Богдан Сушинский - Субмарины уходят в вечность
10.
Январь 1945 года. Германия. Баварские Альпы. Охотничий замок Вальх кофен на берегу озера Вальхензее.
«…И потом, – размышлял Скорцени, уже лежа в постели и глядя в занавешенное белоснежно-лунной пеленой окно, – с какой целью фюрер рвется в столицу? В чем смысл его вторжения в город, который вот-вот окажется в полном окружении, в эту гигантскую военно-полевую мышеловку? Оно еще имело бы какой-то смысл, если бы враг "наступал только с востока, а вся северозападная Германия оставалась бы в виде надежного тыла, наподобие того, которым в свое время прикрыта была Москва. А так, война проиграна, живая сила, запасы горючего и технического оснащения – на исходе.
Если понадобится еще немного продержаться, оборону столицы генералы наладят без него. И для ведения переговоров с западными противниками тоже лучше находиться вне Берлина. Нет, Гитлера нельзя допускать сейчас до рейхсканцелярии. В противном случае он доведет и столицу, и страну до полного краха, а вермахт и войска СС – до полного истребления».
– Каковой будет моя дальнейшая судьба. Отто? – неожиданно вырвал его из потока размышлений голос Фюрер-Евы…
– С этим вопросом тебе лучше обратиться к предсказателям.
– Вы, мой диверсионный Скорцени, знаете то, что неведомо ни одному предсказателю, – игриво повела она пальцами по его волосам.
– Весьма польщен, Фюрер-Ева.
– Я хочу знать, что мне уготовано.
– А кто этого не хочет? Хотя… лично мне не хотелось бы знать, что меня ждет и каким выдастся мой последний день. Интрига теряется. Как при чтении книги, когда знаешь, каким будет конец.
– Не заговаривайте мне зубы, Скорцени, это нечестно. Мы беседовали об этом во время нашей недавней встречи с Зомбартом,
– А что может знать Зомбарт?
– Он предполагает, что нас, вероятнее всего, убьют, а трупы наши сожгут, чтобы имитировать убийство Гитлера и Евы Браун.
– Вполне приемлемый вариант.
– Вам так кажется?! – ужаснулась Крайдер.
– Чем он вам не нравится? Не ново, да. Но разве вы готовы предложить что-либо более оригинальное?
– А вас не волнует, что речь идет именно обо мне?
– Ас кем еще мы могли бы вести об этом речь? Смиритесь с тем, что вы незаменимы.
Альбина посопела, как обиженный ребенок, и надолго умолкла
– Возможно, я не стала бы тревожить вас, Скорцени, но кто-то из очень высоких чинов откровенно намекнул Зомбарту, что исход нашего с ним восхождения будет именно таким, – придерживалась своей линии Альбина Крайдер,
– Я не стану выяснять, кого имел в виду Зомбарт, – полусонно пробормотал Скорцени, – но если узнаю, кто этот болтун, то изуродую его так, что труп его можно будет выдавать за кого угодно, вплоть до неандертальца.
– Не сомневаюсь, что подобные перевоплощения вы совершаете профессионально. Но это не ответ на мой вопрос. Я не знаю, когда еще мы с вами увидимся и увидимся ли вообще. Поэтому важно, чтобы ответ прозвучал прямо сейчас.
– А если скажу, что ответ мне тоже неизвестен?
– Это выглядело бы правдоподобно в устах любого другого человека, только не в ваших, мой диверсионный Скорцени. Вы – единственный, кто по сути этой операции знает все, потому что именно вы ее задумали, спланировали, подобрали и подготовили для нее людей.
Скорцени не ответил, и Фюрер-Ева с тревогой ждала, когда он прервет свое молчание. И лишь когда услышала, как он всхрапнул, испугалась, что действительно уснет.
– Вы неправы, Скорцени. Неправы, несправедливы и жестоки. Не знаю, как в отношении Зомбарта, но уж я-то заслужила того, чтобы знать хотя бы эту правду. Только эту, и ничего более. Я ведь вижу, что охраняют меня, как заключенную. Куда бы меня ни доставляли, место моего пребывания тотчас же превращается в некое подобие комфортабельной тюрьмы.
– Но ведь комфортабельной же! – пробормотал обер-диверсант рейха. – Такого в любые века удостаивались немногие, и обязательно избранные.
– Но ведь тюрьмы. Поэтому смилостивьтесь надо мной, ответьте: меня действительно собираются убить вместо этой стервы, фюрер-наложницы?
– Не скрою, такой вариант, в самом деле, прорабатывался, – наконец заговорил оберштурмбаннфюрер СС.
– Но от него отказались?
– Пока что не полностью.
– И вы говорите об этом так спокойно! – ужаснулась Альбина. – Лежа в постели с единственной в этом идиотском мире женщиной, которая по-настоящему любит вас, но которую вы готовы отправить на смерть, как жертвенную овцу!
– Удачное сравнение: в такой подмене, в жертвовании двойником ради спасения оригинала – несомненно, есть что-то от жертвоприношения. Мы так и назовем эту операцию – «Жертвенник».
– Лучше уж «Жертвенный баран»! – с горечью произнесла Альбина.
– Только без истерик! – жестко предостерег Скорцени. – Паникеров и провокаторов пристреливаю сразу же. И никаких псалмопении по этому поводу! Никаких псалмопении!
– Считайте, что меня уже пристрелили. Причем за компанию с тем Скорцени, в которого я еще недавно была так безумно влюблена.
– Любовь здесь ни при чем, – грозно пророкотал своим гортанным басом обер-диверсант рейха. – Нам хорошо вдвоем в постели – это факт, но судьба не для того свела нас в этих стенах, чтобы мы разыгрывали шекспировские трагедии. Идет война, перед судом которой все мы в той или иной степени предстаем в роли жертвенных баранов. И я не способен изменить эту веками создававшуюся традицию.
– Я понимаю, что меня в любом случае убьют, никто не согласится оставлять в живых такого свидетеля.
– Вам, штурмбаннфюрер СС Крайдер, не хуже меня известно, что двойники только для того и существуют, чтобы служба безопасности могла подставлять их под пули наемных убийц и как чучело огородное выставлять перед публикой в тех ситуациях, когда существует реальная угроза покушения. И именно их тела предъявляют в виде доказательства смерти тех, чьими тенями им выпало быть.
– Как же убийственно вы меня успокоили, мой диверсионный Скорцени!
– Это я умею, – скромно признал «самый страшный человек Европы». – Единственное, что у меня по-настоящему получается. Но, на всякий случай, снова растревожу вашу душу одним предположением: сейчас, буквально в последние дни, вырисовывается еще один вариант, которому лично я отдаю предпочтение. Но то, что вы сейчас услышите, является особой, имперской тайной.
– Выкладывайте, Скорцени, выкладывайте, – приподнялась Альбина на локте и уперлась подбородком в грудь мужчины. – Ничего у меня не получается так хорошо, как выведывать у мужчин их тайны, которые они, как правило, пытаются маскировать под имперские и сверхсекретные.
– Если фюрер как проигравший войну верховный главнокомандующий вдруг окончательно решит, что должен разделить судьбу своей армии и уйти из этого мира с достоинством, то вместо него в эмиграцию может отправиться двойник.
Альбина вновь поднялась с их «внебрачного ложа» и, укутавшись в халат, уселась в то кресло у камина, в котором еще недавно сидел Скорцени.
– Думаете, он решится на этот самурайский шаг? – спросила уже оттуда, не отрывая при этом взгляда от огня.
– В самом деле, самурайский.
– Так решится или струсит?
– Полной уверенности все еще нет.
– Во всем неопределенность, Скорцени, во всем! Вы меня разочаровываете. Как вы можете планировать свои диверсионные операции, не научившись уверенно прогнозировать свои собственные действия и действия врага? Не выработав в себе абсолютно никакой интуиции?
– Что бы вы ни говорили в мой адрес, Фюрер-Ева, я все равно не изменю своего убеждения в том, что проведенная с вами альпийская ночь – лучшая в моей жизни.
– Понимаю, что ложь – тоже из арсенала диверсанта. Но, по-моему, вы в ней слишком преуспели.
– Рядом с фюрером уже находятся люди, – примирительно молвил Скорцени, – которые морально готовят его к столь обыденному в сознании японцев, но столь необычайно мужественному в восприятии европейцев шагу. – И тогда германцы останутся без фюрера?
– Тогда в эмиграцию подастся Имперская Тень. Великий Зомби.
– «Великий Зомби, сотворенный гением Скорцени» – так когда-нибудь будут отзываться об этом творении рук обер-диверсанта рейха пронырливые историки. И это «гением Скорцени» будет звучать, как «гением Микеланджело».
– Скорее всего, историю жизни двойника фюрера они будут начинать словами: «В годы Третьего рейха в Германии объявился некий проходимец, австриец с итальянской фамилией Скорцени…»
Они оба рассмеялись, и опять между каминами и снежно-лунным окном-бойницей воцарилось тревожное молчание.
– А не получится ли так, что вместе с ним в эмиграцию отправят настоящую Еву? Для правдоподобия.
– Пока что могу лишь сказать, что ее судьба будет решаться между правдоподобием смерти настоящего фюрера и правдоподобием жизни его двойнцка,
