образовывающийся животик – но это временно, я за здоровый образ жизни. Пропорциональное тело. Обычное лицо. Бакенбарды ниже ушей – нужно постепенно от них избавляться. У других-то раздражают глаза, а у себя так просто бесят.
Высокий лоб с глупыми, отступающими к затылку темно-русыми волосами. Прямой нос. Средние, раскинутые в стороны брови. Четко очерченные глаза. И не вдавленные внутрь черепа, как это часто бывает у скандинавов и у жителей южного берега Белого моря, и не по-еврейски выпуклые. Немного полноватые, на мой взгляд, губы, но это всегда проходит со временем.
Сбросил на постель мундир и рубашку. Повернулся боком. Округлая задница. Слышал – это первый признак хорошего кавалериста и любовника. Ляжки толстоватые, но и это пройдет, если буду много двигаться. На руках вместо мышц какие-то сосиски. Груди почти нет. Кожа чистая. На плече след от прививки оспы. Больше никаких шрамов или изъянов. Ни тебе синего портака с десятком куполов, ни кинжала с розой на плече. Слава тебе, Господи, что сохранил это тело в первозданном виде для меня!
Снял штаны. В сумрачных неотапливаемых "скворешниках" с дырой в полу много не рассмотришь, так что вглядывался вдумчиво и тщательно. Антибиотики – изобретение двадцатого века, а неприличные болезни еще испанцы в колумбовскую Америку экспортировали. В обмен на индейское золото. Неприятно было бы обнаружить у себя какую-нибудь заразу. На счастье, все обошлось. И "аппарат", и его состояние вполне меня устроили. Нужно будет озадачиться его применением. Не то чтобы уже прямо очень надо, — но интересно же. Как говорится: не развлечения ради, а науки для.
Жить стало лучше, жить стало веселее. Новому телу требовалась небольшая коррекция – как-то непривычно было не иметь возможности хорошенько приложить по роже наглецу какому-нибудь. То-то мне револьвер таким тяжелым показался! Но, тем не менее, все не так плохо, как опасался.
Оделся. Почти сразу выяснил, что зря: Гинтар принес свежую, шелковую с кружевами, рубаху и кусок бирюзовой тряпки для повязывания на шею. И в той жизни терпеть не мог галстуков, но постоянно их носить приходилось. Dress code,[14] мать его… И тут – то же самое. Хорошо, хоть самому эту удавку наматывать не приходилось. У слуги это получалось не в пример быстрее и лучше.
Мундир со стоячим воротником, оказывается, здорово мне шел. Интересно, как этот вид одежды называется? Сюртук? Камзол? Кафтан какой-нибудь? А-то и еще что-нибудь поинтереснее. Обеднел язык после большевистского вмешательства. Куча слов смысл сменила, а некоторые термины и вовсе исчезли. Я уже опасаюсь одежду как-либо называть, чтобы не оконфузиться. Назвал однажды войлочную шапку колпаком, а это грешневик оказался. Думал, у Евграфа на голове шапка-ушанка – ан нет! Треух! Потому и называю свою парадную одежу мундиром. Во избежание, так сказать.
Жаль, орденов Гера не успел нахватать. Прямо просятся на грудь для полноты картины. Ну, да лиха беда начало. Наберу еще, если могущественных врагов не наживу.
Картина маслом – на большом обеденном столе в гостиной прибалт раскладывал пасьянс из купюр Государственного банка Российской Империи. Высокий, седой, остроносый – ну вылитый Кощей, чахнущий над златом. Взятка оказалась весьма приличной. Полторы тысячи рублей ассигнациями – это чуть меньше пятисот рублей серебром. Однако! Для микроскопического города сумма весьма… Да. Весьма.
Под угрюмым взглядом Гинтара выбрал из общего набора двадцать бумажек по три рубля. Подумал – и вытянул еще и четвертную. Остальное велел прибрать подальше. И побыстрее. А то сейчас люди придут, а у меня тут касса…
Крикнул Артемку. Попросил пригласить ко мне Астафия Степановича. Казачок убежал. Ждать было скучно. Окна заросли толстенным слоем изморози, картины оказались подлинниками. Получше, конечно, "Черного квадрата" или "Девочки на шаре", но и до "Утра в сосновом лесу" не дотягивали. Подписи автора разглядеть не смог, хоть и хотел. Чтобы случайно не пригласить этого богомаза писать свой портрет.
