Александр Трубников - Черный Гетман
Он вдохнул, чтобы вымолвить слово отказа, после которого останется лишь собрать пожитки, но осекся от нежданной помехи.
— Дядюшка! Ольгерд! — в дверь залетела с Ольга. Улыбнулась, как жемчуга показала. — Морс клюквенный горячий поспел. Велеть чтоб подали?
— Вели, дочка, — растаял сотник. Глянул на Ольгерда со значением, усмехнулся себе в усы. — Наш Сарабун глаголит, что напиток сей для здоровья весьма полезен. А уж после тяжких ран — особо. Мы тут сейчас уж совет свой закончим, так что давай, к столу приходи. Подарки, что в Киеве взял, буду тебе показывать.
Девушка всплеснула руками, зарделась и кинулась обратно хлопотать. Совсем было ушла, но вдруг обернулась и бросила на Ольгерда озорной быстрый взгляд. Перехватил его Ольгерд. В стол потупил глаза. Приготовленный отказ застрял вдруг комом в горле. Он нахмурился, глотнул из кружки медовухи и, сам себе удивляясь, словно мыслей иных не держал, выговорил рассудливо:
— Что же, пан сотник. Прав ты, как ни крути. Нечего за журавлем гоняться, коли синица в руки сама летит. Пойду я к тебе на службу.
Разгладились морщины на лбу у старого казака: чуял, видать, что может и отворот получить. Крякнул Тарас довольно и потянул саженную руку в дальний конец стола где, в окружении копченостей и солений, дожидалась своего часа бутыль доброй горилки.
* * *С тех дней, когда Ольгерд ушел из Смоленска, прошел без малого год. Проскочила бегом зима, пришла весна, вздыбила воды Днепра и Сожа, понесла хрустящие льдины к далекому Запорожью, выплеснула речные воды на заливные луга. Потешив рыбаков, сошла полая вода и поднялись на выгонах густые сочные травы. С купальскими забавами пришло мягкое полесское лето.
С кочуровского хутора, не желая стеснять хозяев, Ольгерд съехал еще весной. Выискал в городишке мещан с просторным домом и доброй стряпухой, определился на постой. Квартирантом он был спокойным. Жил тихо, безобразий не чинил, уезжал часто, платил щедро, благо жалованье в три сотни талеров, — в нищем Полесье деньги громадные, — позволяло не скопидомничать. Жизнью нынешней был он вполне доволен, единственное, чего не хватало, так это ольгиных разносолов. Да, положа руку на сердце, и самой девушки, к которой он за время жизни на хуторе прикипел душой. Потому, хоть до стрельбы по дичи был равнодушен, прознав, что сечевики-ветераны со всей округи задумали большую многодневную охоту под Любечем и берут с собой жен да детей, сам напросился в сотникову свиту.
Раны у Ольгерда давно прошли и он с головой ушел в войсковые заботы. А дел наемника-компанейца было невпроворот. Вышколив первый свой десяток и передав его новому казаку лоевского коша, Ольгерд отобрал самолично очередных новобранцев, и снова гонял их семью потами, перемежая наставнические дела с гарнизонной и волостной службой. Возглавляя охранников-гайдуков ездил с сотником Тарасом то в Любеч, то в Чернигов то в Нежин. Мотался по приписанным к сотне селениям, грамоты старостам развозил, подати собирал. Два раза раз ходил на объявившихся по лесам разбойников. Была это сугубая мелочь: беглые холопы всех мастей, да дезертиры, от голода да с отчаяния нападавшие на запуганных полесских крестьян. Разговор с пленными был коротким — опушка леса вблизи села, чтоб видели холопы, как новая казацкая власть про них печется, сук потолще, да веревка покрепче. Все надеялся повстречаться с Душегубцем, да не пришлось. Пропал загадочный Димитрий, словно в воду канул — то ли затаился после большой добычи, то ли погиб.
Добравшись до поляны, где раскинулся охотничий лагерь, Ольгерд спрыгнул с коня, бросил повод недавно заведенному джуре, огляделся. В дальнем конце под присмотром казачков пасся целый табун скакунов, один другого краше — собравшиеся казаки не бедствовали и в лошадях толк знали. Чуть в сторонке, выложенные в два ряда, проветривались седла — простые невзрачные и богатые, расшитые золотом и серебром. Ближе к нему, под деревьями вразнотык стояли телеги, на одной из которых сидела, болтая алыми сафьяновыми сапожками, Ольга.
Первый загон еще на рассвете провели хозяева, любецкие казаки. Подняли с болотца загодя присмотренное кабанье стадо, положили свинью и двух секачей, так что приехавших к полудню у гостей ждали вывешенные на суку освежеванные туши, под которыми, приготавливая обильный обед, суетились дворовые люди. Ольгердовы копейщики, сменив пики на окованные железом рогатины, были отправлены в загон под руководством Олексы Поповича, давно уж ставшего правой рукой бывшего десятника. Самого же Ольгерда Тарас, углядев, немедля вытребовал к столу.
Одобрительно поглядев на бурлящий пятиведерный казан, от которого шел кружащий голову аромат сдобренной травами отварной дичины, Ольгерд направился к персидскому ковру, уставленному бутылями да блюдами, вокруг которого, ожидая начала пира, расположились казаки. Все это были зрелые мужи, с властными мясистыми носами и шрамами на суровых обветренных лицах. Сечевики, с малых лет не знавшие другого промысла, кроме войны, имевшие собственные владения, но считавшие дни до весны, когда сойдет распутица, чтобы оседлав коня, отправиться в Запорожье, где ожидает их новый поход.
Многих из тех, кто сейчас, развалившись у походного стола пил вино, горилку или посасывал на турецкий манер, редкую, но помалу входящую в обиход люльку с кислым табачным листом, он уже знал. Из Черниговского полка — седневский сотник Яков Полежай и слабинский, Иван Тризна, Семен Герасименко из Ични, бывший борзнянский полковник Самойла Курбацкий, да Савва Мишуренко из Батурина. Были еще кошевые атаманы из разных мест, и простые реестровые казаки, знакомые и незнакомые, в общей сложности десятка полтора числом. Всех их, насколько былОльгерд посвящен в непростые расклады казацкой старшины, объединяло две вещи — сечевое братство и недовольство нынешним своим положением. Старый Тарас намекнул перед самым выездом, что затеянная охота была лишь предлогом. Для всех объявили, будто видели в здешних глухих местах редкого белого зубра, на самом же деле лоевский сотник хотел вдали от чужих глаз и ушей потолковать с верными, проверенными людьми.
Война, начатая русским царем, судя по всему, подходила к концу. Со взятием Вильно Литва склонилась под стрелецкими бердышами, а гетман Радзивилл, примеряя корону великого князя, вел со шведами переговоры о конкордате. Новый шведский король Карл Густав вторгся в коронные земли Польши и занял ее, почти не встречая сопротивления шляхты. Его гарнизоны уже стояли в Варшаве и Кракове. Мало кто сомневался в том, что Речь Посполитая, недавно еще раскинувшаяся от Черного до Балтийского моря, доживает последние свои дни. А потому нужно было думать, как жить дальше.
Большой кровью достались мятежным запорожцам земли и привилегии, и многие опасались, что присягнув русскому царю они, вместо того, чтоб спокойно управляться на новых своих маетках, попадут из легкой варшавской упряжи под тяжелый московский хомут.
Что говорить, русский царь стелил пока мягко. Число реестровых казаков положил такое, что хоть каждый день ему свечки ставь во здравие — в шестьдесят тысяч сабель против тех шести, что оставил польский король. Хлебное жалованье казакам установил, войску дал в походах погулять, на Литву воевать взял Ивана Золотаренка, а с ним двадцать тысяч сабель. Но казаки, новые хозяева Украины себя уже ощутили шляхтой, со своими собственными вольностями и сеймами, а потому, наглядевшись на жизнь московских стрельцов, безропотно подчинявшихся царской воле, стать служивыми людьми не рвались. И все было бы хорошо, если бы не окончательно утвердившаяся в ближайшем круге старого, почти все время хворающего гетмана Богдана-Зиновия чужая, "нехорошая" семья корсунских мещан Золотаренков. От том и шел застольный разговор.
— Старший Иван в Литве гетманствует, — рокотал, размахивая в руке кружкой, Самойла Курбацкий. — Мало ему Корсуня и Нежина, скоро и Оршанский бунчук над собой поднимать велит…
— Младший, Василь, в Нежине командирствует, — кивал, посасывая люльку, Иван Тризна. — А тесть Ивана на Черниговский полк поставлен. Если и дальше так пойдет, то вскоре все земли, от Гомеля до Путивля станут вотчиной этого выкрестового племени.
Завидев приближающегося Ольгерда казаки примолкли, но Кочур махнул рукой:
— Это мой человек, надежный. Это как раз тот, кто нам и нужен: сам литвин, да казакам служит верно. Присядь, сынку, послушай старых ворчунов. Может что дельное нам подскажешь, а глядишь и сам помочь сможешь…
Ольгерд опустился в траву. Ему немедля подставили кружку, дали подсоленную краюху.
— Будьмо!!!
Добрая горилка обожгла горло, огнем растеклась по жилам.
— Знаешь ты, что нас всех здесь тревожит, — закусив, обратился к Ольгерду сотник. — Вытесняют нас, сечевиков, из старшины казацкой Золотаренки. Метят гетманство получить на все верхние земли, своих людей по кошам расставить, да к московитам перебежать.
