ГЕОРГИЙ ЛОРТКИПАНИДЗЕ - СТАНЦИЯ МОРТУИС
Смешная штука - жизнь. Разве мог я в дни своей полуголодной юности всерьез предпологать, что когда-нибудь и мне, будущему профессору и Директору, достанется роскошная, в два этажа, дача в Цхнети, и что в моем гараже будут нежиться две иномарки? А теперь... Мой "Вольво-Круйзер" - агрегат всему городу на зависть. Вот и жму на газ, стрелка спидометра подрагивает у отметки "сто", но я уверен - мой зверюга не подведет. Да и "Пастораль", надо признать, великолепное шоссе. Широченное и гладкое как зеркало, не хуже чем где-нибудь в Бельгии, ездить по нему одно удовольствие. Не могу забыть, полвека здесь змеей вилась узенькая двухрядка, считавшаяся правительственной трассой. А я был молод, молод, молод! Да-а, было времечко! Много воды утекло с тех пор, хм-хм... Нет, смешная все же штука - жизнь. О даче в Цхнети, да и о директорстве, я тогда мечтать, конечно, не мог. Слава всеобщему прогрессу и процветанию, нервирует и сводит с ума только одно - возраст. Но успехи геронтологии вселяют в меня надежду. Шестьдесят пять, - это еще не старость. Я, как и мой верный "Вольво-Круйзер", на полном ходу, и выгляжу молодцеватее своих щенков, ух, чтоб их материнское семя. Тявкайте, тявкайте - вам еще не скоро делить наследство. Черт меня побери, если я не доживу до девяноста!... Узенькая вилась здесь тогда дорожка, да и та была не из лучших - петляла, выбоины да рытвины на асфальте. Впрочем, все доперестроечные дороги были такими. Нелегкая была жизнь, почти всем доставалось на орехи почем зря, а нонешние шалопуты избалованы до крайности, ничего для них не жалеем, как тут им не избаловаться! Наша вина, наша. В мое время все было иначе. Шла борьба за приличную жизнь и за место под солнцем дрались не щадя живота: расталкивали конкурентов руками, давили сами, чтоб не быть раздавленными другими. А хорошо бы завести знакомство с этой, как ее, Лобелли, чтоб сегодняшний вечерок не выпал пустым номером и просранным префом. Надо поговорить на эту тему с директором гостиницы. Недаром я устроил в институт его балбеса, пускай теперь подсобит маленько. И если выгорит... Как забавно поглупеют лица моих партнеров по префу, вот было бы здорово! По-моему, для этой заморской телки я и в свои шестьдесят пять достаточно импозантен. Есть еще порох в пороховницах. После концерта надо будет на полчасика отделаться от моей дражайшей половины, как-нибудь попасть в артистическую, а дальше я надеюсь на свои экспромты, красноречие и знание итальянского, "кара миа...". Ради такого конца стоит поддать на газ...
X X X
Вчера вечером ты хлестал водку из горлышка, орал пьяные песни, ругался как скот, лез в драку и, конечно, совсем не думал о том, каким будет неизбежное отрезвление. Ох, если бы... Если бы ты опомнился хоть на секунду, вспомнил о горьком похмелье, которое ждет тебя утром. Если бы постарался живо представить себе фактуру отвратительной лавы, что круша внутренности поднимается из глубины желудка. Если бы ведал, что творишь в пьяной эйфории. Если бы не терял способности оценивать вред, который тебе же и нанесут выпаленные в злом горячечном бреду лишние слова. И если бы тебе не казалось, будто все тебе нипочем и любое море по колено. Если бы. Но человек пьющий, жалкое подобие хомо сапиенса, способен жить только настоящей минутой. Вчера ты потерял лицо, а сегодня сожалеешь об этом, но увы! - слишком поздно...
... Странные мысли посещают меня, однако, во время моих ежевечерних прогулок. Признаюсь, я давным-давно не притрагивался к спиртному. В мои-то годы и при моей изрядно потрепанной сердечной мышце - алкогольное отравление смерти подобно. Но будь я помоложе, - клянусь всем что для меня свято, - напился бы как безработный моряк. И будь что будет на следующий день. Увы, пить мне никак нельзя, я давно уже не претендую на то, что кто-то отпустит мне грехи, вот и остается гулять по зеленым улочкам родного города, гулять и воздыхать по прошлому. Но, раз уж мне запретили туманить себе сознание спиртным, я решаюсь на маленькую уловку. Гуляю я не просто так, а с заранее обдуманным намерением. Наконец и мне довелось испытать на собственной шкуре справедливость весьма спорной, на первый взгляд, поговорки: преступника неудержимо влечет на место преступления. Для стороннего наблюдателя, - ну скажем, для случайного постового, - эта картина не может представлять какого-либо интереса: старый обиженный человек не спеша прогуливается среди древних, как и он сам, тяжелых шестиэтажек, давно растерявших остатки былого лоска. Фасады этих домов образуют периметр некоей простой геометрической фигуры, и взору проникшего вовнутрь сей фигуры стороннего наблюдателя открывается раздольный двор, заставленный длинными столами и лавочками, - ветхими и кое-где подгнившими, но все же не растерявшими в наш век безумных скоростей свою притягательную силу, - и, кроме того, странное сооружение: нечто вроде первобытной волейбольной площадки, используемой ныне славными обитателями этих потресканных домов вместо автомобильной стоянки. Сторонний наблюдатель, вне всяких сомнений, при виде всех этих столов и лавочек равнодушно промолчал бы, разве что необязывающе поцокал языком, как бы сожалея о днях давно минувших, но уму и сердцу старого человека картина эта далеко небезразлична. Здесь он рос, бегал по двору в коротких штанишках, отсюда повезли на кладбище его отца и здесь поседела его мать. Вон тут, по-соседству, жил его верный друг, а вон в той квартире повыше, пребывала когда-то любопытнейшая личность, - все почему-то звали ее просто: Хозяин, - не раз вступавшая в конфликт с писаным законом, но ухитрявшаяся всегда вылезать сухим из воды. С Хозяином старика связывает особой прочности нить. Хозяйская обитель была размерами поболее, чем у соседей, так как состояла из двух смежных, присоединенных друг к другу квартир, и вообще - тогда он считался богатым человеком, одним из самых богатых в городе. Вот и эта волейбольная площадка, или, если угодно, автомобильная стоянка, когда-то была построена на его деньги. А деньги он обычно хранил в железном сейфе, установленном в его кабинете. Хозяин любил свой сейф, он любил его так, как любил бы собаку, если бы она у него была, называл его ласково "сейфуленька" и, бывало, расхваливал его прелести особо доверенным собутыльникам - один из самых богатых людей в городе любил прихвастнуть. Старик входит во двор, садится на лавочку и вспоминает о былом. Хозяина давно нет в живых, друга детства тоже, но пылкие словесные баталии между юными рыцарями благородных идеалов семидесятых - благополучными студентами местного университета, - далеки от завершения. Как забыть о горячих спорах под коньячок и закуску: спорах о честности, о смысле жизни, о справедливости общественного устройства, о любви и о ненависти, и о прополке сорняков тоже, - а как иначе можно наставить жуликов на праведный путь? Вспоминает старик и о том, что эти споры однажды ночью привели его в квартиру Хозяина, только вот Хозяина, как назло, не оказалось дома, и заставили его - ну да, эти споры и заставили, - вскрыть и очистить хозяйский сейф. Вспоминает он и о кожаных перчатках, которые потом выбросил в реку. Вспоминает и о том, как быстро-быстро, опасаясь как бы его не застали за этим шкодливым занятием, перекладывал пачки банкнот из сейфа в чрево вместительного черного портфеля, и как для последней пачки не хватило места, и как он впопыхах забросил ее обратно в сейф, и о том, как они с другом играли в беспроигрышный волейбол той незабываемой ночью, и чем все это кончилось, и как невообразимо давно все это было, и, конечно, про феерический костер в загородних сумерках - костер в пламени которого, разбрызгивая во все стороны разноцветные искры, горели деньги, деньги, деньги...
И, право, какое дело стороннему наблюдателю до немощного старика, который насытившись воспоминаниями стремится вырваться из их заколдованного крута и бежит от места преступления прочь. Вот он поднимается с лавочки и удаляется медленным, шаркающим шагом. Это и есть его бег, быстрее он просто не может. Не знаю, случайное ли это совпадение, или глубокий символ, блеснувший своим каким-то самым доступным краюшком, но путь старика лежит прямиком на кладбище. Ну пусть не на самое кладбище, но рядышком, совсем рядышком. Там нынче его жилище, его берлога, квартира, которую ему по возвращении, - вынужденному, - в родной город уступили местные власти в знак признания прошлых его заслуг. Может по причине этого соседства, он в последнее время частенько думает о той непроглядной тьме, что в скором будущем всенепременно поглотит его тело и душу. Дорога на кладбище длиновата, но довольно живописна, сумерки страсть как прозрачны, а старик, несмотря ни на что, еще крепок, и оттого, наверное, отказывается от вполне доступного ему общественного транспорта и предпочитает идти пешком. Итак, он бредет по направлению к своему дому, и пусть его без труда обгоняют другие, более молодые и беззаботные прохожие, но зато мысль его легка и невесома. Лучше сказать, почти невесома, ибо бремя прожитых лет отягощяет сердце с большей силой, нежели разум, и она, мысль эта, летит, обгоняя всемогущее время, веселой стрелой. Она шутя обходит запреты и преодолевает препоны, она подобна волшебному локомотиву, бесстрастно отсчитывающему стыки на магических рельсах. Локомотив тянет за собой вагоны памяти, пока еще почти пустые. Вагоны, груз которых возляжет на сердце только в самом конце длинного пути. Локомотив бодро тянет их без происшествий и остановок, но вот настает черед и поезд замирает на самой первой станции - Феерический Костер - и впускает в свои купе и коридорчики чуть ли не первых своих пассажиров (о, они пока ни о чем не подозревают), а спустя мгновение локомотиву дают зеленый, и он, протрубив в сказочный рог, подхватывает легенький пока состав и, набирая скорость, мчит в будущее дальше. Но это ненадолго. Вновь на его пути встают красные огни семафоров и, мягко подпрыгивая на игрушечных стрелках, волшебный поезд подкатывает к украшенному алым кумачом перрону. На кумаче красуется сотканная из суровой походной нити ясная надпись: Аспирантура - Залог Ваших Будущих Успехов. Надпись мерцает красными стоп-сигналами Ленинского проспекта, все вокруг меркнет, надвигается первая московская зима, перрон быстро покрывается залетающими прямо в купе февральскими снежными хлопьями, но вот, звучат фанфары, поезд трогается и летит в холодную даль, мимо спрессованных в секунды полустанков с неразличимыми названиями вроде "...второго дня", "...икс деленное на два...", "... если подинтегральная экспонента сходится в промежутке....", и... и подлетает к третьей остановке. На мрачном фасаде приземистого и старомодного вокзального здания тяжелыми, выцветшими буквами старательно выведено: Банкет, а ниже малюсенькими буковками добавлено: "по случаю присуждения искомой ученой степени". Здесь поезд отдыхает очень недолго, на самом деле он и не останавливался на этой станции по-настоящему, проходит коротенькая минута и он, ускоряя ход, ныряет в ночь и пургу. Вот так, чуть не сходя с рельсов и ума, мчится он сквозь кромешную тьму и сплошные завывания метели, да ведь конец перегону Наука, и ранним утром, вконец оглушив пассажиров нескончаемыми победными гудками, выныривает из тоннеля на четвертой остановке. На перроне нет ни души и никто не покидает вагоны, но вовсе не потому, что совсем нет желающих поразмять ноги после утомительного ночного перегона. Увы, выход из вагонов строго по пропускам, поезд окружен суровыми конвоирами с нарукавниками на ватных локтях, да и вокзальное здание всего только строится. Лишь укрылся от конвоиров в полуразвалившейся сторожке смотритель путей, да радует глаз корявая надпись на белом полотнище - Политика Только Для Самых Бессмертных. На этой станции поезд стоит долго, очень долго. Наливается хитростью и мощью, хищно выжидает момент для броска в широкую, студеную степь и наконец издав протяжный и жалобный глас, начинает свой поход через всякие там плохо освещенные и невнятные Значкастые, Воспитательные, Парадные, Предрассудочные, Разочарующие, Одобрительные, и прочая, и прочая. Он должен пройти их все, пока не выберется на главную магистраль - Большому Кораблю - Большое Плавание. Но пока он медленно, медленней чем пассажирам хотелось бы, пробирается сквозь болотистые чащобы и размашистые степные пространства, где ловушки, катастрофы, полустанки, встречные составы и семафоры поджидают на каждом шагу, - там вдали, за лесными туманами, вздымаются ясные и упругие контуры воздушного и лучистого строения. Здесь, у станции номер пять, поезд должен, ну просто обязан остановить свой бег. Но он степенно проплывает мимо этого чуда возвышающей дух архитектуры, и, о ужас! - вовсе не думает притормозить. Пассажиры, пытаясь разобрать как же все-таки зовется эта сказочная станция, прильнули к окнам, но туман мешает, ох как мешает разбирать буквы на расстоянии, встречный состав как назло мелькает перед глазами, да и машинист поддает пару, и красочная надпись на фасаде так и остается нерасшифрованной: то ли Счастье, то ли Девочка, то ли вообще - Дуракам Вход Воспрещен.
