Александр Антонов - Звезды против свастики. Часть 1
– Чай? Буду! А ты почему так одета, собралась куда-то?
– Да, в Петроград, – нарочито бодро ответила Машаня.
– То есть… – не понял Михаил. – Надолго?
– Насовсем! – повернувшись к отцу лицом, с некоторым вызовом ответила Машаня. – Я переезжаю жить в Петроград!
– Но… нет, подожди! А как же университет?
– Доучусь в Петрограде, я уже оформила перевод. И вообще, папка, я всё решила. Не надо мучить меня и себя ненужными вопросами!
Она решила! Михаил тупо смотрел на поставленный перед ним стакан с чаем. Когда она успела это сделать? Видно, тогда, когда он, усыплённый её покорностью – теперь-то понятно, то была лишь видимость! – полностью сосредоточился на предстоящей свадьбе. Но молчать он не станет, дудки!
Михаил поднял глаза, и приготовленные слова застряли в горле. На него смотрела пламенная революционерка Мария Спиридонова, готовая теперь в теле дочери вновь пойти и на бой, и на каторгу! Такую не остановить и не отговорить. Михаил разом сдулся, как проткнутый безжалостной иглой воздушный шарик.
– Давай я тебя хотя бы провожу, – каким-то не своим голосом предложил он. – Сейчас позвоню насчёт машины.
– Не надо ни того, ни другого, – отклонила предложение Машаня. – Проводит меня Глеб Абрамов, а поедем мы на такси. Я в дорогу возьму еды, ты не против?
– Что?.. Да, конечно, бери, что хочешь…
В дверном проёме образовалось какое-то движение. Евгения в халате. Когда она успела встать? Теперь уже жена может и хотела что-то сказать, но, встретившись с Михаилом глазами, молча повернулась и удалилась в комнату.
– Спасибо тебе за то, что проводил, и за билет тоже, хотя на мягкий вагон можно было и не тратиться. Ладно, – Машаня чмокнула Глеба в щёку, – иди, а то уедешь вместе со мной.
Глеб улыбался, но с полки не вставал.
– Что это значит? – нахмурилась Машаня.
– Просто я купил не один, а два билета, теперь купе всё наше, – пояснил Глеб. – Провожу тебя до Питера. У меня ещё два свободных дня. Надеюсь, ты не возражаешь?
– А если возражаю, ты сойдёшь?
Глеб решительно поднялся с полки.
– Стой, – ухватилась за полу шинели Машаня. – Оставайся. Я не против…
Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь. Эта песня не про них. Машаня и Глеб любили друг друга с раннего детства. Просто они очень долго были уверены, что это братско-сестринская любовь, впрочем, таковой она поначалу, видимо, и была…
* * *– Что случилось? – долетел до ушей Михаила обеспокоенный голос Ольги.
Ежовы и Абрамовы пришли разом, и в просторной прихожей Жехорских сразу стало тесно. Встретившая их Евгения полушёпотом объяснила ситуацию, и в зал гости вошли слегка подготовленными. Михаил, пересилив себя, встретил друзей возле накрытого стола, пожал руки Ершу и Васичу, поцеловал в щёки Ольгу и Наташу, однако с таким мрачным видом, что невольно вздохнули даже мужчины. Стоит ли удивляться, что застолье в первый день наступившего года как-то не клеилось. Гости старательно пытались завести хозяина, а тот лишь больше мрачнел. Всем было неловко. Ситуация изменилась после прихода нежданных гостей. Чету Сталиных никто не звал, но и гнать, понятно, не стали. Иосиф сегодня был под стать принесённому им вину: когда хотел, он мог быть чертовски обаятельным грузином. В конце концов на лице Михаила появилась скупая улыбка, и за столом облегчённо вздохнули.
Когда Сталин достал из кармана трубку и вопросительно посмотрел на хозяина дома, Михаил проводил его на лоджию. Балконы в элитных квартирах «золотого квартала» были застеклены и слегка отапливались, потому температура там приближалась к комнатной.
Стоя у приоткрытой створки, Сталин раскуривал трубку, а Жехорский теребил ум в поисках темы для разговора. Не понадобилось. Раскурив трубку, Иосиф сам предложил тему.
– Я должен повиниться перед тобой, Миша, – сказал он. – Это я помог Машеньке перевестись в Петроградский университет.
– Ты?! – так Михаил давно не удивлялся. – Но почему?!
Сталин смотрел в сторону, туда, где за оконным стеклом сверкала тысячами огней праздничная Москва.
– Когда она пришла ко мне с просьбой, я поначалу подыскивал слова, чтобы отговорить её или вежливо отказать. И ты знаешь, я было нашёл эти слова. Но когда взглянул твоей дочери в глаза, то понял: весь мой дар убеждения не сработает. Ибо не обиженная девочка передо мной, а взрослая, нечто крепко вбившая себе в голову женщина, притом с глазами Марии Спиридоновой. И я обещал, и сдержал слово, дабы не стало хуже.
Потом Сталин курил, продолжая рассматривать что-то за стеклом, и Жехорский искал взглядом, видимо, то же самое, но только у себя под ногами. Слова так и не пришли. Когда трубка была докурена, мужчины просто обменялись крепким рукопожатием и вернулись в комнату. Вскоре Иосиф и Надежда ушли. Теперь Михаил мог передать друзьям слова Сталина.
– Вот упырь! – в сердцах воскликнула Ольга.
Вслух её не поддержал никто, а взглядом лишь Наташа. Евгения отвела глаза в сторону, а мужчины глянули скорее осуждающе.
– Ладно, – проворчала Ольга. – Чуток переборщила, признаю. Но доча-то, доча хороша, знала ведь, к кому обратиться!
Зазвонил телефон. Трубку взяла Евгения.
– Звонил Глеб, – сказала она по окончании разговора. – С вокзала. Велел передать, что проводит Машаню до Петрограда.
Наташа и Ольга тревожно переглянулись, а Ольга ещё и стрельнула глазом на Михаила, но тот отнёсся к известию весьма спокойно.
* * *Когда утром третьего января Ольга на звонок открыла дверь, то увидела Глеба.
– Ты как здесь? – удивилась она.
– Приехал, – лаконично ответил Глеб, проходя в квартиру. – Ты не рада?
– Что за глупости, рада, конечно. Просто у тебя увольнительная до завтра, вот мы и подумали…
Взгляд Глеба оборвал окончание фразы.
– Мы поругались, – сказал он и пошёл в свою комнату, а Ольга тяжело опустилась на тумбочку для обуви, горестно покачивая головой.
19-апрель-40. Разведёнка (игра разведок)
Весна 1940 года заплутала меж Карпатских гор, поэтому в остальную Украину пришла позднее обычного. И тут же, без обиняков, принялась за дело. По-хозяйски решительно раздвинула волглые шторы над всей территорией по обоим берегам Днепра, подставив города и веси под лучи совсем было обленившегося солнышка. Досталось (в хорошем смысле слова) и стольному граду Киеву. Изголодавшиеся по уличному теплу кияне каждую освобождённую от дел суетных минутку спешили под живительный свет его (солнышка) лучей. Потому и на Крещатике, и в парках на Днепровских кручах, и в других любимых горожанами местах отдыха в эти дни было людно. И, заметьте себе, подавляющему большинству из вышеупомянутых граждан было глубоко наплевать на то прискорбное обстоятельство, что на Подоле в эти дни кто-то помер…
«Застрелился», – уточнил бы (предоставь я ему слово) следователь местной прокуратуры, благополучно списавший сей не столь уж сложный (как ему виделось) случай на суицид.
И всё бы ничего, если бы не одно «но» – вернее, два.
Первое «но» прозвучало на чистом немецком языке, и не где-нибудь, а в кабинете самого Вильгельма Канариса, главы небезызвестного абвера.
– Что это было, Курт? У Доктора действительно сдали нервы, или…
Оборвав фразу, Канарис выразительно посмотрел на сидящего по другую сторону стола мужчину средних лет, неприметной внешности, в форме полковника.
Курт Хартман, начальник отдела Абвер-Восток, легонько пожал плечами:
– Пока что точного ответа о причинах потери нашего резидента в Киеве я дать не могу, господин адмирал, будем разбираться. Но не это видится мне сейчас главным. Гораздо хуже то, что с уходом Доктора (по доброй ли воле, или с чьей-то помощью) оборвалась единственная ниточка, связывающая нас с агентом Флора. Я вам докладывал: вербовка Флоры целиком заслуга Доктора, и тот настоял на том, чтобы связь с ней поддерживалась только через него… Я докладывал… и вы это одобрили…
Под тяжелеющим взглядом адмирала поток красноречия Хартмана сошёл на нет, и тот умолк, не смея увести глаз из-под цепкого взгляда начальника. Канарис усмехнулся и ослабил хватку:
– Успокойтесь, Курт. На ваше счастье, у меня прекрасная память. И я не забыл ни о той редкой удаче, которая выпала вашему отделу – я имею в виду вербовку Флоры, – ни о том, что лично одобрил представленный вами план работы с этим особо ценным агентом. Однако хочу вам напомнить, Курт, – Канарис вновь придавил взглядом испытавшего было облегчение Хартмана, – что перед словом «особо ценный» присутствует слово «гипотетически», ибо никакой по-настоящему ценной информации Флора нам пока не передала. Согласен… – адмирал жестом остановил встрепенувшегося было полковника. – Согласен, что времени с момента вербовки прошло слишком мало, чтобы делать какие-либо выводы о истиной ценности агента. И всё же… – адмирал взял со стола песочные часы и, перевернув, поставил перед Хартманом. – Ответьте мне, Курт, это вам о чём-нибудь говорит?
