Темноводье (СИ) - Кленин Василий

— Ммммать! — вырвалось у него, когда «сера» просто сползла со спички.

Та же участь постигла вторую. Третью. Четвертую. Пятая выдала струйку пахучего дымка — такого приятного! Дымок подкормил уже почти рухнувшие надежды. Но шестая и седьмая спички снова бесславно оголились и канули в темноте. В последнюю — «счастливую» — Санька особенно верил. Поэтому, расстроенный, чиркнул восьмой и аж закричал от неожиданности, когда та зашипела и разодрала почти ночную темноту ярким язычком пламени.

— А! — вырвалось из груди «робинзона», и он замер, хотя, всё тело его немилосердно кусали главные враги рода человеческого. Левая рука сложилась чашечкой и заботливо окружила крохотный огонек. Убедившись, что пламя точно закрепилось, Санька плавным движением поднес спичку к костру. Милипусечные щепочки быстро почернели и заструились дымком.

— Ну, же… — отчаянно протянул беглец. Имелся немалый шанс, что первой спички не хватит. А зажжется ли вторая — большой вопрос. Пламя уже дошло до пальцев и принялось немилосердно их жечь, распространяя запах копченостей, но Известь спичку не отпускал…

Огонь!

В недрах костра вспыхнуло золото, которое принялось жадно пожирать всякую мелочь. Санька радостно подбрасывал в пасть огня сухие листья, веточки, пару найденных в округе шишек. Когда послышался долгожданный треск — огонь взялся за сучья — беглец выдохнул с облегчением. Теперь костер только дождь сможет затушить — а небо весь день было чистым.

— Отныне счастливым числом объявляется «восемь»! — с улыбкой прошептал Санька.

Глава 14

Утро оказалось намного хуже вечера. Беглый должник со стоном поднял с охапки веток измученное тело. Болело всё! Каждая мышца, каждая косточка (а он еще на армейские ватные спальники жаловался, которые им выдали в археологичке)! Ноги практически свело от холода. Тело чесалось от сотен укусов. И нестерпимо хотелось есть. Нет, уже жрать! Вчера перед сном Санька закинул в себя весь рогоз с черемшой, но и тогда не почувствовал сытости. А сейчас казалось, что пузо практически трется о позвоночник.

Со скрипом встав на ноги, студент быстро проделал ряд операций в зависимости от их срочности и важности: отлил, подкинул веток на седые угли почти умершего костра и до бульканья в горле напился из ручья. Пузо наполнилось, но желудок не дал себя обмануть. Санька напихал полные карманы шортов имеющимися камнями и решительно направился в кусты. Лес, буквально, звенел от множества птичьих голосов, радующихся еще одной пережитой опасной ночи и восхваляющих взошедшее солнце. Добыча даже не пряталась — и Известь начал охоту на диетическое мясцо.

Увы, бросков через тридцать он понял, что навык метания у него, мягко говоря, ниже среднего. Птицы лениво упархивали от попыток лишить их бесценной жизни. Один раз Саньке даже показалось, что он задел потенциальную добычу — но это был либо обман пернатого противника, отводившего угрозу от гнезда, либо самообман. После каждого броска приходилось долго искать укатившиеся в заросли камни. Охотник насквозь промок от росы и трясся от холода, несмотря на начало июля. Еще бросков через 30 он практически лишился боезапаса и раздосадованный вернулся в лагерь.

Раскочегаренный костер согрел его и вернул толику оптимизма.

— Ну, что: можно снова сходить к протоке, — прикинул он план действий. — Нарвать рогоза, собрать побольше камней.

План Саньке не нравился. Ибо камышовая диета его явно не спасет. Да и какой смысл тут торчать? Надо искать дорогу и выбираться в цивилизацию. Там сразу и покормят: кругом же советские люди! Наверное, можно и в экспедиционный лагерь возвращаться: Шаха. Скорее всего, уже в Хабару вернулся. Да и Мишане надо по шее дать за его чудо-грибы.

Мысли о палатке, о кухне из горбыля, где всегда есть горячий сладкий чай, где можно погрызть горбушку черного хлеба, вызвали у Саньки легкое головокружение и обильное слюноотделение. Никогда в жизни он еще не мечтал так сильно о простом хлебушке! Но, прежде чем пойти, беглец решил подстраховаться. Спички почти закончились, и на второй раз трюк с разжиганием костра мог не сработать. Взявшись за «топор», он силой мысли превратил его в мотыгу и принялся рыть землю.

Слой дерна оказался тонким, ниже грунт шел песчаный, так что Санька за 10 минут дорылся до глины. Отколупав кусок на полтора кило, он быстро вылепил из него глубокую чашку с толстым низом и сунул в костер. Долго не ждал, ему ведь не керамика нужна, а просто крепкая емкость. Вынул чашку и, дождавшись, когда та подостынет, накидал в нее углей. Да, он решил взять костер с собой! Гениальная идея, которую Известь подчерпнул во время прочтения «Борьбы за огонь» — тоненькой книжки, которую в Хабаровске издали три года назад — и тираж расхватали, как горячие пирожки!

— Пирожки… вот сука! — вздохнул голодающий студент.

С чашкой в одной руке и «топором-мотыгой» — в другой, Санька пошел вверх по ручью. Тот по-любому выходит из каких-то возвышенностей к югу от Амура, и рано или поздно путь горе-бродяге пересечет какая-нибудь дорога.

— Поймаю попутку в любую сторону… — мечтательно строил планы Известь, отмеряя шаг за шагом и периодически подкармливая угольки в чашке чем-нибудь предельно сухим.

Себя подкормить было нечем: в ручье никакой живности не видно, сухопутные твари разбегались заблаговременно. Даже рогоз не рос, но скулы Саньки сводило от одной мысли о такой еде. Попалась лягушка, но Известь не считал себя настолько ценителем французской кухни.

— Ну, раз брезгую, значит, не такой уж я и голодный, — убедил он сам себя.

Солнце стояло в зените и нещадно жарило. Как быстро утренний холод сменился полуденным пеклом! Беглец снял футболку, обмотал ею голову — стало полегче. А вот на душе, наоборот,становилось всё тяжелее. Санька шел уже несколько часов, отмотал поперек речной долины около десятка километров — и ни одного признака цивилизации!

Ручей уже показывал каменистое дно, заросшие сопки обступили южный горизонт стаей гопников, почуявших тихое позвякивание мелочи в штанах… А Санька всё еще не понимал: где он? Ведь пересек уже немалую часть речной долины. Самой заселенной части края, где бусинами на реку нанизались десятки деревень. А между ними — дороги! Если не асфальтовые, то хоть грунтовые. А еще — густая сеть проселков к покосам, к пасекам, к местам рыбалки…

Беглец поднялся по склону сопки, оглянулся на раскинувшуюся панораму — и ничего! Нет кривых многоугольников полей, нет ниток ЛЭП… И дорог тоже. Похоже, что в обозримых окрестностях нет ни одной деревни. Равно как и археологического лагеря от ХГПИ. И Шахи тоже нет.

Последнее было единственной хорошей новостью в беспросветном мраке открытий.

— Чо за хрень, — выдохнул Санька.

Ноги внезапно дали слабину, и он присел на прогретый солнышком камень.

— Ты чо, Рыбка, в натуре, меня спрятала? — севшим голосом спросил он седые от зноя небеса.

А в голове неожиданно ясно всплыли слова наркоманского волшебного существа: «Что пожелал — отменить уже нельзя…».

— Может, я не оклемался еще? — с надеждой спросил Санька у самого себя.

Надежда была слабой: такого сильного голода, таких назойливых насекомых ни один приход не создаст. Да и время — «робинзон» очень хорошо чувствовал ход времени.

— А в «робинзоне» кавычки-то можно убирать, — вздохнул он.

До вечера Санька так и не нашел никаких признаков людей. Повезло только с едой: в толстом ковре прелой листвы нашел пару десятков лисичек и опят. Дождей не было уже несколько дней, так что грибы были червивые, но у Извести даже тени сомнения не возникло. Он лишь основательно прожарил их на костре и съел вприкуску с черемшой. Всю ночь крутило живот, однако, голодный желудок победил.

Последующие дни погружали Саньку во всё большую тьму отчаяния. Куда бы он ни пошел — всюду никаких следов человека. Никакого плана у него больше не было — любое направление движения казалось равно бессмысленным. К тому же, глобальную задачу всё сильнее вытесняли локальные. Робинзон с каждым днем слабел от голода и понимал, что движется по спирали к неизбежной смерти. Один раз чудом ему удалось поймать перепелку (или что-то вроде этого). Он съел ее чуть ли не с костями и перьями, только помогло мало. Организм не получал нужной энергии и жрал сам себя. От этого становилось всё холоднее по ночам, а легкая одежонка приходила в полную негодность. Санька понимал, что от него воняет, многочисленны мелкие ссадины загнивали, тело всё искусано комарьем.