Уильям Моррис - Вести ниоткуда, или Эпоха спокойствия
— Дорогой сосед, я дам вам кое-что получше этого лоскута.
Она мелкими шажками направилась в глубину лавки и вскоре вернулась. Проходя мимо мальчика, она шепнула ему что-то на ухо, и он, кивнув, вышел из лавки. Девочка же показала мне ярко расшитый мешочек из красного сафьяна и сказала:
— Вот я выбрала этот для вас, — он и поместительный и красивый.
С этими словами она стала набивать кисет табаком и затем, протянув его мне, сказала:
— Теперь займемся трубкой. Позвольте мне выбрать для вас! Мы только что получили три превосходные трубки.
Девочка принесла большую трубку, вырезанную из какого-то твердого дерева, оправленную в золото, с украшениями из мелких драгоценных камней. Это была прелестная блестящая игрушка, напоминавшая японскую работу, но выполненная еще лучше.
— Бог мой! — воскликнул я. — Такая трубка для меня слишком роскошна и годится разве что для китайского императора. Да я и потерять ее могу, я всегда теряю свои трубки.
Девочка растерянно посмотрела на меня.
— Неужели трубка вам не нравится, сосед?
— Нет, нет! — воскликнул я. — Конечно, она мне нравится!
— Ну так возьмите ее и не беспокойтесь, что можете потерять. Что за беда, кто-нибудь другой найдет ее и будет ею пользоваться, а вы получите другую.
Я взял трубку из ее рук, чтобы получше рассмотреть, и, забыв всякую осторожность, спросил:
— Сколько же я должен заплатить за эту вещь?
Дик положил руку мне на плечо, и, обернувшись, я встретил его взгляд, в котором прочел шутливое предостережение против нового проявления с моей стороны давно отмершей морали купли-продажи. Я покраснел и прикусил язык. А девочка с глубочайшей серьезностью смотрела на меня как на иностранца, путающегося в словах, из которых ей решительно ничего не понять.
— Очень вам признателен, — горячо произнес я, кладя трубку в карман, не без опасения, что мне придется в самом недолгом времени предстать перед судьей.
— Ах, мы вам очень рады, — сказала девочка, очаровательно разыгрывая взрослую. — Большое удовольствие услужить такому милому старому джентльмену, как вы. Ведь сразу видно, что вы приехали из далеких заморских краев.
— Да, моя дорогая, — сказал я, — мне довелось много путешествовать.
Когда я произносил из вежливости эту ложь, вернулся мальчуган с подносом, на котором я увидел высокую бутылку и два замечательно красивых стакана.
— Соседи, — сказала девочка (весь разговор вела она, так как младший брат был, очевидно, очень робок), — прежде чем уйти, прошу вас выпить по стаканчику за наше здоровье, потому что у нас не каждый день бывают такие гости!
Тем временем мальчик поставил поднос на прилавок и торжественно налил в оба бокала золотистого вина. Я с удовольствием выпил, потому что день стоял жаркий. «Я еще живу на свете, — подумал я, — и рейнский виноград еще не потерял своего аромата». Если когда-либо я пил хороший штейнбергер, так это именно в то утро. И я решил спросить потом у Дика, откуда у них такое вкусное вино, если больше нет рабочих, которые изготовляют прекрасные вина, а сами вынуждены довольствоваться кислятиной.
— А вы разве не выпьете по стаканчику, дорогие маленькие друзья? — спросил я.
— Я не пью вина, — сказала девочка, — я предпочитаю лимонад, но все-таки желаю вам доброго здоровья!
— А я больше люблю имбирное пиво, — сказал мальчик.
«Однако, — подумал я, — детские вкусы не очень переменились». И, распрощавшись, мы вышли из магазина.
К моему великому разочарованию, произошла перемена, как бывает только во сне, и нашу лошадь вместо прекрасной молодой женщины держал высокого роста старик. Он объяснил, что женщина больше не могла ждать и он заменил ее. Увидев, как вытянулись наши лица, он подмигнул нам и рассмеялся. Нам ничего не оставалось, как тоже рассмеяться.
— Куда вы направляетесь? — спросил старик у Дика.
— В Блумсбери, — сказал Дик.
— Если я вам не помешаю, я поеду с вами.
— Отлично, — ответил Дик старику, — скажите, когда вам нужно будет сойти, и я остановлю лошадь. Ну, поехали!
Итак, мы снова пустились в путь. Я спросил, часто ли дети обслуживают покупателей на рынках.
— Довольно часто, если им не приходится иметь дело с тяжестями, но не всегда, — ответил Дик. — Детей это занятие развлекает, и, кроме того, оно им очень полезно. Они учатся обращаться с разного рода товарами и узнают, как сделана та или иная вещь, откуда она получается, и тому подобное. Кстати, это довольно легкая работа, которая всем доступна. Говорят, в начале нашей эпохи многие страдали наследственной болезнью, называемой «ленью». Ей подвержены были прямые потомки тех людей, которые в плохие времена заставляли других работать на себя. В исторических книгах этих людей называют рабовладельцами и работодателями. Зараженные ленью, их потомки обычно прислуживали в лавках, так как они только к этому и были способны. Я думаю, в то время их просто заставляли работать, так как, если эту болезнь не лечить энергично, больные, особенно женщины, становятся такими безобразными и рождают таких безобразных детей, что люди просто не могут выносить их вида. С радостью могу сказать, что теперь все это позади! Болезнь совершенно исчезла или проявляется в таких легких формах, что небольшая доза слабительного обычно избавляет от нее. Ее иногда именуют теперь сплином или хандрой. Не правда ли, странные названия?
— Да, — сказал я в глубоком раздумье. Но тут вмешался в разговор старик:
— Все это правда, сосед. Я сам видел таких женщин, однако уже состарившихся. А мой отец знавал их в молодости, и он говорит, что они мало походили на молодых женщин. Пальцы у них напоминали спицы, руки болтались как плети, талия тонкая — вот-вот переломится. Губы — узкие, нос — острый, щеки — бледные. Что им ни скажешь, они принимали обиженный вид. Нет ничего удивительного, что они производили на свет безобразных детей. Никто, разве только мужчины вроде них самих, не мог любить этих несчастных.
Старик замолчал и, казалось, погрузился в свое прошлое.
— И тогда, соседи, — продолжал он снова, — все были крайне озабочены этой болезнью и потратили много усилий на всевозможные попытки ее излечения. Вы не читали медицинских книг по этому вопросу?
— Нет, — ответил я, так как он обращался ко мне.
— Видите ли, одно время считали, что эта болезнь — ослабленная форма средневековой проказы. Зараженных ею людей изолировали, и обслуживал их специальный персонал — тоже из их числа, отличавшийся от остальных больных своей одеждой. Они носили, например, штаны из ворсистой ткани, которую прежде называли бархатом.
Все это казалось мне очень интересным, и я с удовольствием послушал бы старика дольше, однако Дику явно надоел такой поток древней истории. Кроме того, ему, вероятно, не хотелось, чтобы я слишком утомился перед свиданием с прадедом. В конце концов он рассмеялся и сказал:
— Извините меня, соседи, но я, право, не выдержу: подумать только, что были люди, не любившие работы! Это слишком смешно. Даже и ты любишь иной раз поработать, старушка! — сказал он и ласково дотронулся до лошади хлыстом. — Какая странная болезнь! Действительно удачное название — хандра.
И он опять расхохотался, пожалуй, слишком громко при его хороших манерах. Рассмеялся и я за компанию, но не вполне искренне, потому что — как вы понимаете — вовсе не находил таким уж странным, что люди не любили работать.
Глава VII
ТРАФАЛЬГАРСКВЕР{21}
Я снова принялся смотреть вокруг, потому что мы уже выехали за пределы рынка Пикадилли и находились в квартале нарядных домов, которые я назвал бы виллами, будь они также уродливы и вычурны. Однако ничего подобного я здесь не встретил. Каждый дом был окружен салом, тщательно возделанным, с роскошными цветами Дрозды распевали в листве деревьев, которые, за исключением кое-где попадавшихся лавров и лип, были все фруктовые. Я заметил много деревьев, отягченных вишнями. Несколько раз, когда мы проезжали мимо садов, дети и молоденькие девушки предлагали нам корзинки с фруктами. Среди этих домов и садов, конечно, трудно было найти следы прежних улиц, но мне казалось, что главные магистрали остались те же.
Наконец мы очутились на широком открытом месте, которое имело небольшой уклон к югу. Обилие здесь солнца было использовано для разведения фруктового сада, преимущественно из абрикосовых деревьев. В центре возвышалась прелестная деревянная беседка, разукрашенная и позолоченная, похожая на киоск для прохладительных напитков. С южной стороны сада, под сенью старых груш, тянулась дорога, в конце которой виднелась башня Парламента, или Навозного рынка.
Странное чувство охватило меня. Я закрыл глаза от солнца, сверкавшего над этим роскошным садом, и на мгновение передо мной возникла фантасмагория минувших дней.
