Дмитрий Шидловский - Самозванцы
– Знаю, – кивнул Янек. – Я, как и вы, считаю коммунизм и фашизм самыми опасными болезнями двадцатого века. Не только для Польши, для всего мира. Я сделаю все, чтобы большевики потерпели поражение.
– Хорошо, – кивнул Крапивин. – Ты поможешь мне убедить Пилсудского помочь нам?
– По мере возможностей. А вы что собираетесь делать, когда закончите переговоры?
– Вообще‑то я хотел возвратиться к Колчаку… Но теперь думаю, что мне стоит посетить Петроград.
ГЛАВА 34
Господин мэр
Пули пробили стекло автомобиля. Две из них прошли буквально в нескольких сантиметрах от головы Чигирева. Осколки поцарапали щеку, и теперь историк прикладывал к ней платок. Поблагодарив водителя, проворство и быстрая реакция которого позволили им вырваться из засады на Миллионной улице, Чигирев вышел из машины, миновал двор и вступил под своды Мраморного дворца. Именно здесь он как глава временной администрации Петрограда счел возможным оборудовать свою резиденцию после гибели хозяев здания. Впервые попав сюда, Сергей был пленен изяществом и великолепием постройки. Впрочем, ему было приятно осознавать и то, что его резиденция располагалась в доме, который у него на родине был отдан музею В.И. Ленина.
Охранники взяли на караул, и Чигирев прошел в свои апартаменты.
– Сергей Станиславович, – метнулся к нему секретарь, – опять покушение? Вы ранены?
– Ерунда, царапина. – Чигирев брезгливо кинул окровавленный платок в мусорную корзину. – Оставьте меня на полчаса. Мне надо переодеться, я немного отдохну. Потом принесите сводки с фронтов, доклад комиссии по расследованию злодеяний большевиков и бумаги на подпись.
– Слушаюсь. – Секретарь кротко поклонился и вышел.
Чигирев прошел в библиотеку, остановился у окна и тяжело облокотился на подоконник. Перед ним простиралось Марсово поле, уже освобожденное от могил революционеров, снова пригодное для парадов. Если, конечно, будет повод праздновать победу.
"Какую победу? – подумал вдруг Чигирев. – И кто ее будет праздновать? Я спас этих людей от большевиков, а вместо благодарностей – только проклятия. Для левых я, видите ли, слишком жестко обошелся с большевиками, попавшими в плен. Для правых – слишком мягко. Для славянофилов я предатель, потому что пригласил финнов, а по мнению западников не должен был пускать в город армию Юденича. Все против меня! Господи, да я же просто спасаю их от красной чумы! Я делаю все возможное, чтобы улучшить их жизнь. А они, как только риск получить пулю в подвале чрезвычайки прошел, сразу стали требовать от меня реализации именно их идей и прожектов. Притом хотят, чтобы все делали за них, а они бы наслаждались радостями бытия. И почти никто не поддерживает, только критика со всех сторон. Да получится ли у меня выполнить задуманное?"
Чигирев подошел к ближайшему шкафу и взял первую попавшуюся книгу наугад. Он любил так гадать, а книжный шкаф еще никогда не подводил его, все время давая совершенно неожиданные, но точные подсказки. "Омар Хайям, – прочитал он и добавил: – Кстати".
Раскрыв книгу посередине, он прочел:
В этом мире не вырастет правды побег.
Справедливость не правила миром вовек.
Не считай, что изменишь течение жизни.
За подрубленный сук не держись, человек!
– Вот обрадовал! – Историк со злобой отбросил книгу. – Черт с ним, все равно до конца пойду.
Он решительно прошел в соседнюю комнату, распахнул дверь и застыл на пороге. Там на золоченом стуле, за чайным столиком сидел Крапивин – в парадной форме колчаковского полковника с погонами и всеми знаками отличия.
– А охрана‑то у тебя дрянная, – усмехнулся Вадим. – Можно входить и выходить сколько угодно. Неудивительно, что в тебя стреляют прямо под окнами резиденции. Кстати, те, что стреляли из револьверов, попались охране. А вот стрелок с винтовкой благополучно скрылся.
– Ты видел?
– Да, в окно. Работали, конечно, не профессионалы. Я бы тебя уложил, не сомневайся.
– Не сомневаюсь. А сейчас ты…
– Нет. Я хочу поговорить. Садись.
Чигирев прикинул, что если бы Крапивин хотел убить его, то наверняка уже сделал бы это. Историк подошел к столику и сел напротив Вадима.
– Это большевики в тебя стреляли? – спросил тот.
– Думаю, монархисты. Это уже третье покушение. Большевики пока заняты боями с Юденичем. Им не до меня, по крайней мере пока… Если, конечно, тебя не прислали из Москвы.
– Монархистам‑то ты чем не угодил?
– Я же провозгласил, что по окончании войны передам власть администрации, назначенной демократическим правительством России. А для монархистов иной власти, кроме государя, нет. И любой, кто этого не признает, – предатель.
– Тогда понятно.
– Слушай, хотел тебя спросить. Газеты какой‑то бред пишут про Ипатьевский дом в Екатеринбурге, про гильзы от оружия неизвестной системы… Что случилось? Это не твоя работа?
– Моя и Басова.
– Что с государем? Что с его семьей?
– Все живы.
– А где они?
– Басов вывел их в другой мир.
– Что ж, пожалуй, так лучше всего, – подумав, сказал Чигирев. – А что это за гильзы?
– Штатные автоматы отряда "Гранат". Басов, оказывается, собрал их, как и другое оружие.
– Представляю, как вы вломились в дом особого назначения! Да уж, оставили вы следующим поколениям задачу.
– Ничего, ломают головы над НЛО и исчезновениями в Бермудском треугольнике, поломают и над этой.
– Странно, что Басов вдруг вмешался.
– Не вдруг. Я наконец понял его логику. Он спасает отдельных людей, но никогда не вмешивается в политику.
– Тебе не кажется, что за то время, пока мы знаем друг друга, у него было очень много возможностей спасти отдельных людей, но он очень редко вмешивался. А вот в политике он участвовал достаточно активно. Притом именно с целью пресечь нашу с тобой деятельность. Нелогично как‑то получается. Я давно думаю о нем. Мне кажется, он действует исходя из какой‑то своей, особой логики. Мы не знаем, к чему он стремится, но цели у него есть, я уверен. Я хочу его понять. Интересно было бы расспросить Алексеева. Они много времени провели вместе.
– Да, пожалуй. Но Алексеев замкнутый тип, а перед нашим отъездом в Петербург в четырнадцатом вообще ушел в себя" Слова из него было не вытянуть.
– Я тоже заметил. Ладно, о них потом. Ты о себе расскажи. Ведь когда мы с тобой виделись в последний раз, ты с большевиками был. Сейчас вроде у Колчака. Или это камуфляж?
– Не камуфляж. Я ушел от большевиков.
– Почему? Стали невыносимы реки крови? Странно для тебя.
– Скажем так, я понял, что те, кто готов уничтожить столько людей, кто наплевательски относится к чувствам, вере и элементарным правам простых людей, никогда не построят достойного общества. Может, некоторые из них и верят, что ведут страну в рай, но на самом деле они тащат ее в ад.
– Слава Богу, понял.
– То, что я увидел, пока пробирался в Москву из Эстонии, просто убило меня. Продотряды, грабежи, зверство. Нельзя же так со своим народом!
– А с чужим можно?
– И с чужим нельзя. Но это же свои! Я должен перед тобой извиниться. Я помешал тебе предотвратить все это, когда еще было возможно. Я был неправ.
– Да ладно, чего уж теперь. – Чигирев отвел глаза. – Значит, ты теперь у Колчака?
– Да. Всю эту вакханалию надо остановить. Хоть как‑то.
– И для этого ты пошел к белым?
– Хоть как‑то, Сергей. Белые, по крайней мере, не будут устраивать такую мясорубку, какую устроили большевики. А потом можно повлиять на новое правительство, убедить…
– Блажен, кто верует, – усмехнулся Чигирев.
– Но надо же что‑то делать. Я не могу стоять в стороне, когда творится такое!
– Пожалуй. А в Петроград ты как попал?
– Я убедил Колчака, что надо вступить в переговоры с Пилсудским и Маннергеймом. Но вот с Маннергеймом ты меня опередил.
– Да, большой прогресс. Но с Пилсудским времени лучше не трать. Он убежденный русофоб. Белых он поддерживать не будет. Разве только на словах.
– Я это уже понял, без малого месяц в Варшаве проторчал. Кстати, видел Янека.
– Как он?
– Великолепно. Высоко летает. Кстати, пытается поменять историю Польши.
– Я знаю. Конечно, послать его в Польшу было моей ошибкой. Басов сыграл со мною злую шутку. Вот уж действительно, самое жестокое наказание – это когда тебе помогают осуществить мечты. Что же касается планов Ванечки поменять историю… Вряд ли у него получится.
– Почему?
– Польское общество еще не готово идти на компромиссы с соседями. Оно придет к этому только после Второй мировой и сорока лет коммунистического режима. Я был в Польше, я видел их.
– Ты говоришь почти как Басов. Но ведь и ты сам хочешь поменять историю.