Путь чести (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич
Как оказалось, зря…
Ибо глаза мои успели лишь только мазнуть по тугому, едва-едва выступающему вперед женскому животику и прикрытой толстыми русыми косами груди… Я ошеломленно замер, успев только мельком посмотреть на ослепляющую наготу выплывшей к берегу женщины — за секунду до того, как незнакомка нырнула обратно в воду, закрыв ладонями грудь и обжигая меня злым, возмущенным взглядом!
И вот этот вот самый взгляд, эти самые глаза я узнал, растерянно замерев на берегу с саблей в одной руке, и перевязью в другой, да залившись краской… Что не могло не укрыться от чуть изменившейся в лице незнакомки, этим утром подарившей мне пироги.
— М-м-м… Простите пожалуйста… Я не хотел вас напугать…
Наконец-то догадавшись отвернуться от молодой женщины, я принялся спешно одеваться, сгорая от стыда — и замер столбом, услышав ее мягкий, грудной, да чуточку насмешливый голос:
— Конечно не хотел напугать, коли сам так сильно испужался — аж за сабельку схватился, родимый… А ты всегда так чудно говоришь, сотник? И всегда ли так робок с бабами?
— Да какая же ты баба… Ты…
Я прервался на полуслове. С одной стороны из-за неловкости, с другой — потому, что испытал вдруг совершенно неуместную, детскую обиду, густо смешанную со стыдом! И столь же несуразное, детское желание ответить что-то вроде «ничего я не испужался!». Просто молча принялся одеваться…
Как вдруг услышал частые удары капель воды о водную гладь — и плеск, сопровождающий каждый шаг женщины! Еще один, и еще — пока, наконец, ее ноги не коснулись песка.
И сколько же силы воли мне потребовалось, чтобы не обернуться, не посмотреть назад… Но очередной вопрос незнакомки заставил меня всего аж полыхнуть от негодования:
— Что же, даже не посмотришь? Удивительно робок ты, сотник… Иль никогда бабы у тебя не было?
Успев лишь натянуть порты, я резко обернулся, желая ответить гневной отповедью из набора стандартных фраз, одновременно с тем ощущая себя совершенным подростком — и замер. Замер, «как громом пораженный» — так ведь обычно говорят в подобных ситуациях?!
Она предстала передо мной совершенно обнаженной — но, тем не менее, сумела перекинуть вперед напитавшиеся влагой густые, полураспущенные волосы так, чтобы они полностью скрыли выступающую вперед грудь. А длины их хватило ровно до низа живота, прикрытого у ног ладошкой незнакомки — которая, как кажется, еще и чуть выгнулась в поясе так, чтобы выгодно подчеркнуть свои прелести… В тоже время открыв моему жадному взгляду длинные, стройные ноги, под белой кожей которых угадываются крепкие мышцы любительницы плавать — и как видно, еще и нырять...
Мне показалось, она просто издевается надо мной, дразнит наготой своего тела, нисколько не боясь незнакомого ратника! И в подтверждение моей догадки, женщина неожиданно жестко усмехнулась, чуть приподняв правую бровь:
— Хороша? Или же недостаточна для тебя в теле, сотник? А может быть, просто стара?!
Я поднял тяжелый взгляд, посмотрев прямо в глаза незнакомке:
— У тебя же муж есть. Зачем играешь? Я ведь не железный…
Взгляд ее неожиданно потеплел:
— Выходит не робкий ты, а честный? Или и робкий, и честный разом?
Проигнорировав женскую насмешку, я строго спросил:
— С мужем что?
Она пристально посмотрела мне в глаза — и у меня аж мурашки пошли от того, каким вдруг потухшим, холодным и тяжелым стал ее взгляд:
— Нет мужа. Сгинул уже как четыре зимы назад в сече с литовцами у Новгорода-Северского… И детей у нас нет и не было — не успели…
Я оторопело замолчал, не зная, что можно ответить в такой ситуации, а незнакомка — незнакомка с такой глубокой горечью продолжила свой сказ, что мне и вовсе не по себе стало:
— Все это время я блюла вдовью честь, ни единого повода для расхожих пересудов не дала! Хоть и тяжко мне, бабе молодой одной быть — что его, что мои родители в великий голод сгинули еще при Борисе, а последняя родня пропала, когда воры Калязин жгли… Сама только здесь вот и схоронилась с детишками, да успевшими бежать из града бабами и стариками.
Запнувшись на мгновение, женщина горько продолжила:
— Было бы хоть дитя… Веришь или нет, сотник, но думала я — согрешу, так хоть младенчик появится. Но как представлю себе, что на дитя мое на всю жизнь клеймо байстрюка ляжет, нагуленного, во грехе рожденного — так сердце все и сжимается… Не хочу я кровинушке моей такой участи…
Открывшаяся мне с неожиданной стороны женщина опустила взгляд наполнившихся слезами глаз — но когда она вновь их подняла спустя десяток секунд, то ни одной слезинки я в них уже не увидел. В то время как взгляд ее загорелся отчаянной решимостью:
— Четыре зимы к себе ни одного мужика не подпустила, хотя поначалу охочих было — не счесть! А как тебя увидела — так глаза будто затуманились… Подумала, что жив мой Мишка, вернулся! Потом пригляделась — нет, ни он. Да только тело с тех пор томится, жаждет ласки мужской… Сама не своя стала, тебя увидев. Пирогов напекла, думала, угощу вас, да заговорю с тобой — но только ком в горле встал, когда в твои глаза посмотрела, вновь в них Мишу увидела…
На мгновение прервавшись, незнакомка неожиданно горько усмехнулась:
— И вот ты пришел сюда — нежданно для меня, негаданно, без приглашения, без моего согласия… И нет больше чести моей вдовьей, нет больше моченьки держаться! Если понесу сегодня, отмолю грех. Больше жизни дитя любить стану, никому в обиду не дам! А как выращу, так уже и в монастырь мне единая дорога — за дитя молиться, за Мишу покойного, за блуд вне брака…
Вдова вдруг отвела ладони от низа живота, решительно откинула волосы за спину — и прямо, даже немного строго посмотрела мне в глаза. А я смалодушничал, отвел взгляд, опустил его вниз… Только на плечи — боясь, что не выдержу соблазна, коли опущу его еще чуть ниже… Но замерев ненадолго, я вдруг осознал, что женская кожа покрылась крупными мурашками — да ей же холодно после воды! И стоим мы как раз в тени деревьев, не под солнцем…
Решение пришло быстро. Всего на мгновение отвернувшись от незнакомки, я поднял свой кафтан — и тут же закинул его на плечи молодой женщины. Невольно придвинувшись к ней, я не удержался от того, чтобы заботливо расправить кафтан, и словно бы ненароком погладить ее руки... И вот что-то такое особенное между нами промелькнуло в это мгновение. Словно накинув на нее свою одежду, я будто бы сказал — «ты моя». А она, приняв ее, ответила — «я согласна»…
В момент же моего прикосновения женщина — хотя какая она женщина, судя по внешнему виду, ей лет двадцать с небольшим! — сильно вздрогнула, опустив взгляд. А когда вновь посмотрела на меня, то в глазах ее я прочитал и легкий испуг, и небывалой силы отчаянную надежду… Надежду, что я нечто большое, чем отдаленная тень ее павшего мужа. Нечто большее, чем просто молодец, единожды согрешив с которым, она сможет понести дитя…
И я не смог эту надежду предать.
— Меня не Мишей зовут... Я — Тимофей.
Незнакомка немного повременила с ответом, и взгляд ее вновь изменился, став немного насмешливым, немного ласковым, немного удивленным… Наконец, она разлепила уста, выдав единственное слово:
— Рада…
— Очень красивое имя…
Я придвинулся к девушке, встал почти вплотную. И чуть осмелев, погладил ее по щеке тыльной стороной ладони — настолько нежно, насколько вообще смог. В ответ Рада обожгла пристальным, жарким взглядом — и также погладила меня по щеке… Какими-то волшебными, невесомыми касаниями, от которых по коже волной пошло тепло! Наклонившись к красавице так, чтобы мой лоб легонько коснулся ее, я прикрыл глаза, пытаясь совладать с собой, после чего тихо произнес:
— И ты сама очень красивая. Я краше тебя и не встречал никого… И ты мне очень глянулась на торгу. Я хотел тебя догнать, остановить, узнать имя твое, узнать где живешь… И поблагодарить за пироги тоже очень хотел, правда! Очень вкусные пироги!
Я на мгновение отдалился от девушки, открыв глаза — и она ответила на похвалу довольной, польщенной улыбкой, после чего неожиданно мягко произнесла:
