Русская война. 1854 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

Ильинский побледнел от ярости, солдат, наоборот, покраснел. Увы, слушать меня никто не собирался. И с каких пор у нас в чести митинги на поле боя? Вроде не тысяча девятьсот восемнадцатый? Или дело в том, что я по званию пока никто?

— И не надо мне про честь! — продолжил я, поднимаясь на ноги. Грохот пуль стал громче, к ним еще добавился тяжелый свист ядра, отправленного каким-то ухарем, решившимся выстрелить над головами своих же. К счастью, пока все мимо. — Вот я стою рядом с вами! Рискую своей головой! И ради чего? Ради пары пуль, которые могут попасть разве что чудом? Где тут подвиг? Или, когда мы сидели в окопе под канонадой двух десятков пушек, было проще? Да хрена с два! Вот только мы не просто сидели, а выжили в настоящем аду и потом в два раза больше, чем нас, англичан набили! Так разве ради того, чтобы кровь врагу пустить, нельзя наклониться?

— Честь важнее, — бородач усмехнулся.

— Что ж, те, для кого честь важнее Родины, могут быть свободны! — я понял, что время слов закончилось, и подшагнул к распахнувшему глаза бородачу. Такого обвинения он точно не ожидал. Как не ожидал, что я с размаху врежу ему в челюсть. Опыта драк у меня немного, но в крови было столько адреналина, что одного точного удара хватило, чтобы солдат покачнулся и упал. Ну, а я дальше ковал железо. — Ты! — палец ткнул в соседа бородача. — Хватай болезного и тащи за нами! Все остальные — на пузо! Делай, как я!

Я больше не ждал: упал на живот и пополз вперед. Англичане как раз пристрелялись, и пули стали свистеть ближе, но попасть в лежачего — дело очень и очень непростое. А мы ползли по-пластунски, на локтях. За пару минут добрались до второй линии окопов, и солдаты с матросами уже привычно заняли свои места. Былой атмосферы азарта и братства больше не было, но и плевать. Главное, никто больше не спорил, и я прошелся по окопу, проверяя готовность плотно стоящих людей. Нас стало меньше, но и позиция эта была короче.

— Ружье ниже! Голову убери! Ты, наблюдатель, не на открытом месте торчи, а встань к кусту!

Трещина между мной и солдатами становилась все глубже, но тут закряхтел и очнулся тот бородач, которого я оглушил. Как раз когда я проходил рядом.

— Сколько пальцев видишь? — я присел и провел указательным у него перед глазами.

— Один.

— Вот и хорошо. Значит, сотрясения мозга нет. Минута, чтобы прийти в себя, и вставай обратно в строй, — я отвернулся, собираясь вернуться на место.

— Ваше благородие, — меня догнал неожиданно растерянный голос бородача. — Спасибо, что посмотрели, и спасибо, что врезали. Правильно это было, а то накатило… Я же десять лет ефрейтором хожу, понимаю, что мы уже сто раз должны были умереть. А благодаря вам не умерли, стоим и еще стоять будем. Так что вы, если что, просто приказывайте, мы сделаем, можно даже морды не бить.

Ефрейтор, значит? Я посмотрел на еле заметную в бороде хитрую улыбку. Учитывая, что армия сейчас рекрутская и люди уходят сюда почти на всю жизнь, именно такие вот повидавшие все ефрейторы становятся настоящими командирами солдатам. Что тем скажет молоденький офицер, которого поставили на роту неделю назад и еще через неделю двинут куда-то еще? А ефрейторы у солдат, бомбардиры у артиллерии, приказные у казаков — это еще не офицеры, но уже и не рядовые. Это те, на ком держится армия.

— Как тебя зовут, ефрейтор? — спросил я.

— Василий! Игнатьев! — представился бородач.

— Я слышал, Василий, что столы ефрейторов порой богаче, чем столы офицеров. Это правда? — и я в самом деле читал что-то такое.

Конечно, какой-нибудь князь питался одинаково что в столице, что в чистом поле, но поручики вроде меня часто жили на стандартном пайке. А паек и то, что могли достать такие вот ушлые ефрейторы — это очень и очень большая разница.

— Так точно, ваше благородие, есть такие слухи, — важно кивнул Игнатьев.

— Тогда, если все сегодня выживут, жду от вас приглашения за ефрейторский стол, — закончил я разговор. — А пока собрались! А то я, знаете ли, поесть люблю! Так что не вздумайте умирать! Запомните, убивать врагов можно, умирать — нет!

Ильинский смотрел, как молодой столичный поручик ходит среди обычных солдат и совершенно их не чурается. Нет, у них на кораблях разница между матросами и офицерами была гораздо тоньше, чем на суше. Еще Лазарев завещал, чтобы они помнили, что судьба корабля зависит от каждого. Но вот среди пехотных офицеров Дмитрий Васильевич такого почти не встречал.

А взять слова, которые приходили в голову поручика. Надо же было сказать, чтобы солдаты не умирали ради его ужина! Но тем, похоже, понравилось. Да и матросы, словно забыв про усталость, начали перешептываться. Кажется, кто-то из боцманматов[1] сказал, что надо и им к себе Щербачева за стол позвать. А ведь чем-то он на них и похож. Как говорят офицеры? Делай, как боцман. А как говорят боцманы или ефрейторы? Делай, как я. Вот и Щербачев такой же.

А потом им снова пришлось пострелять. Конечно, после англичан: те выпустили еще несколько сотен снарядов, и только потом вперед двинулись сразу два батальона. В каждом по четыре роты, а моряки с владимирцами в лучшем случае тянули только на пару. Поручик приказал выжидать, используя то, что позиция пока не была открыта. А потом первый слитный залп опрокинул не меньше пятидесяти лучших английских стрелков. Те, впрочем, все равно ринулись вперед, Ильинский почти уже было решил, что без рукопашной не обойтись, но нет.

Поручик махнул, чтобы стреляли по готовности. Каждый из матросов и солдат выжал из себя максимум, и англичане снова откатились. Щербачев же опять пошел по окопу.

— Теперь они знают, где мы, знают, что не отступили и что малыми силами нас не взять. Так что есть два варианта…

Малыми силами? Это он про четырехкратное преимущество? Ильинскому хотелось закричать.

— Первый вариант, — продолжал тем временем поручик. — Они выдвигают пушки на прямую наводку и просто срывают нашу позицию. В этом случае, как только видим движение батарей, собираем манатки и отходим. Второй же вариант — они не захотят ждать, тем более что уже почти пять, и солнце скоро сядет. Не отступать же перед нами?

Щербачев усмехнулся, и каждый в окопе невольно за ним повторил.

— Тогда, — поручик поднял указательный палец, — нас ждет атака целого полка, который будет готов понести потери, но в итоге смести нас просто количеством.

Полк, тихо прошептал Ильинский. Три тысячи человек против трех сотен, и он так спокойно об этом рассуждает.

— Но это их планы! — поручик чуть повысил голос. — Для нас массовая атака — это наилучший исход. По крайней мере один раз! Дмитрий Васильевич, помните, мы делали в углу склад? Не могли бы вы раздать ракеты?

Только сейчас Ильинский вспомнил, что действительно делали. Сложили туда всю сотню ракет Константинова, что Щербачев не стал отправлять в Севастополь. Сотня — столько ракет на флоте могли потратить за год, и это при паре эскадренных боев. А он собирался сжечь их за один раз? Ильинский почувствовал, как его сердце зашлось то ли от волнения, то ли от предвкушения, что же будет дальше. Однако это не помешало ему выполнить приказ.

Взяв на подмогу пятерку матросов, он разнес ракеты по позициям, показал, как их прятать во время канонады, чтобы не зацепило случайными разрывами, как поставить направляющие, как поджечь заряд, чтобы ни тебя, ни соседей не зацепило вырывающимися наружу потоками пламени.

И вот они ждали новой атаки. У груди ружье, в ногах стальная труба.

— Полк! Они действительно пустили против нас целый полк, и вдали видно всадников. Хотят догнать, если решим отступить, — донес наблюдатель, и Ильинский понял, что уж очень крепко они достали англичан, если те готовы рискнуть теми немногими лошадьми, что привезли в Крым на кораблях.

— Залп! — Щербачев махнул рукой, и около пятидесяти шагающих к ним англичан рухнули на землю.

— Перезаряжай! Залп!

Ильинский понял, что его потряхивает так, как не потряхивало даже в море. Впрочем, там он и не выходил на бой один корабль против десяти.