Анатолий Матвиенко - Авианосцы адмирала Колчака
— Воля ваша, государь. А только в большой войне должен командовать самый способный, а не самый родовитый. — Увидев гневно раскрывающийся августейший рот, князь спешно добавил, пока из промежности усов и бороды не вырвется очередная августейшая глупость: — Хоть себя назначайте Главнокомандующим, но решения пусть готовит Иванов. Или тот же Брусилов.
Промежность сомкнулась. Пока Николай переваривал идею, родственник вбил последний осиновый кол в спину НикНику:
— При нынешнем предводителе не только Варшаву, Питер оставим. Не в этом году, так в следующем.
Император принял решение сегодня ничего не решать.
— Нужно обдумать. Посоветоваться. Не тревожь меня до обедни. Прощай!
Пока монаршье тело облачали в шинель и фуражку, великий князь сбежал по лестнице к крыльцу, где ждало авто. По пути перебрал возможности. Так, начнутся советы и обсуждения. Сначала главный и самый надежный советчик — ненаглядная Аликс. Императрица, понятное дело, призовет святого старца Гришку Распутина, обговорит с ним государственные дела непременно в присутствии фрейлин. Почему с фрейлинами? А слухами столица полнится, сплошь неприличного содержания. Через Распутина рогат, говорят, наш император, что олень. Фрейлины — свидетельницы благопристойности, заодно разносчицы сплетен. Глупости, конечно, но зачем вести так себя, бросая тень на семью?
Распутин безумен и непредсказуем. Потом божественная Аликс по-своему да по-женски совет дурака перекрутит, добавит толику бреда и мужу в уши введет. Готов императорский указ. Завтра увидим. Звезды лгут не так — Император того юродивого в Главнокомандующие и выведет. Ваше высокопревосходительство Григорий Распутин…
Небесные светила что-то намудрили, потому как наутро Государь сместил НикНика, пораженного до глубины души черной неблагодарностью родственника, назначил себя главным воином Империи, поцеловал божественную в лоб и убыл в Барановичи, намереваясь лично армией военачалить или, как говорят авиаторы, рулевать. Слава Господу, Брусилова он прихватил с собой, а в соседнем вагоне уместился Врангель, старавшийся без нужды царю глаза не мозолить. Самодержец помнил китайский конфуз с англичанами и самоуверенного гвардейского ротмистра. Даже предписание в Барановичи оформили тайно.
Первой об отъезде Брусилова узнала, естественно, Ольга фон Врангель, попавшая в число фрейлин в разговоре «святого» с Государыней. Распутин, недолго думая, провозгласил, что Николай Второй — величайший ратных дел мастер, Наполеон и Цезарь ему не ровня, а из списка предложенных военных советчиков ткнул наугад пальцем в Брусилова, которого ни разу не видел. А звезды подсказали. Зачем безумцу удалять Императора из Петрограда — тайна сия великая есть.[4]
Пока поезд ехал, а НикНик горевал, войсками никто не командовал. Соответственно, армейский корпус начал отступление поздно и на прорыв к своим ударил к северу от Варшавы, когда кайзеровские войска уже начали окапываться. К прибытию Брусилова, принявшего пост начштаба фронта, остатки корпуса, выползшие из окружения в районе Белостока без тяжелого оружия и техники, пришлось свести в неполную дивизию и отправить на переформирование.
Царь приуныл. Алексей Алексеевич в четвертый раз преподнес рецепт наступления на Гданьск.
— Теряем время, Ваше Императорское Величество. Они лишь чуть регулярных войск из Франции отвели, и сразу конфуз у нас вышел. Разведка доносит: северная группа от Данцига направлялась, фланг оголила. На небольшую операцию сил хватит. А там — в оборону, как и думали.
Николай нервно дернул щекой. Он не любил, когда ему одно и то же талдычили по нескольку раз.
— А не думаете ли, господин генерал, что резервы стоит к центру подтянуть? Ежели они Варшавой не утолятся и к Минску ударят?
Брусилов отрицательно качнул головой:
— Царство Польское в германские земли вдавалось уступом. Кайзер его срезал, мы прошли за Карпаты. Теперь линия фронта ровная. Зачем им выступ в нашу сторону? Резервов нет больших, к наступлению по всему фронту они не готовы.
Император тоскливо глянул на карту театра военных действий.
— Отдаете себе отчет, Алексей Алексеевич, что, перекрыв дорогу в Пруссию у Данцига, мы обрекаем защитников перемычки на смерть?
— Так точно. Ваше Императорское Величество. Германцы подтянут тяжелую артиллерию, танки, авиацию, морем подойдут линкоры, поддержав главным калибром. Могут газы применить. Задача — любой ценой удержать рубеж месяца четыре. Потом Кенигсберг падет, с ним исчезнет ценность прохода в Восточную Пруссию.
Самодержец еще больше нахмурился. Играть роль Главнокомандующего оказалось совсем не так легко, как убеждал Императрицу Распутин. Росчерк пера — и сотни тысяч православных подданных отправятся на верную гибель…
Он будет тверд. Увековечит рассказ об этом в дневнике, запись потом покажет Аликс. Она оценит его моральный подвиг. Милая, ненаглядная Александра Федоровна! Ради такого торжества не жаль ничего. Даже стотысячных потерь в Данцигском коридоре.
— Быть по-вашему, Алексей Алексеевич.
Глава шестая
Выпал снег. Изуродованная войной земля покрыта белой простыней как саваном, скрывающим безобразные раны покойника. Но снег не будит печальных мыслей, он не окрашен безысходностью смерти, он — сон природы.
Под утро снегопад унялся, вскоре ударил мороз, а с ним выглянуло солнце, рассыпав легкомысленные и неуместные блестки на инее, покрывшем колючую проволоку.
— Минус четырнадцать, ваше высокопревосходительство. Так что лед на Висле толщину наберет.
Хан Нахичеванский выдал цветастую фразу на непонятном для офицеров языке. Однако и без перевода ясно — мороз и крепкий лед на руку германцам. Форсирование реки и штурм русских позиций на всем протяжении Прибалтийского фронта состоятся в ближайшие дни.
— Коня!
Единственное, что успокаивало, была верховая езда. В полосе не шире пяти верст меж восточными и западными оборонительными позициями можно не опасаться, что залетит шальной вражеский снаряд. Начальники дивизий и офицеры штаба знали, что Хан называет ежедневные конные прогулки инспекцией войск, хотя поражались, как можно проверять их, катаясь взад-вперед по небольшому участку в пределах прямой видимости, не приближаясь ни к полевым укреплениям, ни к штабам частей и соединений. Генерал погружался в стратегические замыслы.
А подумать было над чем. Несмываемый позор в Восточно-Прусской операции и клеймо труса не только ставили крест на дельнейшем движении вверх по карьере, но грозили вообще изгнанием из армии или переводе в захудалый тыловой округ на должность, справлять которую пристало неудачнику не выше генерал-майора.
В тех же местах и меньшими силами, нежели соединенные армии Самсонова и Ренненкампфа, выскочка Брусилов добился успеха. Штабные льстецы так и называют его — Брусиловский прорыв. Чего добились? У отрезанной кенигсбергской армии продовольственных и прочих припасов не менее как месяца на три. Германских войск из Франции стянуто раза в четыре больше, нежели у Хана, да с востока подпирает прусский корпус ландвера, против которого надо держать не менее двух дивизий.
Брусилов дважды себя показал — на юге и здесь. А коли германцы прорвут Данцигский перешеек, кому отвечать? Ему — Хану Нахичеванскому. Августейший Главнокомандующий милость проявил, казалось бы: дал под начало три войсковых корпуса, по две дивизии в каждом. Только удержи перешеек, ни шагу назад, людей не щадить. Легко сказать! Авиаторы каждый день доносят — германцы гаубицы подтягивают. Последнюю неделю уж никакой разведки не надо — «шестидюймовки» восточный берег Вислы перепахивают как перед посевами, собирают саперные конструкции, чтоб на лед бросить и без потерь переправиться. Да лед ныне крепок, гаубицами да минометами нам его не разбить. Разве что лунок артиллерия наковыряет, а резон? Только глушеную рыбу по прорубям собирать.
Ошибаться нельзя. Государь снял с поста самого Николая Николаевича! И здесь его благоволение не бесконечно.
В натопленном штабном блиндаже Хан сбросил доху, папаху и сколупнул льдинку, пристроившуюся на пышных кавказских усах.
— Радиограмма с побережья, ваше высокопревосходительство, — доложил подполковник, выжидательно глядя: у командующего часто бывали приступы гнева внезапно и непонятно от чего.
— Читайте!
— Докладывают — у побережья к северу от наших позиций на удалении двух миль замечены три больших броненосца.
— И что? Каких броненосца? Названия, калибр орудий, на какую глубину могут простреливать наши позиции? Почему не обстреляли их? Запросить! Немедленно!
«И цвет исподнего белья у матросов выяснить непременно», — ругнулся про себя штабист, которому капризы и выходки кавказского самодура давно уж стояли поперек горла. Из полевых пушек обстрелять бронированные крепости? Позвать батюшку и проклясть их — куда больше толку выйдет.
