Александр Грозный. Исчадия Ада (СИ) - Шелест Михаил Васильевич

— Не от меня, государь. От тела этого.

Царь отмахнулся и девки подхватили лекаря и окунув в кадушку с водой, прямо туда плеснули жидкого мыла. В четыре руки они сорвали с лекаря верхнюю одежду — сапоги он снял ещё на входе — выдернули из кадушки, сняли штаны и стали отмывать лекаря мочалом. Девицы работали словно профессиональная стиральная машина и уже через пятнадцать минут лекарь был чист и утомлён.

Царь, изредка поглядывая на процесс омовения, налил в гранёный прозрачный стакан из откупоренной бутылки спирта и опрокинул его в себя. Потом, не вдыхая, захватив щепотью квашеную капусту, посмаковал её, проглотил и только потом вдохнул. Приятное тепло скользнуло в желудок и растеклось по телу. Ещё одна щепоть кислой до оскомы капусты добавила блаженства. Царь почувствовал, что жизнь начала, вроде как, налаживаться и глубоко и медленно вздохнул-выдохнул.

Самуил Яковлевич укутался в большое покрывало и взглядом вопросил разрешение садиться.

— Присаживайся, эскулап, наливай, закусывай и рассказывай.

— Я сначала капусточки, с вашего разрешения, государь.

— Тут даже государям выкают, если только оскорбить хотят, — хмыкнул царь.

— Да, что ж такое⁈ — сокрушённо мотнул головой лекарь. — Снова не так.

— А вот, — развёл руками царь. — Больше молчи и слушай. Ты же, вроде как, говоришь, «путешествовал».

— Не особо прислушивался. Больше присматривался.

— На баб заглядывался? — усмехнулся Александр.

Лекарь смутился и налил себе в стакан спирту.

— Выпить-то можно? — спросил он.

— Пей, конечно, — кивнул головой царь. — Зачем же наливать, коли не пить. Ты в каком году оттуда пришёл?

Самуил выдохнул, крякнул, мотнул, словно лошадь, головой и, хлебнув заранее налитого квасу, обмяк.

— Благо-о-сть, — произнёс он.

— Вот! — ткнул в лекаря пальцем царь. — Уже по-нашему заговорил. Ещё по две-три дозы, и псалмы запоём! Хе-хе-хе!

— Псалмы — это вряд ли! — пробормотал хирург.

— Не перечь царю! — шутливо нахмурясь, «грозно» сказал Александр.

— Да ты деспот, — издеваясь, отреагировал мысленно лекарь.

— А ты думал! Тут иначе съедят в первый же день. Руки о твоё платье вытирать станут. Так и было с Иваном Васильевичем в детстве. Оттого он сильную обиду на Шуйских и Мстиславских затаил, да поквитаться не успел.

— Сейчас ты квитаешься?

— Вот ещё! Мне-то это зачем? Тех, кто меня пытался унизить уже нет, а остальные блюдят чин.

— Может ещё по одной? — спросил лекарь вслух. — Хороший у тебя, государь спирт. Я-то, как врач, в нём толк знаю.

— Пей-пей, да разум разумей. Не дурных люблю питухов. Сразу предупреждаю. Ты мне про житьё-бытьё своё расскажи. Я у тебя в больничке лежал в две тысячи шестнадцатом, а ты до какого дожил?

— До двадцать третьего.

— Ух ты! И как там? Кто президент?

— Президент тот же и дела те же, кроме войны с Украиной за Донбас.

— Ух ты! Решились, таки, наши! Молодцы! С четырнадцатого года ведь бандэровцы Донбас бомбили. И как, Киев взяли?

— При мне, ещё до Киева далеко было. Медленно там идёт. Вязнут наши. Или не торопится командование. Не знаю. Берегут и свой народ, и чужой. Да и зарылись там хохлы в землю глубоко. Шахты старые, да подвалы заводские… А может, бомб и снарядов не хватает. В Сирии ведь много потратили. А вдруг снова германцы полезут? Всё ведь нельзя тратить. Стратегический запас держать надо.

— Да-а-а… Промышленность стояла. Сталину вон сколько времени понадобилось, чтобы перестроиться…

— Не-е-е… Тогда по-другому было. Промышленность на войну работала с тридцатых годов, просто германец так шустро попёр, что заводы пришлось за Урал переносить. Вон, сталинградский тракторный не перенесли бы, потеряли бы нахрен.

— Верно…

Александр Викторович с Самуилом Яковлевичем ещё долго обсуждали политику партии и правительства их бывшей Родины, а потом разговор постепенно затих. И тот, и тот вдруг загрустили. Санька тихо шмыгнул носом, молча влил в себя пятьдесят грамм спирта, закусил рыбным расстегаем и чёрной осетровой икрой и скривился.

— Вот оно мне надо, разбираться в здешней политике. Кто я, и где политика Руси шестнадцатого века. Да ещё кикиморы с лешими и волколаки чёрные и белые. У меня уже крыша едет, Сеня.

— Тогда уж не Сеня, а Саня, — поправил лекарь. — Что, так всё плохо?

— Да, писдец! — тихо прошептал царь. — Всё один и один!

— Аки пчела? — спросил Самуил серьёзно.

Царь глянул на него подозрительно. Не смеётся ли? Крамолы не увидел и, отвернувшись, кивнул.

— В отпуск тебе надо, — в который уже раз посоветовал лекарь.

— Да какой, нахрен отпуск? Куда? Чем заняться? Рыбалку я особо не люблю. И горных речек здесь нет, чтобы хариуза подёргать, а на сеть или перемёты… Хрень это, а не рыбалка. Наливай, да пей, одно слово. Охотиться с луком, тоже не интересно. Я всё-таки предпочитаю ружьецо или мелкашку. А здесь они, даже с моей модернизацией, всё-таки не те. Капсюлей мало производят, да и толку в них для охоты немного. Патроны так и не освоили. Некому осваивать производство. Оборотни не желают в мастеровых превращаться. Им бы ближе к природе…

Санька задумавшись сделал паузу, а потом продолжил:

— Или к людям…

— Так они у тебя оборотни, или вампиры? Кровь не пьют?

— А хрен их знает, — скривился Санька.

— Ну, ты даёшь, государь! — покрутил головой лекарь.

— А ты как отпуск проводил? — спросил царь. — Любишь рыбалку, лес?

— Мы на море всегда ездили. Или на «Три озера» под Находкой, или в Андреевку.

— Триозёрье, — поправил Санька. — Хорошее место. И Андреевка, тоже хорошо. У меня даже яхта во Владике была. Самодел. Да-а-а… И здесь я, было дело, морем увлёкся. И яхту собрал и корабли построил. Но что-то удовольствия получить так и не удалось. Всё воюю, да корабли чужие топлю. Нет в этом мире места и времени для отпуска, Саня.

— А как, тогда здесь жить? — возмутился лекарь.

Его уже прилично развезло. Александр тоже воспринимал мир качающимся, но у него всё-таки было более десятка сознаний и, переключившись на другую ментальную матрицу, не затуманенную алкоголем, Санька восстановил адекватность восприятия.

— Мы же весь год пашем, чтобы потом на месяц отключится от работы.

— А здесь, если на месяц отключишься, то, когда включишься, мир уже будет другим. Тут даже князьям и боярам нельзя отвлекаться и «уезжать в отпуск». Пока отдыхать будешь кто-нибудь крестьян уведет. Это и татары могут сделать, и соседи… Или земли твои перепишет на себя. Или мор нападёт, или глад. А могут и взбунтоваться крестьяне, да пожечь вотчину и хозяйство порушить. Царю вообще тяжело…

— Молоко за вредность давать надо, — проговорил лекарь.

— Точно! — согласился Александр и заметил, что Самуил шутит. — Издеваешься над царём?

Санька вздохнул и грустно спросил.

— Хочешь царём быть?

Самуил Яковлевич посмотрел очень трезво в глаза царю и пожал плечами.

— Нет, наверное. Тут команда нужна. Это в хирургии ты сам. Но и в ней в сложных операциях ассистенты нужны. И чем лучше ассистенты, тем меньше операционных ошибок.

— А что, действительно забывают инструменты?

— Да сколько угодно…

— Вот и я… Аки тысяча пчёл. В голове улей сплошной.

Царь вздохнул.

— К старцам поеду…

Санька сплюнул.

— Да ведь, как «поеду»? Если бы ехать' Месяцок так поехать верхом, или в повозке. По дороге разбойничком попугать, или татар. А я ведь не поеду, а перевернусь в… Ну, ты понимаешь… И я уже там. Сука!

— А ты возьми, да поедь. Посуху.

— Нету времени, Саня! Нету! Нежить вот-вот нахлынет.

— Да и хрен на неё!

— На кого? — удивился Санька.

— На нежить, на кого же ещё! Ты сам, в одного, хочешь Русь спасти? А не охренел ли ты, царь батюшка⁈ Ты хочешь доказать, что роль личности в истории безгранична? А вот хрен у тебя одного это получится. И не убедить тебе заранее наш русский народ. Он, как ты знаешь, пока петух не клюнет, не перекрестится. Ну и придут волколаки. Они, что вырежут всех? Они станут грызть твою светлую нежить. Ну и нехристь католическая придет. И что? Мало её на Руси было? И при Петре, и при Екатерине. И что? Где те нехристи, и где тот народ? Как партия и народ никогда не были едины, как нас не пытались убедить плакаты-лозунги, так и церковь, прости Господи, никогда не охватывала всю массу народонаселения. Что тогда, что сейчас. Ничего не меняется, Саша. Народ в основной своей массе аполитичен и язычен. Он всегда верил, что «солнце, воздух и вода — наши лучшие друзья».