Александр Мазин - Место для битвы
Серега посмотрел на свои загорелые руки, исчерченные светлыми полосками шрамов, потрепал лошадь по жесткой гриве. Взревновавший Пепел тут же пихнулся мордой: а меня? Духарев приласкал и его, поглядел на ладони. Да, эти ладони мало годились для ласки. Оружие и – особенно – тяжелое весло накатали на них такие бугры мозолей, что ими гвозди можно забивать вместо молотка. Настоящие рабочие руки, хм… работника ножа и топора. Вернее, меча и рогатины, поскольку топору Духарев безусловно предпочитал прямой клинок, а нож… Ну, нож – это не оружие, по местным понятиям, так, сало стругать.
Пепел, не отставая, опять сунулся мягкими губами, уложил тяжелую башку на шею Серегиной лошади. Та тихонько заржала. Решила, видно, что жеребец к ней подбивает клинья.
Серега вспомнил, как он горевал, потеряв коня в давней сече у Хортицы. И как чудом отыскал его той же осенью. А еще говорят всякие придурки, что Бога нет!
* * *Той осенью Серега с Устахом заехали в Чернигов. Собственно, путь их лежал мимо Чернигова в Любеч. В Любече друзей ждала торговая лодья. С ее хозяином, добрым приятелем Духарева, купцом Гораздом, было еще по весне сговорено, что возьмет он обоих варягов на обратном пути. А чего ж не взять? Заморский товар – легкий: шелка – не мука. А две пары варяжских рук будут очень кстати и на воде, и на волоках.
От Переяславля до Любеча – рукой подать. Даже осенью верхами за несколько дней дойти можно. Но Духарев с Устахом не торопились. Был у них, перед отъездом, доверительный разговор с самим Свенельдом. И тайное поручение.
«Я,– сказал Свенельд,– даю это дело вам, а не своим дружинным, потому как родичей у вас в наших краях нет и своих интересов тоже. А люди вы опытные. Хочу я, чтоб ехали вы в Любеч непременно через город Чернигов, а в Чернигове погостили бы денек-другой да и пригляделись к делам тамошним. Может, увидите что… занятное».
Тут воевода сделал многозначительную паузу. Не любивший недомолвок Устах тут же спросил напрямик:
– И что ж нам в Чернигове искать, княже?
– А не знаю! – ответил Свенельд с той же подкупающей прямотой.
Слывший на киевской Горе опытным и изворотливым политиком воевода со своими гриднями не хитрил никогда. За то и любила его дружина. И еще за ум, щедрость и личную храбрость. Ну, и за удачливость, конечно.
– С Рунольтом черниговским мы не в дружбе и не в ссоре,– продолжал победитель уличей.– И господин его не я, а великий князь киевский…
Тут воевода слегка склонил голову, как бы признавая старшинство Игоря. Слишком многие открыто ставили на воеводу – против князя киевского. Особенно после того, как Свенельд, отговорившись местными проблемами, отказался идти с Игорем на Царьград. И Игорь в отместку даже не включил его имя в договор, заключенный с императором ромеев. Ближники Игоря открыто подзуживали князя. И богатая Гора тоже исподволь пыталась натравить великого князя на удачливого воеводу, получившего в удел древлянские и примученные уличские земли. Но открыто порицать Свенельда Гора не осмеливалась. Кое-кто из больших киевских бояр был в крепкой дружбе с воеводой. И еще сторону Свенельда держала сама великая княгиня. А Ольгу на Горе уважали. Поэтому до открытой вражды дело не дошло, а Свенельд постоянно подчеркивал, что не ставит себя вровень с великим князем и остается по-прежнему воеводой киевским. Правда, данью уличской и древлянской делиться не собирался и не скрывал, что намерен по возможности расширять собственный удел. Ведь именно на таких условиях варяжский воевода принял службу у великого князя.
Но на черниговские земли уличский покоритель никогда не претендовал. Так в чем же дело?
Воевода объяснил, в чем.
– Больно много этим летом через мои земли из Чернигова полона прошло, братья-варяги,– сказал он.
Устах с Серегой удивленно переглянулись. Эка невидаль – полон! Нормальный предмет экспорта. В здешнем мире, где постоянно кто-то на кого-то нападает. Обычное дело при таком великом князе. А где война, там и пленники. Рабы на продажу. В иные «урожайные» на брань годы за раба три ногаты дают. Как за овцу.
– Ну-ну,– угадал их мысли воевода.– Все не так просто. Кабы то весь была, чудь да всех понемножку – тогда я б не удивился. А то ведь древляне, да поляне, да сиверяне, да радимичи. Да половина – девки молодые, и не военная добыча, а челядинки.
– Ну и что? – пожал плечами Устах.– Ну продают смерды дочерей. Обычное дело.
– Обычное,– согласился Свенельд.– В плохие лета. А нынче неурожая не было. Зато жаловались мне недавно: набежали, мол, на село люди оружные. Скотину не тронули, а вот девок шестерых увели.
– Степняки?
– То-то и оно, что нет. Бронь, говорят, почти как у моих гридней.
– Гридни? – Устах презрительно скривил губы.– Из-за шести девок мараться даже нурманы не станут.
– Из-за шести, может, и нет,– воевода прищурился.– А из-за ста шестидесяти? Мои люди купцов, что полон последний везли, аккуратно поспрошали: откуда челядь? Оказалось, почти всех брали в Чернигове на торгу. А сами купцы – киевские. Мои люди вызнали: возят они полон в Степь, да недалеко возят. За лето раз шесть обернулись. Вот и занятно мне: почему это киевские купцы, что ране вели торг с ромеями да булгарами и вместе с Игорем в Царьград гостями хаживали, ныне из Чернигова сиверскими землями в Степь ходят? И откуда та челядь, что они в Чернигове покупают?
– А сами девки что говорят? – ляпнул Духарев.
Устах и воевода изумленно поглядели на него, и Серега прикусил язык. Забыл он особенности местного менталитета. Кого интересуют слова рабыни?
Между тем Серега не раз имел возможность убедиться, что именно эти самые челядинки, особенно из тех, что приближены к власть имущим, являются хранителями ценнейшей информации. В первую очередь потому, что относятся к ним – как к мебели. Но переубеждать варягов Духарев не стал. Бесполезно.
– Не может быть,– продолжал между тем Свенельд,– чтобы без войны столько челяди на восход уходило. Зато, слыхал я, в черниговских землях разбойнички озоруют. Только что ж это за разбойнички, что на открытом торгу, у дружины на виду, в княжьем городе хищеным торгуют? А?
До Устаха еще не дошло, а Серега уже все понял. Поскольку в прежней жизни, где вроде бы рабства не существовало, с подобным бизнесом имел несчастье столкнуться.
– Мафия, что ли? – поинтересовался он.
Конечно, его не поняли. Пришлось пояснить, что он имеет в виду преступный сговор разбойников как таковых и разбойников из числа представителей власти.
Свенельд поглядел на Серегу с явным одобрением.
– Похоже, – согласился он. – Вот и проведайте, что да как.
Духарев открыл рот, чтобы согласиться, но его перебил Устах.
– А нам-то что за дело до черниговских, княже? – заявил синеусый варяг. – Пусть Рунольт черниговский сам и разбирается.
– А если он всем этим и заправляет? – предположил Духарев.
Устах пожал плечами.
– Он – в своем праве,– твердо сказал варяг.– Кому из черниговских не по нраву, как Рунольт судит,– пускай великому князю челом бьет. А ежели говорят на его гридней, что на чужих землях озоруют, так надо их сперва уличить. Мало ли что смерды болтают! Пусть выйдут да и объявят обиду, как по Правде положено! А без того выходит не Слово, а пустословие. Смерду соврать – что псу лапу задрать! Это что ж, мне из-за каких-то сиверянских девок, смердок, с черниговским князем ссориться?
– Но надо же что-то делать! – возразил другу Духарев.– Ну и что ж, что смерды. Это же наш народ…
– Кто, сиверяне, что ли? Нам, варягам? – ухмыльнулся Устах.
Духарев осекся. Опять он в чужой монастырь – со своим уставом…
Но Свенельд иронию Устаха не поддержал, напротив, поглядел на Духарева с еще большим вниманием и сказал:
– Ты, Устах, как и я,– природный варяг. А Серегей? А сколько тех, кто Перуном клянется, усы синит? То-то! Мы эти земли под себя взяли. Всё, что по эту сторону от степи,– наше. Хоть полянские земли, хоть сиверские, хоть уличские. Наши! И земли. И смерды.
– Не потому ль ты, княже, за уличей три года с уграми воевал? – усмехнулся Устах.
– Потому,– без улыбки ответил Свенельд. – Есть мы – и есть Степь. Что под нас не пойдет – под Степь ляжет. И своих Степи отдавать никак нельзя.
– Это девок-то? – не унимался Устах.– Да кто их считает?
– Я,– сказал Свенельд.– Девки, варяг, мужчин рожают. И смердов, и воинов. Таких, как ты.
* * *Князь черниговский Рунольт оказался природным варягом. Старый, постарше Свенельда. Еще с Игорем в первый ромейский поход ходил, когда их на море ромеи огнем пожгли. Видно, был Рунольт некогда воином знатным. Теперь же самым выдающимся у князя было брюхо. С хороший пивной бочонок.
Звался Рунольт князем, но по сути был не князем, а посадником. Большую часть с полюдья не в свою казну клал, а отправлял в Киев, Игорю.
