Марат Ахметов - Сталин. Разгадка Сфинкса
Но все же некоторые из бывших лагерников начинают писать и публиковать свои воспоминания, а также художественные произведения на тему лагерей и репрессий.
В 1962 году в журнале «Новый мир» печатается повесть небезызвестного Солженицына А.И. «Один день Ивана Денисовича» основанный на личных впечатлениях, рассказ о жизни политического заключенного в сталинских лагерях. Так, публично начиналась «солженициниана» — многотомная эпопея психически смертельно уязвленного лагерным пребыванием человека и малодаровитого писателя.
Пожалуй, Солженицын является наиболее известным графоманом, настолько многочисленны его разного рода литературные опусы. Будущий нобелевский лауреат был арестован в звании капитана в расположении Действующей армии и этапирован в Москву в начале 1945 года. Надо полагать, он достаточно добросовестно относился на фронте к своим довольно специфическим обязанностям — командира подразделения звуковой разведки. Однако, одновременно, дважды орденоносный офицер и несостоявшийся писатель злобствовал особенно в отношении политики руководства страны, причем совершал подобные выпады систематически и в письменном виде.
В следственном протоколе Солженицын собственноручно подписался: «В предъявленном мне обвинении виновным себя признаю». То есть признавался в клевете на Сталина и антисоветских помыслах, а также намерениях формирования группы единомышленников «в столичных литературных и студенческих кругах».
В связи с фронтовыми заслугами, в сущности по расстрельным статьям, Солженицын получил всего 8 лет заключения (его доверчивые респонденты, по некоторым данным, пострадали сильнее). В июне 1947 года, уже находясь в московской тюрьме для военных на Матросской тишине, он пишет на имя Генерального прокурора жалобу-заявление.
Поразмыслив в тиши узилища, бывший крупный специалист по шумовым эффектам неудачно пытается дезавуировать признательные показания, мотивируя сложностью фабулы своего дела. Имея в виду под этим «неправильные действия следователя», а также те обстоятельства, что «допускал неправильное толкование по отдельным теоретическим вопросам и неправильно критиковал отдельных писателей и наши литературные издательства. Однако во всем этом не было контрреволюционного умысла, а действовал человек, опьяненный самомнением молодости, увлеченный диалектическим материализмом и переоценивающий свои способности. Пытался поскорее иметь свои собственные оригинальные суждения и впал в горькое и тяжелое заблуждение…».
После отбытия положенного срока Солженицын был отправлен в административную ссылку в село Борли на юге Казахстана, где работал учителем в средней школе. В сентябре 1955 года он написал заявление, адресованное Хрущеву, где указал, что его, героя-фронтовика, подвергли наказанию совершенно несоразмерно содеянному. А также указал, что смертельно болен раком. Вследствие чего в начале февраля 1957 года Военная коллегия Верховного суда СССР прекратила дело Солженицына.
Подобный поворот совершенно не устраивал бывшего акустического контрразведчика, и он затевает бурную деятельность, которая венчается весомым «успехом».
В первую очередь, из политиканских соображений, осенью 1970 года Солженицыну присуждается Нобелевская премия по литературе. Необходимо отметить, что своеобразным колоритом отличается текст и его Нобелевской лекции, написанный хаотично и вообще маловразумительно.
В феврале 1974 года после выхода на Западе книги «Архипелаг Гулаг», Солженицын высылается из СССР. Тем самым, он предавался анафеме за предательство, по большому счету, национальных интересов России.
По словам Солженицына, оказавшись там, он с удивлением обнаружил, что задолго до появления его «Архипелага», на Западе уже существовала целая литература на эту тему. Десятки книг, в том числе и очень яркие, но они полностью игнорировались, почти никому не были известны. Следовательно, исключительно из пропагандистских соображений личность Солженицына и тематика его произведений искусственно раздувается кругами, враждебными Советскому Союзу.
А общественное мнение Запада, изменившееся вследствие хрущевских «разоблачений», еще более радикализуется по отношению к стране Советов. В отличие от опусов Солженицына, «зацикленных» на лагерной тематике, произведения Густава Герлинга-Грудзинского и особенно Виктора Франкла вызывают совершенно другое мироощущение.
Последний познал кошмары нескольких нацистских концлагерей и в общем-то чудом остался жив. Франкл прошел через сущий ад, сохранив себя, свою личность, зарекомендовав человеком, способным не ломаться под ударами судьбы, обрушивающимися на тело и душу. В концлагерях получил проверку и подтверждение его взгляд философа на человека и свою психологическую концепцию личности, который Франкл лично выстрадал и оплатил весьма дорогой ценой. В ужасных условиях нацистских лагерей он озаботился, в первую очередь, сохранением рукописи своей первого труда по психологии, что, несомненно, поспособствовало избавлению от невроза и его последующему выживанию.
Конец сороковых годов отмечен ярким зсплеском творческой активности Франкла. Его книги — философские, психологические, медицинские — появляются одна задругой, а вскоре к Франклу приходит мировая известность.
Герлинг-Грудзинский издал свои впечатления о предвоенном пребывании в тюрьмах и лагерях под названием «Иной мир: советские записки» в 1951 году. Он разделил судьбу десятков тысяч поляков, оказавшихся на территории Советского Союза в начале Второй мировой войны, и не проникся, тем не менее, чувством озлобленности против советского народа в целом и русских в частности.
«Мир иной» Герлига-Грудзинского по силе воздействия сравнивают с книгами великого Достоевского. Подобное ощущение усиливается благодаря неоднократному цитированию польским автором его «Записок из Мертвого дома».
Трудно сопоставить в целом творчество польского литератора с одним из общепризнанных русских классиков. Но несомненно другое. Как писатель и человек Герлинг-Грудзинский значит много выше пресловутого Солженицына, чья персона и творчество непомерно раздуты исключительно из политических соображений.
Небольшая книжка поляка «Мир иной» перевешивает все тома сочинений Солженицына, так как она перекликается по духу с прочувственными словами другого, истинного Нобелевского лауреата, американца Уильяма Фолкнера.
Фолкнер объявил при вручении ему премии, что во власти литератора «помочь человеку выстоять, возвышая его дух и напоминая ему о мужестве, чести, надежде, гордости, сострадании и милосердии, которыми он был славен в былые времена», а не концентрироваться эгоистически всецело на собственных злоключениях.
Свои мытарства в сталинских тюрьмах и лагерях Герлинг-Грудзинский «описывает с чрезвычайной простотой, трезвым пониманием действительности и безукоризненным художественным вкусом». Лагерная «специфика» придает произведению польского литератора своеобразный аромат. В нем присутствует вся многообразнейшая палитра людских страстей. От любви платонической до разнообразных сексуальных совокуплений, а также проявления высочайших актов человеческого милосердия, вкупе с оставляющими не менее сильное впечатление эпизодами, рассказывающими о случаях предательства и жестокости, ненависти, разоблачения и отмщения.
Это был действительно «мир иной» большинством заключенных переносившийся довольно тяжело, но в то же время и в нем можно было приспособиться и более-менее сносно просуществовать.
Главная трудность, по мысли Герлинга-Грудзинского, заключалась в том, чтобы не опуститься в лагере окончательно, не перейти черту, после которой уже человек терял право именоваться таковым. В этом пафос его произведения, особенно подчеркнутый в финальных сценах. Но на воле практически тот же вопрос стоит также всегда, может быть, правда, не столь остро.
Об этом лучше всего свидетельствует история о том, как зимой 1941 года вполне легально, лишь незначительно нарушая лагерный закон, заключенные насмерть замучили работой одного из своих «коллег» в одной из лесных бригад.
Через месяц после прибытия Герлинга-Грудзинского в Ерцево, туда прибыл некто Горцев, крепкий парень с туповатым лицом изувера, сразу направленный на лесоповал. О нем немедленно пошли странные слухи, поскольку, вопреки общепринятым обычаям он ни единым словом не упоминал о своем прошлом. Вскоре зэки прознали, что, вероятнее всего, Горцев до ареста работал в органах и с тех пор не скрывали своего враждебного к нему отношения. Последний же держался довольно вызывающе и во всеуслышание заявлял порою, что попал в лагерь по ошибке и скоро вернется вновь на свой ответственный пост.
Кульминационный момент наступил неожиданно, но вполне закономерно. Перед католическим Рождеством через Ерцево проходил этап в Печорские лагеря и зэки три дня проводили на пересылке в ожидании завершающего «марш-броска». Вечерами они заходили в ерцевские бараки, разыскивая знакомых.
