Александр Мазин - Князь
На Духарева вдруг нахлынула грусть: всё он в походах да плаваньях. Со своими и месяца полного провести не получается.
Машегу вот хорошо! Его любимая всегда рядом.
Хузарин будто почувствовал: подтянулся поближе.
– Думы, Серегей? – спросил он по-хузарски.
– Есть немного, – ответил Духарев.
– Вот и мне тоже что-то не по себе.
– Что? – мгновенно насторожился Духарев.
– Я двоих отроков послал вперед пробежаться…
– Зачем? Там же угорские дозоры!
– То-то и оно, что угорские. А моим бы уже вернуться время, а нету.
– Может, этого спросить? – Духарев кивнул на угорского боярина.
Машег скептически поджал губы. Ему угр тоже не нравился. Но оснований для недоверия не было. Разве мог Такшонь дать в сопровождающие дочери ненадежного человека?
– Может, сказать нашим, чтобы брони вздели? – предложил Машег.
Духарев поглядел на небо. Нормальное небо, немножко пасмурное. До обеда еще стрелищ сорок проехать можно. Машег понял его взгляд неправильно:
– Хочешь по облакам судьбу прочесть? – спросил он серьезно.
Вот что значит репутация ведуна!
– Нашу судьбу в чужом небе не прочтешь, – отозвался воевода.
Но все же прислушался: что там интуиция говорит? Когда столько лет в походах, седалищное чутье обостряется невероятно. И не только седалищное.
«Что-то подханок наш слишком оживлен… – подумал Сергей. – Как будто ждет чего-то…»
Сразу вспомнилось, что на стоянках угры все время сторонились русов. Как будто получили команду не вступать с ними в контакты. Это было не похоже на поведение угров в крепости Такшоня. Когда выяснилось, что дьюла с киевским воеводой договорились по-хорошему, местные стали относиться к киевскому посольству с подчеркнутым дружелюбием.
– Добро, Машег, – согласился Духарев. – С Кухтой я перетолкую. А наши пусть взденут брони. Только незаметно.
– Можно и незаметно, – согласился Машег. – Возы пылят, за пылью ничего не видно.
Духарев направился в авангард, к уграм.
Угорский боярин – красная шапка, красный кафтан, красные кисти на упряжи – осклабился во весь рот, словно близкого друга увидел.
Его ближние всадники посторонились, пропуская киевского воеводу.
– Что впереди? – спросил Духарев. Толмач перетолмачил. Угр осклабился еще шире.
– Хан Кухт сказал: не беспокойся, рус! Хан позаботится о дочери Такшоня как о своей. Хан сказал: дочери дьюлы Такшоня, должно быть, скучно ехать с русами: даже поговорить не с кем. Веселей бы ей со своими ехать.
– Дочь дьюлы едет с нами, – отрезал Духарев. – И она не скучает: учит наш язык, чтобы беседовать со своим мужем без толмача. Я задал тебе вопрос: что впереди? Я хочу знать, хан, когда я увижу Дунай?
– Ты увидишь! – заверил хан. – Всё увидишь! Уже скоро! Завтра!
Духарев придержал коня, пропуская голову колонны. Ситуация ему не нравилась. Дороги он не знал. У него даже не было возможности контролировать общее направление: местность холмистая, дорога петляет, как пьяный заяц.
Юная княжна ехала в окружении русов. Верхом. Рядом, почти касаясь коленом ножки княжны, ехал Понятко.
Двадцатисемилетний красавец-варяг, сотник, любимец великого князя киевского, на взгляд Духарева, держался слишком близко от будущей великой княжны. И вел себя, по мнению воеводы, весьма легкомысленно. Любвеобильная душа Понятки взбутетенивалась при виде любой красивой женщины. Разве что с духаревской Сладиславой он вел себя пристойнее. Но тут особая статья.
Угорская княжна – тоже статья особая, но Понятко все одно заливался соловьем. В прямом смысле: щелкал и свиристел, закладывая коленца не хуже пернатого певца. Княжна слушала благосклонно.
– Сотник! – немелодично рявкнул Духарев. – Ко мне!
Понятко мигом оборвал трель и поспешил к воеводе.
– Я ее князю везу, ты не забыл? – сурово произнес Сергей.
– Так я только повеселить ее хотел! – беззаботно отозвался Понятко. И тут же посерьезнел: – Случилось что, воевода?
– Может, и случилось. Машег пару отроков вперед послал – не вернулись.
– Давай я сам съезжу, – предложил Понятко. – Отстану, через вон тот взгорок переберусь и обгоню.
– Езжай, – согласился Духарев.
Понятно был отменным разведчиком, даже лучшим, чем хузары. Ложку изо рта у тебя вынет – не заметишь.
Понятко придержал коня, пропуская повозки, а Духарев поскакал вперед, догнал Трувора.
Рёрехов племянник ехал в первой тройке своей сотни. Слева – Рагух, справа – Бодай. Рагух и Бодай дискутировали, Трувор слушал. Тему для дискуссии ветераны выбрали весьма интересную: прикидывали, как и где можно расположить засаду, чтобы ударить по посольству. И сколько у врага должно быть воев, чтобы обеспечить гарантированную победу. Рагух считал, что при внезапном нападении можно найти местечко, где хватит и пары сотен хороших стрелков. Бодай с хузарином не соглашался. Мол, дружина у русов бронная, а колонна растянулась сильно. Так что при плотности один лучник на каждые два шага получится минимум четыре сотни. А иначе он, Рагух, непременно найдет местечко, где укрыться, и тогда…
– Трувор! – позвал Духарев. – Скажи своим молодцам, чтобы взяли под охрану княжну. Умрите, но она должна остаться живой.
– Накаркали! – воскликнул Бодай. – Кто нас полюет? Копченые?
– Пока неясно, – честно ответил Духарев. – Чую, что-то неладно.
– А угры что?
– А уграм, гридь, у меня полной веры нет.
– Скверно, – вздохнул Бодай.
Как всякий опытный воин он терпеть не мог неопределенных ситуаций.
– Княжну Понятковы люди охраняют, – напомнил Трувор. – Их куда?
– Их – вперед. Пока Понятки нет, я сам их поведу.
Как ни высоко он ставил варяжскую молодежь, а все-таки в бою предпочитал более опытных киевских гридней.
Понятки все не было. Тревога Духарева усилилась. Он отправил Рагуха, немного разумеющего по-мадьярски, потолковать с уграми, прощупать обстановку.
Рагух вернулся ни с чем. Угорский сотник отнесся к хузарину довольно недружелюбно, а рядовые всадники, глядя на командира, тоже на контакт не пошли.
Духарев принял решение. Как только караван вышел на взгорок, с которого во все стороны было видно на пятьсот шагов, Сергей отдал своим команду: «Стой!»
Духаревские сотни дисциплинированно остановились. Угры продолжали двигаться. Они удалились почти на полкилометра, когда их вожаку наконец сообщили, что русы встали.
От подханка примчался посыл: что случилось?
Духарев отправил его без ответа.
Через десять минут примчался сам подханок Кухт. Рожа малиновая, глаза бешеные.
За это время сотни Духарева успели перестроиться. Внутри, вокруг княжны – спешившиеся варяги. Вторым кругом – гридни Понятковой сотни. А хузары Машега, напротив, рассеялись вокруг, держась небольшими группками по два-три всадника.
– Что такое, рус? Почему встали?! – выпучив глаза, закричал Кухт.
Толмач отстал, но сказанное было понятно и без толмача.
Духарев подал коня вперед, наехал на подханка, глянул на него сверху вниз.
– Захотелось, – процедил он.
– Я велю немедленно ехать! – закричал Кухт на плохом печенежском.
– А я велю стоять, – спокойно ответил Духарев.
– Я говорю – ты делаешь!
Духарев покачал головой.
– Я тебя заставлю! – брызжа слюной завопил подханок.
Плеть Духарева мелькнула в воздухе, и на физиономии угра образовался багровый рубец. Духареву давно хотелось это сделать, и он решил, что может не отказывать себе в такой малости. Хлестнул легонько. Ударь посильнее – до зубов бы угру щеку просек.
Подханок взвыл, схватился за саблю… И обнаружил, что гридни киевского воеводы как-то незаметно оттеснили его угров, и теперь вокруг Кухта одни враги.
Тут, как раз вовремя, в круг протиснулся толмач. Его пропустили.
– Ты посмел ударить меня! – по-мадьярски прошипел подханок.
– Ты меня оскорбил, – жестко произнес Духарев. – Никто не говорит мне: я тебя заставлю, даже мой князь. А ты – никто. Ты – навоз под копытами моего коня. Я позволил тебе быть моим проводником, но ты должен знать свое место, холоп угорского хакана!
– Я не холоп! – бешено закричал Кухт. – За такие слова жизнью отвечают!
– Ты сказал, – констатировал Духарев. – Мы слышали. Как будем биться: пеше или верхом?
Подханка словно ледяной водой окатило: сообразил, что киевский воевода его спровоцировал. Но деться некуда: угрозу все слышали, а за такие слова принято отвечать.
Русы подались в стороны, пропуская мадьярских всадников в круг. Те тоже слышали заявление командира. Воевода русов принял вызов. Теперь поединок между начальниками – их личное дело. Запретить его могли только те, кому дуэлянты присягали на верность. Но ни князя киевского, ни дьюлы угорского здесь не было.
