Вячеслав Коротин - Порт-Артурский гамбит: Броненосцы Победы
Оленька, как много случилось за сегодняшний день! Еще утром, получив из Петербурга страшно разозливший меня приказ интернироваться, я был уверен, что мы застрянем здесь, в Шанхае, до самого конца войны, и утешало меня только то, что теперь, наконец, и я смогу получать твои письма. Но, стоило мне вернуться из консульства, как бункеровавшийся здесь японский крейсер, который оказался едва вступившей в строй Отовой, прислал ультиматум, привычно наплевав на китайский нейтралитет, и грозя потопить наш корабль прямо в порту, если мы немедленно не сдадимся! Я уж, было, мысленно попрощался с этим светом, снова попросив у тебя прощения, и ожидая нападения немедленно, как прикажу открыть кингстоны… Но тут, не иначе как вмешательством свыше, в порт вошел катер с прибывшего на рейд "Баяна"!
Японцы, которые дольше не могли находиться в порту без интернирования и не имевшие теперь возможности игнорировать международные правила, пошли на бой, где и были примерно наказаны "Баяном" за свое утреннее вероломство. Мы были рядом, но в битве не участия не принимали, так как по международным законам не имели права, зайдя в порт позже Отовы, затем преследовать ее. Но Баян и без нас утопил японца. Страшно было представить, что творилось на их маленьком крейсере, когда его ломали русские снаряды – ужасное зрелище. Но это война – они бы нас тоже не пощадили.
На катере я встретил моего младшего брата Петра, служащего на Баяне, однако не имел времени перекинуться с ним и парой слов. Одно радует, что он жив и, кажется, здоров.
Еще к нам на Сердитый с крейсера прислали нового вахтенного офицера, так что теперь у меня, наконец, появилась возможность написать тебе это письмо.
Сейчас мы снова в море. Спереди – невозмутимо рассекает тараном волны красавец "Баян", позади – исчезает последняя полоска китайского берега, и теперь наш путь лежит в открытый океан – туда, где нас ждет русский флот, туда, где мы сейчас нужнее всего.
А я – как всегда, живу только нашей будущей встречей.
Твой В.С.
P.S. С Баяна мне только что передали, что Петр погиб во время боя. А я так и не смог с ним поговорить! Надеюсь, Господь будет милостив к душе новопреставленного воина Петра, положившего жизнь за своих ближних. Прости, сейчас больше не могу писать.
Твой В.С.
На следующее утро Василий прибыл на "Баян", чтобы проводить в последний путь младшего брата. Океан был на удивление спокоен для осени.
На палубе крейсера лежало девять зашитых в парусину тел.
Команда была выстроена на палубе. Судовой священник махая кадилом читал отходную молитву. Солнце всё ещё ласковое в этих широтах в конце сентября освещало обнажённые головы маторсов и офицеров.
"Вееечная паамять!"– пел хор матросов, специально отобранных для церемонии.
"… и в землю отыдёши, яко земля есть." – закончил священник панихиду.
– Накройсь! – скомандовал вахтенный офицер, руководивший церемонией, – Слушай на караул!
Офицеры вскинули палаши, подразделение матросов подняло вверх винтовки. Ударил залп. Под звуки траурного марша офицеры крейсера подняли на руки останки Петра Соймонова. Пронесли до борта. Плеснула вода… Затем волнам были преданы тела погибших матросов.
После похорон Иванов пригласил мичмана к себе в салон.
– Ещё раз выражаю вам свои самые искренние соболезнования, Василий Михайлович, но у меня к вам разговор сугубо служебный. Вы можете говорить сейчас или перенесём его на более позднее время.
– Конечно могу, господин капитан первого ранга.
– Оставьте. Обращайтесь ко мне по имени-отчеству. Так вот. Разговор неприятный. Вчера вы грубо нарушили приказ пытаясь ввязаться в бой. Почему? Так захотелось в очередной раз отличиться?
– Нет, Фёдор Николаевич. Честно говоря сам не знаю как это получилось. Просто увидел, что японца можно быстро добить и закончить затягивающийся бой. Клянусь честью – о наградах не думал. Понимаю теперь, что поступил неосмотрительно… Не по взрослому, что ли. Поддался порыву…
– Именно. Именно не по взрослому. Вы, несмотря на свой возраст всё– таки офицер, к тому же волею судьбы командир пусть небольшого, но боевого корабля. И должны действовать опираясь не на эмоции, а на здравый смысл. Уметь просчитывать последствия своих поступков для себя, подчинённых вам людей и даже для страны, флаг которой развевается на вашем корабле.
Я не могу не указать в рапорте адмиралу о вашем поступке, но, надеюсь он поймёт почему вы действовали именно так. Идите Василий Михайлович. И отдохните сегодня, благо на миноносце есть теперь кому подменить вас на мостике. И вот ещё… Возьмите это.
Иванов протянул Василию бумажку, на которой были отмечены координаты "могилы" его брата.
Сайгон
Когда до Сайгона оставалась сотня миль в каюту Соймонова постучал механик.
– Заходи, Володя. Что скажешь?
– Отвоевался наш "Сердитый", Василий. Тебе конкретно рассказать или на слово поверишь?
– Что такое? – Нахмурился мичман.
– Ну если вкратце – если до Сайгона доползём, то уже хорошо. Я уже приказал передать на "Баян", что больше десяти узлов дать не можем. Сайгон – наша последняя стоянка в этой войне. Ну сам вспомни, как в Артуре регулярно механизмы из строя выходили, а мы ведь только по окресностям бегали. А тут сколько отмахали… Да ещё зачастую с форсировкой. Неделя-две на ремонт необходимы. А кто их нам даст?
– Неужели ничего нельзя сделать?
– Увы. Даже будь у меня запчасти – всё равно нужны работы в мастерских.
На следующие сутки отряд прибыл в Сайгон, где "Сердитый" был интернирован, а его офицеры и большая часть матросов перешли на "Баян". Хотя полноценным "разоружением" это назвать было нельзя: все четыре пушки миноносца были демонтированы и вместе с боезапасом и оружием экипажа были переправлены на крейсер. Из оружия на "Сердитом " остался только минный аппарат и две мины к нему. Вопросы интернирования были переложены на князя Ливена, командира уже разоружённой здесь "Дианы". Иванов, побывав в консульстве, вернулся на борт с почтой из Петербурга и крейсер забункеровавшись взял курс на точку рандеву с эскадрой.
Письмо мичмана Соймонова
Дорогая, любимая моя Оленька!
Не таким уж и долгим оказался наш океанский поход. Были две погрузки угля в открытом море, были досмотры встретившихся пароходов на предмет военной контрабанды и был океан, почти такой же безграничный и бездонный, как наполнявшее меня все эти дни ощущение океана нерастраченной любви, которое так хотелось донести до тебя, невзирая на все расстояния. Сам я твоими молитвами жив и здоров, но вчера у нас в машине случилась серьезная поломка, и теперь корабль требует срочного ремонта. Механик клянется, что даже в оборудованном порту работа займет не меньше двух недель, и мы уже сутки медленно ползем в Сайгон, где мне прийдется оставить старого товарища Сердитого на попечение нашего старшего механика и экипажа интернированной там же Дианы. Мы же с матросами пока заменим на Баяне тех, кого пришлось отправить с захваченным Баяном еще до Шанхая контрабандистом с военными грузами, которые были сочтены достаточно ценными, чтобы быть отправленными во Владивосток.
Очень-очень жду нашей встречи, чтобы снова затеряться в глубине океана твоих глаз и снова увидеть на нашей грешной земле кусочек настоящей, небесной красоты – самую-самую лучшую девушку на свете!
Из французского Сайгона,
Навеки твой,
В.С.
Владивосток, 30 сентября 1904 года
С самого утра командир броненосного крейсера "Громобой" Дабич был в замечательном настроении – сегодня корабль впервые после двухмесячного ремонта должен был выйти в море, а отряд артурских броненосцев, похоже, окончательно сбежал из-под носа у японцев… Благодушное настроение, казалось, было и у всего крейсера – не особо напрягаясь, он прошел по положенному маршруту и к вечеру благополучно вернулся в порт.
Капитан так и не узнал, что будь его настроение не столь замечательным, и стоило бы случиться той редкой цепочке случайностей, что произошла в реальной жизни… Черезмерно лихой маневр у единственной на все побережье неогороженной банки Клыкова в заливе Посьет закончился бы для 'Громобоя' четырьмя месяцами в сухом доке, а для выкинутого на это время из того же дока и залатанного буквально на живую нитку крейсера "Богатырь" – и вовсе – вступлением в строй уже после войны.
Теперь же чуть не погибший весной на скалах "Богатырь" остался в доке, и рабочие спокойно продолжили укреплять его новое, в основном деревянное, днище. По удивительному совпадению основные работы по корпусу были завершены (едва ли возможное в наше время дело!) 1-го января по новому стилю, как раз в день памяти святого Илии Муромца, у которого нижняя часть тела, как известно, тоже была единственным слабым местом.
Бухта… в Зондском архипелаге
