Второй полет Гагарина (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич
Меня осенило.
— Он — мусульманин? Аллах не велит?
— Что ты… Папа — коммунист!
А глаза сказали — да.
— Ничего страшного в обращении в ислам или другую веру не вижу. Мама меня крестила в православие. В деревнях в Центральной России в тридцатые годы большинство селян крестило детей. И вот я — комсорг, продолжатель дела Ленина-Сталина-Хрущёва, в строевой части непременно вступлю в КПСС. Вперёд к коммунистическому будущему, товарищи по борьбе. Но божьи заповеди всё равно чту — не убий, не лги, не возжелай.
Гульнара подавила усмешку, но не до конца, взрослая женщина понимает, насколько сложно укротить молодые желания.
— А ты с парашютом прыгал? — абсолютно не в тему спросил Женька. Наверно, не терял надежды записать себе в актив знакомство с героем. Потерпи до двенадцатого апреля шестьдесят первого.
— Прыгал пять раз! — такова сумма прыжков прежнего Гагарина. — Поверь, лётчики вообще не любят парашютные прыжки.
— Боишься?
— Конечно. Знаешь анекдот про парашютиста?
— Не-а! — у пацана загорелись глаза.
Я стравил им один, очень бородатый. Молодой курсант отказывается прыгать, говорит старшине: мне мамка приснилась, сказала, что парашют не раскроется. Старшина: глупости, бери мой. Молодой прыгает, над ним распускается купол, мимо камнем проносится старшина с воплем: твою мать и твой парашю-у-у-т…
В училище над ним ржали. Мои слушатели только вытаращились.
— И он разбился? — ахнул Женька.
— Как же можно об этом шутить! — возмутилась Гульнара Тимофеевна, это странное сочетание азиатского имени с русским отчеством стало привычным.
Пришлось оправдываться.
— Потому что мы привыкли смотреть смерти в глаза. Без преувеличения и хвастовства. Потому и шутим шутки, другим не всегда понятные.
— Мама, это ещё что… Девочка из наших в училище рассказывала, к ней сватался один из авиационного. Так и спросил: «Согласна стать моей вдовой?»
— Что она ответила? — поинтересовалась Гульнара Тимофеевна.
— Вышла замуж за зенитчика, — Алла чуть прищурила один глаз. — Ну, нет. Лучше год счастья с любимым, чем двадцать пять лет по гарнизонам абы с кем. Мама! У девушки из Чкалова только два пути выбраться из этой дыры, пусть помаявшись по гарнизонам: выйти замуж за лётчика или артиллериста.
— Закончить училище и поступать в Москву в мед? Не вариант?
— Нет, Юра. Девочки хотят замуж. Такова наша природа. В двадцать один поступать в Москву? Во сколько же закончим? Там ещё интернатура. А в тридцать выходят замуж лишь повторно, очень мало кто. Рожать поздно.
Я глубоко вздохнул.
— Аллочка! Мы в одинаковом положении, в шахматах его называют цейтнот. Мне, быть может, немного проще. Холостяк и в тридцать — жених. Но без женского тепла сойду с ума. Тебе поздно откладывать замужество. Прости за прямоту, я всё верно сказал? Тогда обещаю: не трачу твоё время зря. У меня самые серьёзные намерения. Кстати, в подобной ситуации находятся ещё несколько пацанов во взводе, сговорились с девушками, но не успели подать рапорты начальству и заявления о регистрации брака. Комполка и начальник училища неумолимы: до октября никаких жениханий. За конец мая, лето и сентябрь они из нас, полуфабрикатов, должны выковать настоящих боевых пилотов истребителя. Увольнения редки, коротки и только в ближайший посёлок. Мой случай уникальный. Алла, Гульнара Тимофеевна, хочу использовать шанс по полной. А вы уж решайте, нужен ли такой красавице коротышка с перспективой отправки в дальний гарнизон.
Они примолкли. Даже Женька молчал, сосредоточенно ковыряясь в носу, воспитанный толстый мальчик с благородными манерами.
— Ты делаешь Алле предложение? — выдохнула, наконец, кандидатка в тёщи.
— Понимаю, нужна традиционная процедура. Представить Аллу моим родителям. Вам познакомиться с ними. И уж потом опуститься на колено, спросить: выйдешь за меня, что уже не имеет значения, так как всё решено само собой. У нас нет времени. Вчера приборы самолёта показали опасность остановки двигателя, мне приказали прыгать, я рискнул и не катапультировался. Привёл МиГ на аэродром и посадил. Тем самым выиграл нам неделю. Используем её и поймём: мы — семья. Или я щёлкну каблуками, уходя навсегда.
— Папе ты не особо понравился, — призналась Алла.
— Значит, через неделю будем знать, изменил ли он мнение. Дорогие… родственники. Поскольку я в отпуске, волен не ночевать в казарме. Можно ли договориться с кем-то из соседей, чтоб сдали мне комнату? Всегда есть шанс нарваться на патруль и придирки. Да и ходить неблизко.
Девушка и женщина переглянулись, Гульнара взяла инициативу в свои руки.
— У нас места хватает, если бы не ремонт. Марат всё разобрал…
— Так давайте — я помогу закончить. Всё же учился в Саратове в училище.
Тело наверняка помнит работу ручным инструментом. Я тоже не сидел сиднем на пенсии, которой в девяностых не хватало, даже с заработками в журналистике, халтурил на стройке. Конечно, здесь не стоит рассчитывать на шуруповёрт, электрорубанок, сабельную пилу и шлифмашинку. Как-то обходились, и я обойдусь.
Марат пришёл в замешательство, обнаружив в доме незваного гостя и незаказанного помощника. Предложение поработать со мной принял, даже пообещал взять отпуск до ближайших выходных.
Началось… Ох! В двадцать первом веке укладка кровли в малых домах отработана до мелочей — стропила, обрешётка, пароизоляционная плёнка, утеплитель, контробрешётка, сверху ондулин, металлочерепица или какой-то иной из кровельных материалов. Здесь даже банальный шифер был дефицитом! Как и кровельный рубероид.
Марат Владимирович не мог просто купить стройматериалы, «доставал» их, используя служебное положение и связи.
Дом их имел двускатную крышу. Мауэрлат и стропила почернели, я ковырнул отвёрткой и обнаружил, что в глубине древесина вполне здоровая. Учитывая их толщину, а строил кто-то мне неизвестный на совесть, обещали служить ещё долго. Вот шифер растрескался. Солома, напиханная под кровлю в качестве утеплителя, давно сгнила.
Заканчивали осмотр места бедствия при свете керосиновой лампы, в сумерках. Я слез с крыши и отряхнул пыльные руки.
— В общем, так, уважаемый. Если впахивать с утра до ночи, а дом невелик, до моего убытия в часть уложимся. Я делаю основное, вы на подхвате. Найдите минеральную вату или какой иной утеплитель, зимой дом будет гораздо лучше держать тепло. До конца снимаем шифер с одной стороны, чтоб не лишать вас крыши над головой, потом меняем вторую половину. Конёк — в последнюю очередь.
— Что я тебе за это буду должен?
— Ценю деловую хватку. Дочь в жёны. А коль не захочет — то ничего. Работаю за борщи Гульнары Тимофеевны. По рукам?
— Самая невероятная сделка, о какой мог слышать… Спать будешь в сарае. Но учти — сплю чутко. Не смей ночью шастать к Алле!
— Условие принято.
Если не считать, что отхожее место во дворе, а девушка — не сказочная фея, ей тоже иногда припирает, отловить её после посещения насеста легче лёгкого.
Но в СССР секса нет. В смысле — развратного секса, в теории, конечно. Если хочу её как жену, а не как разовое развлечение, на вторую роль Алла никак не подходит, то потерплю. Честно.
Следующие дни слились в строительно-производственный аврал. Помощник из Марата Владимировича был так себе, очень сложно припахивать разнорабочим человека с комплексом собственной значимости и большого начальника.
Когда прибуду в часть, и Юрка меня спросит: как прошло свидание, подержался ли за женскую сиську, честно отвечу, что трахался исключительно с крышей её дома. Когда сползал на ужин, вечерело, с Аллой перекидывался хорошо если десятком слов, мылся и брёл в «гостевой флигель» размером два на три метра, где расчищено место под топчан, остальное занято утварью. Через тонкую перегородку хранилась в гараже главная крутизна их семьи — белый «Москвич-401», краса и гордость Марата Владимировича, ездил он редко, хвалился им часто.
Стоил лимузин шестнадцать тысяч советских дореформенных рублей, примерно шестнадцать средних зарплат инженера или двадцать школьного учителя. Наверно, те тоже могли бы скопить, если бы питались одним святым духом.
