Вадим Шарапов - Командир Особого взвода
Якупов вытащил трубку изо рта, быстро и серьезно покивал, потом провел ладонями по лицу, что-то тихо прошептал.
– Вот так, – продолжил Нефедов, – а если все понимают, то надо в ответ помочь. Чуть вконец баню не разнесли.
Он поглядел на черные бревна. Вся стена бани, обращенная к огороду, была густо утыкана гвоздями. Шляпки их блестели как отполированные.
– Надо, думается мне, дверь заново сколотить, окно починить. Стекло, поди, можно тут найти, хотя бы кусок небольшой. Ну и внутри тоже – лавки оскоблить, печку поправить… Короче – чтобы всё было чика в чику.
Люди молча закивали
– Я еще крышу переложу, – сказал Ясин. – Я по крышам мастак.
– Хозяину спасибо, – татарин провел широкой ладонью по дверному косяку. Внезапно глаза его открылись до необыкновенной ширины, и он заорал. – Э! Ты что! Куда сел!
Нефедов, холодея внутри, развернулся, готовый ко всему.
И увидел, как Никифоров, матерясь, поднимается с пенька. Прямо с плащ-палатки, полной маслят.
На миг все замерли. Первым захохотал Конюхов. Он повалился на землю, тоненько повизгивая и колотя босыми пятками по разбросанной траве. Засмеялся Файзулла, бросив трубку и утирая набежавшие слезы, потом голосисто заржал Женька Ясин, откинув голову и широко разевая рот.
– Особый… особый взвод! – сипел Конюхов. – Так твою растак! На себя… на себя поглядите!
В сердцах поддав по пеньку ногой, Никифоров заскакал, держась за ушибленные пальцы. Повалился рядом с Конюховым и тоже засмеялся. Старшина смотрел на них и чувствовал, как пружина внутри медленно раскручивается, отпускает, слабеет.
– Ну вот что, бойцы… – он начал говорить, и вдруг захохотал сам.
Старшина Степан Нефедов стоял и смеялся – хлопая себя ладонями по бокам, приседая, хохоча радостно. Как в детстве.
Облака совсем разошлись, и вскоре с чистого неба брызнул теплый грибной дождь.
За махорку
Пощада – удел сильных.
Ночной дождь кончился. От мокрой земли под лучами солнца поднимался легкий парок, последние ручейки еще стекались в лужи, высыхая на глазах.
Косарь пошарил в сумке, достал оттуда брусок, несколькими легкими касаниями поправил лезвие своей "литовки" и спустился с обочины на луг. По сапогам хлестнули перья мокрой травы, стегнуло холодком. Он поплевал на руки и замахнулся. Коса тонко запела, укладывая траву ровными рядами. Плавно, не торопясь, двигался косарь по луговине, оставляя за собой темный след.
Утомился он не скоро – оторвался от косьбы только тогда, когда почувствовал, что солнце вовсю начинает припекать затылок. Тогда он аккуратно обтер косу пучком травы и прислонил ее к березке, одиноко стоящей посреди луга. Широким шагом направился назад, к дороге. Взял сумку, достал оттуда узелок с едой и уселся на камне, отмахиваясь от появившихся уже оводов, нацелившихся на широкую спину под пропотевшей рубахой.
Позади послышался громкий шлепок и короткий матерный возглас. Косарь обернулся, прожевывая хлеб, и увидел, как невысокий человек в военной форме смахивает грязь с галифе. Левая рука у него висела на перевязи, рядом на земле валялся тощий вещмешок и палка с набалдашником из оленьего рога.
– Помочь, браток? – спросил косарь, поднимаясь с камня. Военный глянул на него, наклонился, чтобы поднять мешок и тихо охнул, хватаясь за колено. Крепкая рука подхватила его под локоть, не давая упасть.
– Спасибо, – уголком рта улыбнулся человек, опираясь на палку, – ты понимаешь, какое дело… Вроде как из госпиталя-то выписали, да не долечили еще. Наука, что с них возьмешь! А мне в часть надо, вот и добираюсь еще с ночи, хромаю потихоньку. Колено разрабатываю. Пока до Волоколамска доберусь, глядишь, и вечер будет. Да и дорога тут, я тебе скажу – то ни одной машины, то все груженые под завязку и пассажиров не берут. Свернул на проселок, решил, что так ближе будет. Да не туда свернул, похоже. Заблудился.
Он протянул руку.
– Степан.
– Михаил, – отозвался косарь, пожимая мозолистую ладонь, про себя отметив, что старшина (по погонам заметил), по всему видать – мужик жизнью битый, не тыловик, хотя орденских планок и не видно. Зато нашивки за ранения на пол-рукава. Пошарил глазами, поискал знаки рода войск, но не нашел. Непонятный старшина.
– Ты чего здесь, Михаил? От деревни вроде далеко, да я тут и деревень-то давно уж не видел.
– Там деревня, за лесом, по другой дороге. Березовая Грива, – махнул рукой мужик, продолжая рассматривать Степана с ног до головы. Тот заметил это, улыбнулся шире, блеснула металлическая коронка.
– Любопытствуешь?
– Да как сказать… Нечасто здесь военные появляются, в наших-то местах.
– А что здесь такого, в ваших местах? – заинтересовался старшина, присаживаясь на камень и вытянув больную ногу перед собой. Он пошарил по карманам и огорченно сплюнул.
– Вот зараза! Папиросы в госпитале забыл! Всю ночь не до курева было, а сейчас захотелось – и на тебе! Эх-х…
– Махру курите, товарищ старшина? – хохотнул Михаил. – Если да, то у меня с собой найдется.
– Здорово! – обрадовался Степан, доставая из нагрудного кармана зажигалку – старую, побитую, из латунной гильзы от трехлинейки, – махра, брат, это даже получше, чем папиросы. Первое дело от усталости!
Михаил бросил ему на колени увесистый кисет и поднялся.
– Пойду за литовкой схожу.
Когда косарь вернулся, старшина уже свернул толстую, с большой палец, самокрутку и теперь дымил, блаженно прикрыв глаза и жадно затягиваясь, словно ядреный самосад и на самом деле был для него лекарством от всех болезней.
– Так что здесь, в ваших местах, такого? – повторил он вопрос. Михаил хотел было отмахнуться, перевести все в шутку, но вдруг наткнулся на взгляд из-под век. Острый и внимательный, он царапнул, словно когтем, и шутить отчего-то расхотелось, хоть старшина и улыбался по-прежнему добродушно.
– Да… чего тут? Гиблые здесь места, – неохотно отозвался Михаил, постукивая бруском по лезвию косы, – нехорошие.
– Интересно, – Степан снова затянулся, самокрутка яростно потрескивала, выпуская огромные клубы сизого дыма, – гиблые, говоришь? А вроде ничего, красиво, и леса не топкие, сосны да березняк, редко где елки попадаются. Сам сказал, даже деревня твоя – Березовая Грива. И часто гибнут здесь?
– По весне двоих волки загрызли. Приезжие, из района. Переписывать приезжали население. Капитан какой-то, а с ним девчонка молодая совсем. Волки их порвали, в лесу дело было – машина у них встала, мотор заглох.
– Волки? – переспросил Степан настороженно. – Или…?
Михаил помрачнел, опустил косу, глянул исподлобья. Старшина почувствовал, что задел мужика своими словами. Непонятно было только – с чего он так напрягся.
– Волки. Кому больше? После этого комиссия приезжала, разбирались. Всех мужиков в сельсовет перетаскали, спрашивали, что да как, да не было ли каких обид… Так и уехали ни с чем. А чего тут решать, если и так ясно, что волки! Одни кости оставили на дороге.
– Понятно, – Степан неопределенно хмыкнул и начал подниматься, опираясь на палку, – ладно, Михаил, спасибо тебе за махру. Добрая махорка. Отдохнул я, теперь дальше пойду. Ты мне только расскажи, куда точно нужно идти, чтоб до Волоколамска добраться.
– Погоди, старшина, – косарь придержал его за рукав. – ты вот что… Давай-ка я тебя подброшу до шоссе. У меня лошадь с телегой вон там на опушке. Все веселее, чем пешком. Да еще раненому.
– Это точно! – охотно согласился старшина, вскидывая на плечо вещмешок. – Ну, давай свой гужевой транспорт!
До шоссе они добрались через час с небольшим. Пегая лошадка, хоть все время всхрапывала и озиралась, но бежала ходкой трусцой, и Степан, которого под ярким солнцем сморил сон, очнулся только тогда, когда Михаил осторожно потряс его за плечо.
– Вставай, старшина, – сказал он, – приехали.
Телега стояла на проселке у самого выезда на шоссе, по которому туда-сюда сновали грузовики.
– Вон, в той стороне Волоколамск. Сейчас быстро доберешься, – показал Михаил и стал разворачивать лошадь.
– Спасибо, Миша, – старшина пожал ему руку и добавил, усмехнувшись, – добрая у тебя махорка, добрая. В голове от нее аж звенит.
– Давай-ка, я отсыплю, – добродушно гуднул мужик и не слушая возражений, быстро пересыпал в чистую тряпицу чуть ли не половину кисета. Потом чмокнул губами и легонько стегнул лошаденку вожжами. Телега скрипнула и покатилась по проселку.
Степан поглядел в широкую удаляющуюся спину, покрутил головой и рассмеялся, подбросив в руке махорку. Потом крепче сжал набалдашник палки и пошел на обочину, тяжело прихрамывая.
* * *
Холодный ноябрьский дождь мелкой дробью стучал по черной ткани комбинезона, капли стекали с нее не впитываясь, падали в переполненную водой губку мха.
