«Битлз» in the USSR, или Иное небо - Буркин Юлий Сергеевич
Краем глаза Джон заметил, как справа приближаются высокие люди с решительными лицами. Очередь пассажиров, включая «битловскую» компанию, разом умолкла.
Внутренний голос Истмана с одесским акцентом предков горестно запричитал: «Ай-вэй, отмазывайся, парнишка! Отмазывайся пока не поздно! Скажи, что ты ни сном ни духом, скажи, подкинули-подставили!»
Как юрист, он совершенно точно мог предсказать развитие дальнейших событий. Сейчас их всех задержат и начнут разбирательство. Они опоздают на самолет и, соответственно, не успеют в срок предстать перед кремлевским руководством. И в тот же день это самое руководство уже будет в курсе, что прославленные «Битлз», выступающие за мир во всем мире, на самом деле – банда наркоманов, пытавшихся проникнуть в СССР, чтобы насаждать там чуждые советским людям ценности – такие, как наркотики и сопутствующий им разврат. А это, в свою очередь, означает почти неминуемый крах предприятия по воскрешению группы, которое, в сущности, еще и не началось.
И тогда Джон Л. Истман, избалованный мальчик, изнеженный юноша, вальяжный и чопорный адвокат, принял первое в своей жизни по-настоящему мужественное решение. Он повернулся к окружившим его таможенникам и сказал:
– Это мое. Остальные не имеют к этим наркотикам никакого отношения.
– Джон?! – услышал он голос сестры и обернулся к Линде, которая смотрела на него с ужасом и недоверием.
– Да, Линда, я наркозависим, – сказал он ей, с трудом подавив накатывающую истерику. Затем внутренне собрался, обернулся к толпе и с пафосом повторил: – Я наркозависим! Я выкуриваю в день до десятка сигарет с э-э-э… имеющих наркосодержащую начинку. Каннабисную начинку. До десятка этих…
– Косяков, – подсказал молодой таможенник.
– Да, да, косяков! А затем я испытываю состояние эйфории, то есть ловлю этот, как его…
– Кайф, – выручил кто-то из пассажиров.
– О да, благодарю вас, именно кайф. Более того, – его голос становился все тверже, – должен официально заявить, что я испытываю болезненную тягу к данным противозаконным веществам уже довольно существенный период моей жизни. И я неоднократно приобретал вышеуказанные вещества, подпадая тем самым под юрисдикцию параграфа номер девятьсот двадцать четыре Уголовного кодекса.
Сказав все это, он протянул вперед расслабленные кисти рук и добавил по-простому:
– Вяжите меня, люди добрые.
Забрав пакет с марихуаной, Истмана вежливо увели. В какой-то момент он резко остановился, обернулся и, глядя на Линду, открыл было рот, чтобы что-то крикнуть, но промолчал, опустил голову и, подталкиваемый конвоирами, исчез за углом. Остальные в состоянии легкого ступора прошли на телескопический трап.
Даже на лице Йоко читалась растерянность, хотя, возможно, это было и разочарование. Негромко ругаясь по-японски, она, проходя мимо стойки, как бы нечаянно сбросила локтем на пол бордовую папку и уже занесла каблук, чтобы вволю потоптаться по ней, но услужливый сотрудник «Аэрофлота» успел папку поднять и вложить оливковой от ярости японке в руки.
– Возьмите! – сунула она папку Вепреву так, как будто та жгла ей ладони.
Вепрев единственный сохранил в этой ситуации полное самообладание. Пристально посмотрев на папку, потом на Йоко, он криво усмехнулся, обогнал компанию на пути в лайнер и негромко сказал:
– Выше нос, ребята. Уже через час Джона выпустят по залог. Мы все знаем, кто его родственники и какие у них возможности.
– А кто, черт побери, будет вести наши дела в России?! – сердито спросил Леннон.
– Вот уж от кого не ожидал, – удрученно покачал головой Пол. – Ну, допустим, ладно – я, я – рок-музыкант, но чтобы Джон…
– Джон у вас молодец, – возразил Бронислав. – Я бы с ним в разведку не побоялся пойти. А что касается дел, то их возьму на себя я. Я справлюсь. Я Россию лучше знаю.
Провожаемые любопытными взглядами, они зашли в полупустой салон первого класса. Судя по внешности, русских тут было только трое – женщина с надменным обрюзгшим лицом супруги партийного функционера и два волосатых парня, по-видимому, сынки крутых родителей-дипломатов. Волосатики пялились на «битлов» во все глаза.
– Ущипни меня, Макс, – попросил тот, что был повыше ростом и с волосами потемнее.
Макс с удовольствием выполнил просьбу товарища.
– Ай! – подскочил темный. – Ты че, обалдел, я ж гипотетически!
– А-а, – протянул светлый. – Извини, Ник, не понял. Да они это, зуб даю!
– Брось. «Битлз» в «Ту сто тридцать четыре»? «Битлз» летят в Москву? Говорил я тебе – бери у пакистанцев, они не бодяжат.
– Спорим, они! Я сейчас подойду и спрошу, – петушиным голосом выкрикнул Макс и остался сидеть на месте.
Вепрев, забавлявшийся этим диалогом со своего места, поманил молодых людей к себе.
– Вот что, мажоры, – посмотрел он на них особым стылым взглядом чекиста. – Комсомольцы?
– Ну, – кивнули они.
– Баранки гну. Билеты комсомольские сюда давайте. Светловолосый Макс суетливо пошарил за пазухой и протянул красную книжечку. У Ника билета с собой не оказалось.
– Ты пролетел, – сказал ему Бронислав, сделал несколько шагов по проходу, наклонился к Полу и что-то тихо ему сказал.
Блондинистый Макс, почти теряя сознание, увидел, как Пол, без улыбки оглянувшись на него, достал шариковую ручку и сделал левой рукой короткий росчерк. Вепрев вернулся к мажорам.
– Вот вам автограф. Один на двоих. Рот держать на замке. Если разболтаете, что приехали «битлы»… – Он скорбно покачал головой. – Вам еще не приходилось бывать в НАШИХ застенках?
– Мы – могила, – пообещал высокий.
– Вот именно, – веско бросил Бронислав, сел в кресло и отвернулся к окну.
Пройдя на свое место, блондин дрожащими руками раскрыл свой комсомольский билет. Оба приятеля уставились в него. На страничке «Взносы» значилось: «Ноябрь, 1980. Уплачено. Пол Маккартни».
Вдруг у Линды из глаз брызнули слезы.
– Что с тобой, дорогая? – встревожился Пол.
– Джон, – выдавила она из себя. – Что с ним будет?… Как он мог?…
Честно говоря, история с Истманом у Пола из головы уже выветрилась. Но он понимал Линду – брат это все-таки не шурин.
Она спрятала лицо в ладони, уперлась локтями в столик и, чуть покачиваясь, стала тихонько приговаривать:
– О Джон, мой Джон…
Было больно на нее смотреть. Но у Пола в запасе имелся испытанный способ унять ее душевную боль. Для этого надо было или перевести все в шутку, или превратить все в музыку. То и другое действовало всегда и безотказно. Шутка в этот раз была бы, пожалуй, не к месту. Потому он принялся ритмично, в такт причитаниям Линды, постукивать ладонями по спинке переднего кресла.
В какой-то момент она неожиданно для себя обнаружила, что уже и не причитает, а как бы напевает под аккомпанемент перкуссии мужа. Тогда она благодарно улыбнулась ему, утерла слезы и, интуитивно нащупывая мелодию, негромко запела:
– О-о мой Джон…
– Это они про меня, что ли? – пробормотал уже слегка подвыпивший Леннон.
Пол и Линда переглянулись, улыбнулись друг другу и вместе, на два голоса, спели снова:
– О-о мой Джон…
Неожиданно им вторил скрипучий голосок Йоко:
– Как саке свободой опьянен.
– Клево, мать, клево! – обрадовался Леннон. – Точно про меня!
К перкуссии подключился Ринго, начав шлепать по подлокотникам свернутыми «аэрофлотовскими» брошюрами.
– Теперь надо про Пола, – воскликнул Джон и пропел: – О-о мой Пол…
– «Крылья» потерял и не нашел, – моментально подхватил герой куплета, имея в виду неотвратимо надвигающийся крах своего постбитловского проекта «Wings*». [* «Крылья» (англ.).]
– Черт возьми, офигенно! – вскричал Джон. – И что, никто из нас не додумался взять в салон гитару? Мы же собирались сочинять здесь новую песню!
С загадочной улыбкой Джордж открыл небольшой саквояж, вынул оттуда маленькую аккуратную ореховую укулельку, взгромоздился на сиденье в позу лотоса и забренчал в дополнение к перкуссии аккорды соль, ре и ми-минор. И уже под этот более полный и гармоничный аккомпанемент запел Ринго:
