Андрей Валентинов - Око силы. Четвертая трилогия (СИ)
Кто-то запоздало вспомнил, что забыл икону Святого Георгия, покровителя разведчиков. Тогда поручик достал бабушкин подарок. Живой огонь словно пробудил древний лик. Царь-Космос улыбался в своей каменной темнице.
Уезжать брат категорически отказался. А вот ему, старшему, наставительно советовал эмигрировать. Волчья шкура, считал он, ненадежная защита.
Поручик не спорил. У каждого – своя судьба, свой выбор. Доктор Франкенштейн не зря старался, выращивая Монстра. Настало время пустить его в дело. В Киевском военкомате он получил предписание, и вскоре уже ехал в Ташкент. Красным частям Туркестана требовались командиры с боевым опытом.
Прошло два с лишним года. Кожа Монстра давно окаменела, привычными стали чужое имя и чужая речь. Каждый вечер поручик заново проговаривал все, сказанное за день, пытаясь найти ошибки. Пока обходилось, но сегодня он несколько раз был на грани. Лишние слова, ненужные эмоции. Нельзя! Красный командир, его новый коллега, неглуп и глазаст. Не оступись, Монстр, не подведи творца!
Монстр скалил клыки и рычал, соглашаясь с мудрым доктором. Не подведу, не волнуйся.
Всегда готов!
Уже возле входа в общежитие, поручик внезапно вспомнил, что странные милиционеры встретили сотрудников Техгруппы именно в тот вечер, когда письмо от бдительного товарища Касимова уже лежало в канцелярии Центрального Комитета. Догадаться, куда его передадут, достаточно просто. Случайность?
Товарищ Ким предупреждал не зря.
5
…– И ко всему еще не заварили чай, – резюмировал товарищ Ким.
Возразить нечего – не заварили, даже не вспомнили, не до того было. Однако начальству не объяснишь, оно и слушать не станет.
– Итак, что мы имеем? По всему Центральному Комитету только и разговоров о секте душителей при Научпромотделе, интересующий нас человек мертв, а все, что можете предложить – это сказки бабушки Блаватской. Дорогие товарищи! Всей этой мистикой место исключительно на помойке – под толстым слоем извести.
Все, как и в прошлый раз. Начальство на подоконнике, подчиненные перед ним, плечо к плечу. Не «смирно», но и не «вольно», лишний раз не вздохнешь.
– Надеюсь, больше никогда не услышать от вас ни о Агартхе, ни о Шамбале, ни о парящих в воздухе махатмах. Или я что-то не понимаю?
Черная трубка в руке, в глазах – не пойми что, на губах почему-то улыбка. Вроде бы и не слишком сердится.
– Что скажете?
А что сказать?
Доклад о случившемся был написан еще вчера, поэтому была надежда, что к утру разберутся, утихнут. Где там! Чуть ли не каждую четверть часа в комнату заглядывали незнакомые физиономии. Якобы по ошибке, дверью промахнулись. Посмотрят, усмехнутся со значением, покивают сочувственно.
Гриша Каннер звонил трижды. Среди прочего пересказал слух, будто бы сам товарищ Троцкий привселюдно поинтересовался, что за чудеса творятся в аппарате ЦК? После такого можно было ожидать чего угодно, и прежде всего вызова к непосредственному начальству. Но товарищ Ким явился сам. Кивнул с порога, взглянул вопросительно.
– Кто первый?
– Я первый, – ротный глубоко вздохнул, шагнул вперед. – Товарищ Ким! Думаю, догадка товарища Вырыпаева об этой… Агартхе правильная. Я, конечно, не Нат Пинкертон и даже не Ник Картер, но вот чего выходит. Игнатишин – тот еще фрукт. Интеллигент, мистик и все такое, но знал он о чем-то серьезном. Не об этих ваших маха… махата…
– Махатмах, – негромко подсказал начальник.
– Так точно. Не верю я, чтобы Касимов такой, извиняюсь, дурак, чтобы на всякую Блаватскую купиться. И другие тоже не дураки – те, что письмо отследили. А что человек от инфаркта помер, так это еще не доказательство. Сунули рабу божьему револьвер под нос, а он с непривычки…
– Отставить!.. Садитесь товарищи.
Рука с трубкой нырнула в карман. Товарищ Ким улыбнулся:
– Верно сказали. Вы – не Нат Пинкертон, и я тоже. Этим делом займется, кто положено. Я только что говорил с товарищем Сталиным. Мнение у нас одно – вы оба действовали абсолютно правильно.
Молодые люди, явно ожидавшие иного, переглянулись.
– Особенно товарищу Сталину понравилось, что вы пошли в музей, сразу же, как прочитали письмо. Он считает, что у вас неплохая интуиция. А что опоздали – не ваша вина. Чья, будем разбираться, а вы работайте дальше. На болтовню не обращайте внимания, у нас в ЦК любят чесать языки. Вопросы?
На этот раз первым успел батальонный:
– Товарищ Ким! А как же дело Игнатишина? А вдруг там и в самом деле что-то серьезное?
Начальник покачал головой, прикусил зубами черную трубку.
– Никакого дела нет – и не было. Забудьте. Считайте, что это приказ.
На это раз никто не шутил.
Глава 3. Высшая мера
1
Легко ли уходить в смерть? Дурацкий вопрос – как раз для самоубийцы с намыленной бельевой веревкой на шее. Но и тот трижды подумает, прежде чем табурет ногой отпихивать. Разве что в атаке, самогона хлебнув и речь комиссарскую выслушав. Бежишь, орешь, «мосинка» в руках легкая, словно из бамбука. «Бей контру, коли! За власть Советов!..»
Прикрыл Леонид глаза. Ерунда это! Бежать легко, а когда Ей в глаза поглядишь, когда Она тебе оскалится… Дал слабину. Не хватило сил на простое и ясное «нет».
– Я вас не знаю, гражданин начальник. Представьтесь.
Пожалел сразу, но поздно. Тот, кто сидел за столом, кивнул, взглянул не без интереса.
– Я заместитель начальника Секретно-оперативного управления и начальник Особого отдела ГПУ. А я вас помню, товарищ Пантёлкин. В 1919-м я приезжал в Питер, вас тогда с фронта отозвали.
Фамилией, впрочем, не поделился. И не надо, и так все ясно. Темно-синяя гимнастерка мягкого дорогого сукна, белый металл в петлицах, на рукаве – нашивка с ромбами, одеколонный дух, волосы чуть ли не в бриолине. А присмотришься – лошадь лошадью, только с усами.
Вот они, начальнички новые. Вот, значит, за кого воевать довелось!
– Вы, товарищ Пантёлкин, напрасно мне не верите. Смертный приговор на вас уже больше года висит, а мы вас вытащили, спасли, можно сказать. Между прочим, из-за вас Особый отдел чуть не поссорился с товарищами из Петрограда. Очень уж им крови Фартового хотелось. Но мы своих не выдаем. Чекистское братство – не пустые слова. Это закон, товарищ старший оперуполномоченный.
– Бывший, – напомнил Леонид. – Меня из ВЧК еще в 1921 уволили.
На лошадиной морде – снисходительная усмешка. Начальничек тоже почуял слабину, сейчас давить станет. И ответить нечем, все карты у него.
– Това-арищ, Пантёлкин! Чекист – он бывшим не бывает. Ваше личное дело просто переслали из Питера к нам, в Столицу, в феврале 1922-го вас оформили сотрудником Госполитуправления в той же должности. Ваша служба продолжается…
Слова падали, словно капли воды с потолка. Не отвернулся, не спрятаться. Леонид понял – сейчас сломают. Для того и спасали из-под пуль, в Столицу везли, обедом из ресторана кормили. Немалый чин по его душу прислан, не мелочатся товарищи с Лубянки.
– Итак, товарищ Пантёлкин. Прежде всего, вы отчитаетесь о своей работе. Мы хотим знать, кто отдал приказ о разработке операции «Фартовый», кто вел и прикрывал вас все эти месяцы. Вы уже знаете, что операция сейчас квалифицируется, как ошибочная, даже преступная. Вашей личной вины в этом нет, вы лишь выполняли приказ. Так помогите разоблачить врагов! Назовите имена, дайте показания, реабилитируйте себя перед рабоче-крестьянской властью. Иного пути нет, иначе предателем станете вы сами. Со всеми вытекающими, Пантёлкин, учтите!
Уже не «товарищ». Давит, морда лошадиная, костями хрустит. Леонид прикинул, когда этот тип мог появиться в ВЧК? В 1918-м его точно не числилось, тогда свои наперечет были.
– Вы Лафара Георгия Георгиевича помните, гражданин начальник?
– Как? Как вы сказали?
Осекся начальничек, с мысли сбился. А Леониду легче стало. Вовремя друга вспомнил!
– Когда меня в декабре 1917-го товарищ Дзержинский в ВЧК позвал, я совсем еще мальчишкой был, только-только шестнадцать исполнилось. Вот меня под начало Жоры Лафара и отдали, чтобы делу научил. Потом к нам еще Яша Блюмкин пристал, вроде как оперативная группа образовалась.
– Блюмкин? – лошадиная морда нервно дернулась. – Он-то здесь причем?
– Не причем, – как можно наивнее улыбнулся Леонид. – Просто служили вместе. Так вот, в декабре 1918-го Жору отправили с заданием на юг, к интервентам. Оперативный псевдоним – «Маркиз Делафар»…
– Маркиз Делафар! – начальничек облегченно вздохнул. – Теперь понимаю. Он, Пантёлкин – настоящий герой. И погиб героем.
Леонид вспомнил Жору, яркогубого, кудрявого, веселого, казалось, не умевшего унывать. «Лёнька, пока стрелять не начали, давай я тебе стихи свои новые прочту. Про Французскую революцию». Пантёлкину его стихи нравились, Дзержинскому, говорят, тоже.
