Дино Динаев - Учитель афганского
Перед кабинетом Сабирова никого не было, Ширин, толкнув дверь, вошла.
Сабиров, полный, красиво седеющий мужчина в роговых очках, сидел за столом. Он пригласил вошедшую женщину сесть, но она осталась стоять.
Кабинет не имел никаких изысков, но был чисто прибран, светел, тихо наигрывало радио. Несмотря на всю простоту, на Ширин он произвел неизгладимое впечатление.
Сидят тут в чистом, музычку слушают, а она, можно сказать, святая женщина вынуждена шататься по грязным улицам и на каждом шагу выслушивать похабные предложения. Из ее глаз опять брызнули слезы.
Сабиров выскочил из-за стола, подошел и торопливо усадил на стоящий у стены диван. От чиновника шел запах чистого тела и хорошего ненавязчивого дезодоранта. Слезы Ширин сразу высохли. От злости.
Сабиров тем временем вновь вскочил и кому-то позвонил. Ширин во все глаза поедала взглядом его белоснежную рубашку, словно выбирая цель.
Сабиров вернулся и опять сел рядом с ней. Открылась дверь, и вошел еще один мужчина, наверное, одногодок и друг Сабирова. В руке у него был стакан с чаем, он протянул его Ширин, но она не взяла, тогда он поставил его на стол и сел рядом.
— Что случилось? — спросил он.
— Надо помочь женщине, — ответил Сабиров. — Видишь, что с ней творится. Видно совсем жизнь довела.
— Вечно ты, Рахмет, на себя все тащишь. Направил бы ее в соцобеспечение. Ни сам покоя не знаешь, ни другим не даешь. Уже и ночью ко мне приходишь советоваться, я от тебя в другой дом перееду, так и знай.
Но им уже было не суждено расстаться никогда.
Ширин порывисто встала, отошла к дальней стенке, а когда обернулась, то рука у нее оказалась длиннее на пистолет с навернутым глушителем.
Она стала стрелять и выпустила, не останавливаясь, шестнадцать пуль. Руки и ноги мужчин дергались из стороны в сторону, заставляя диван истошно скрипеть, на пол с громким плеском лилась кровь и моча. Жертвы в полном молчании разевали рты, словно рыбы, выброшенные на берег.
Уже первые выстрелы были смертельны, но мужчины перестали дергаться только тогда, когда она перестала стрелять. Ширин подошла и сняла с Сабирова очки, висящие на одной дужке, чудом уцелевшие в бойне.
Они их надела и, напевая мотивчик, звучавший по радио, умиротворенная вышла из комнаты.
Чума проснулся оттого, что в его комнате в посольстве зажгли свет. Директор заслонился от слишком ярких лучей и спросил:
— Кто здесь? Сколько время?
— Два ночи, — ответил знакомый мурлыкающий женский голосок.
— Не может быть! — воскликнул директор, узрев сидящую с гордым видом в кресле Ширин. — Как ты прошла через охрану? Зачем ты здесь? Тебя кто-нибудь видел?
— Привет, милый, — проворковала она. — Ты меня ждал? Я знаю, что ждал. Иди к мамочке, — она простерла к нему руки, не дождавшись, сказала. — Ну ладно, я сама к тебе приду.
Когда она присела на краешек кровати, директор шарахнулся от нее на другую сторону.
— Я принесла тебе подарок, — Ширин протянула ему сабировские очки. — Гляди, какие хорошие. Ты солидный человек, у тебя должны быть очки. Люди тебя уважать будут, скажут: "Он умный, потому что книги съели его глаза."
— В порядке у меня глаза, — возмутился директор. — Никто их у меня не ел. Убирайся отсюда, пока я не вызвал охрану.
— А что ты им скажешь, милый? Что я убила двух ни в чем не повинных людей по твоему навету?
— Клевета! Ни про какие убийства я и знать не знаю. А завтра, вообще, возвращаюсь в Питер.
— Правильно, милый. Только мы вернемся вместе.
— Как вместе?
— Я долго думала и решила подарить тебе мою невинность. Только ты должен будешь на мне жениться. Но я решила, что ты меня достоин.
— Достоин? Что за бред? К тому же я женат.
— Та женщина тебя не любит. Она тебя обманывает. Пока ты решаешь судьбы страны, она спит с собственным псом.
— Нет у меня никакого пса!
— Врешь, есть. У Ивана Ивановича есть на тебя досье, там даже фотографии есть.
Директор понял, что имеет дело с настоящей сумасшедшей, и решил не спорить с ней, сделав робкое движение в сторону кнопки вызова прислуги.
— Давай покурим, — душевно предложила Ширин.
— Конечно. У меня есть хорошие сигареты. Настоящие американские. Не подделка.
— Зачем нам эта мура? У меня есть папиросы. Я тебе их сейчас сама набью.
Ширин достала беломорину, освободила от табака, собственноручно набила принесенным с собою чарсом и обслюнявила.
— Кури, милый, — она протянула "бычок" директору, а когда тот еще более отполз от нее, незатейливо вынула из кармана пистолет. — Ну же, милый.
Директор вынужден был подчиниться и взял папиросу, дурно пахнущую своей не слишком чистоплотной хозяйкой и влажную от слюней.
— Ты не затягивайся, — она подтолкнула пистолетом его руку с сигаретой.
Однако когда директор набрал в рот сладко пахнущего дыма, Ширин ткнула его дулом под ложечку. Чума мгновенно задохнулся и инстинктивно глубоко вздохнул.
Поначалу ему показалось, что ему влили сироп. Внутри сделалось сладко и до такой степени пусто, словно он раздулся размером с железнодорожную цистерну.
— А ты еще разочек, милый, — промурлыкала Ширин, ее голос показался директору нежнее пения райской птички.
Он уже с жадностью сунул в рот обслюнявленный окурок и делал затяжку за затяжкой.
Потолок комнаты стремительно улетел в небеса, а сама комната приобрела размеры Красной площади. Сидящая перед ним женщина пульсировала. Она то растягивалась на несколько километров вверх, то ужималась до размеров булавочной головки.
— Как же я в нее попаду? — подумал директор раздеваясь.
Потом он на некоторое время отключился, втечение которого ему показалось, что его проволокли через мельничные жернова. Когда пришел в себя, обнаружил себя сидящим на кровати в одной рубашке, без трусов. В паху было противно холодно, сыро и почему-то грязно.
— Где же ты? — спросил он. — Иди сюда.
— А все уже кончилось, милый, — проворковала Ширин.
— Как кончилось? — директор задумчиво поскреб под крыльцом, он ничего не помнил, в памяти остались лишь грохочущие мельничные жернова, ничего себе секс! — Иди сюда, говорю!
Он хотел схватить женщину, но протянутая рука вдруг улетела куда-то в межзвездное пространство. Из того же пространства в глаз прилетела рукоятка пистолета.
Боль была даже приятна, но глаз почему-то закрылся и не хотел больше открываться.
Чума захныкал.
— Все меня обижают. Чертом называют, а ведь я хороший, братцы. Я ведь всех вас люблю.
Хлопнула дверь.
— Ширин, любимая! — крикнул директор, но ему никто не ответил. — Все меня бросили. А я ведь серьезно. Я и жениться могу.
Покачиваясь, он посидел еще немного, пока в голову ему не пришла гениальная мысль.
— Пойду, к муриду сьезжу, — решил он. — Самое время.
Директор спустился вниз, где в дворике седые от ночной свежести стыли правительственные "зимы". Чума обошел их, и ему сразу повезло. В одной из машин в гнезде торчали ключи.
Директор сел, запустил мотор и с развевающимися трехцветными и звездно-полосатыми флажками на бампере подъехал к проходной. Охранник осветил его фонариком и сразу узнал:
— Анатолий Борисович, а куда… — и застыл с открытым ртом, потому что бывший советник Президента находился в машине в одной распущенной рубашке без трусов и босой.
— Открывайте ворота немедленно, — высокопарно приказал Чума. — У меня важная правительственная встреча. Я должен увидеться с этим долбанным муридом.
Охранника хватило только на то, чтобы поднести ко рту рацию и выдавить:
— Михалыч, открывай главные ворота.
С гордым видом директор выехал.
— Коля, а почему без сопровождения? — спросил по рации диспетчер.
— Какое к черту сопровождение! — заорал охранник. — Он же без трусов.
— Кто без трусов?
— Конь в пальто!
— В пальто и без трусов? Не понял.
— Да пошел ты!
Чума тем временем катил по ночному городу. После двенадцати освещение выключали, но на небе сияла огромная круглолицая луна, освещая все вокруг словно второе солнце.
Чудесное действие папиросы продолжалось. Дорога пульсировала, то, собираясь в гармошку, то, вытягиваясь в нить.
— Очень, понимаешь, трудно ехать, — разговаривал Чума сам с собой. — Надо все-таки стр-рр-роить дороги как в Р-россии. Они хоть не растягиваются.
Город заканчивался резко. Сразу за зданием автовокзала в стиле модерн начиналась ровная как сковорода степь, изредка поросшая высохшим бурьяном, в лунном свете казавшимся седым.
Вылетев на скорости в степь, Чума испытал волшебное чувство: ему казалось, что он воспарил. Земля осталась далеко внизу, а у безотказного "зима" вдруг отросли крылья, позволяющие нестись ему с бешеной скоростью над мельтешащей внизу землей.
