Станислав Смакотин - Цусимский синдром
– Братишка! Эй, братишка!
Открываю глаза, не понимая, где нахожусь. Лоб мокрый, сам в испарине. Голова раскалывается, причиняя боль каждым движением. С трудом поворачиваюсь – рядом перевязанный матрос-курильщик. Лицо взволнованно:
– Ты кричал во сне, дай, думаю, будану… – тараторит он, смешно окая. – Сонливого не добудишься, ленивого не дошлешься! – бойко подытоживает сын Рязанской губернии.
Хм… Что бы это значило?.. Сонливого, ленивого…
С трудом усаживаюсь, постепенно приходя в себя. Матросик бесцеремонно меня рассматривает:
– Я господина врача не стал кликать, дай, думаю, сам разбужу. – И без всякого перерыва протягивает руку. – Семен!
– Слава… – пожимаю стальную ладонь. Ощущение, будто сунул руку в тиски.
– Хороша трава – хороша отава, хороший солдат – хороша и слава! – подмигивая, разражается он новым перлом.
Какая трава? Какая такая «отава»?..
Словоохотливый кладезь пословиц между тем и не думает успокаиваться. Похоже, он только начал. Скучно ему, в кочегарке-то веселей, поди:
– Слушай… – наклоняется он ближе. – По кораблю слух пошел, будто ты японский водолаз…
Чего?! Какой я тебе водолаз?.. Охренел совсем? Еще и японский!..
Видя реакцию, тот сдает чуть назад:
– И я тоже думаю – не он! Говоришь по-нашенски, звал во сне – тоже мамку…
Хм… Я же тебе не радистка Кэт! Чай, подготовленный шпион… Еще и водолаз к тому же…
Разговор понемногу начинает меня веселить. Несмотря на сильную головную боль.
Увидев улыбку, тот вновь воспрянул духом:
– Ребята сказывали, ты в подлодке сидел, эскадру караулил. Эскадра пошла… – Семен даже привстал немного от наплыва чувств… – А ты нырк – и на поверхность!
Довольный собой, он вновь уселся напротив. «Нырк» был изображен легким движением вверх. Причем, не будь рука на перевязи, прыжок был бы значительно выше.
Да уж… А я предупреждал, что добром это не кончится! А, Борис Арсеньевич? Когда ты меня, почти стреноженного, в одном нижнем белье на допрос таскал. Да еще по всему кораблю… Как теперь вредные слухи будешь нивелировать? Политзанятия станешь проводить?
Неугомонный Семен продолжает:
– Теперь-то вижу, не японец ты…
Да ну!.. Заметил наконец?!
– Крест православный вон на теле. Японец бы ни в жисть не надел!
Аргумент. Эх, Македонский, Македонский… Куда смотришь-то? Ох и темный у вас народ тут на корабле! Интересно, не будь крестика – так и считал бы японцем? Японца-то видал хоть раз?
– В картишки не желаешь? Славик? А то Федосеев совсем плох. Спит и спит. Здорово ему досталось. Говорят, спишут в порту.
Я уже и Славик… Ладно хоть не Япончик! А Федосеева никто не спишет, Семен. Потому что порт ближайший – во Владике… Во Владивостоке то бишь. Вы же не любите сокращений тут… Такие дела, брат…
В карты так в карты. Раз почитать мне здесь ничего не дают…
Вроде бы и звучит просто – в карты. Тем не менее перед нами тут же встает проблема веков. Или разница столетий. Не суть важно…
Из предложенных кочегаром «Бочки», «Горки», «Дамки» и даже некоего загадочного «Макао» я не знаю ровным счетом ничего. В свою очередь «Двадцать одно» и «Покер» ни о чем не говорят оппоненту. Сходимся на нейтральном «Дураке».
За обоюдным отсутствием наличности режемся на интерес. Игрок из меня никакой, не практиковался лет десять. Поэтому безбожно продуваю почти все партии.
Отчаявшись увидеть во мне соперника, Семен пытается обучить меня тому, что знает сам. Тщетно и напрасно. В чем в чем, а в картах я полный профан…
Слушая прибаутки кочегара, я обдумываю недавний кошмар: «Странно… Как правило, большинство сновидений забываются в течение двадцати минут. Лишь самые-самые помнятся… А этот сон разве не такой?»
Перед глазами отчетливая картина гибели. «Гибели чего? Крики, стоны, повисшая башня… Искалеченное тело офицера… Время на часах шесть пятьдесят. Восемнадцать пятьдесят то есть. Когда погиб «Суворовъ»?»
Вспоминаю, что вроде вечером, когда стемнело. Беспомощный броненосец добивали миноносцы с крейсерами, а отстреливался он…
Внутри меня холодеет: «А отстреливался он, Слава, единственным оставшимся кормовым орудием. Небольшого калибра. Как и в твоем сне, дорогой ты мой попаданец. Вместе с ним, кстати, погибла и «Камчатка»… Но ее я, кажется, не видел».
Из задумчивости выводит очередной фольклорный загиб флота Российской империи:
– Начал в карты играть – проиграешь даже мать… Славян, ты чего? Твой ход! – Семен подбрасывает колоду, успевая после кувырка ловко поймать ее на лету. Выходит это у него довольно неплохо.
Делаю ход невпопад, мысленно вновь возвращаясь к кошмару. Что я только что видел? Недалекое будущее? Свою собственную смерть с кораблем? Значит, вот так все случится?..
Да, так и случится! Если будешь ныть и ни хрена не делать. Сегодня вечером пойдешь к Рожественскому и все решишь. Так что нюни брось, размазня!
К Рожественскому… Кстати, а сколько времени? Обед-то хоть давали?
– Какая склянка? – наугад ляпаю я.
– Третья была только что! – бойко отвечает Семен.
Делая сложные вычисления в уме, с умным видом переспрашиваю:
– Это значит три часа?
Тот непонимающе выкатывает глаза. После чего усы широко разъезжаются в стороны.
– Эх ты, балласт сухопутный… – Кочегар даже забывает про карты, откладывая колоду. – И впрямь не знаешь?
Стыдно, конечно, но – нет…
Мотаю головой.
– Ладно, двигай сюды. Слушай…
Через десять минут чувствую себя морским волком, овладев флотской премудростью. Оказывается, все проще, чем думал!
Время летит незаметно, и я почти забыл, где нахожусь. Санитар приносит ужин, который мы дружно съедаем. Вскоре начинает темнеть… Пошли вторые сутки, как я на корабле.
Несколько раз палату навещает Надеин, подолгу задерживаясь у Федосеева. Тот все еще в беспамятстве, и эскулап недовольно хмурит брови, качая головой. Стараясь не мешать, ухожу к себе, вновь укладываясь. Семен же, выдав дежурное: «В ногах правды нет», – завалился спать.
Адмирал, Цусима… Что я стану рассказывать? Да по фигу все… Как-нибудь выкручусь. А если нет – и суда нет. Будь уже что будет. Надоело подвешенное состояние…
Прислушиваюсь к шуму моря, храпу кочегара и редким крикам с верхней палубы. От утреннего состояния муравейника на военном корабле не остается и следа. Сейчас броненосец по звукам не отличить от прогулочного лайнера. Разве гул машинного отделения да редкое загибистое словцо снаружи.
Слышна вторая вечерняя склянка, затем третья…
А вот и Матавкин!..
Вид деловой, предельно подтянут. Лицо осунувшееся, невыспанное… Матавкин, Матавкин… Давай же, не тяни, какие новости?
После краткого обхода тот добирается до меня:
– Здравствуйте! Я все приготовил… – Смотрит на часы. – У вас есть пятнадцать минут на сборы, затем мы идем.
– К адмиралу?..
– К нему, – кивает.
– А он… – запинаюсь. – Он в курсе про меня?
– Я только что от него. – Видя мою реакцию, делает успокаивающий жест: – Не волнуйтесь. Адмирал с самого начала знал о вашем спасении, о таких происшествиях ему немедленно докладывают. Я лишь донес до сведения Зиновия Петровича, что у вас к нему личный и весьма важный разговор.
Разговор… Посидим за чайком, Петербург вспомним. Зиновий-то, конечно, «Петербургъ», а я – Питер, ведь бывал! Расскажу неспешно об Аньке, о современном быте… О том, как у нас в будущем экономический кризис надвигается, и вообще – тяжко… Расчувствуется старичок…
– Вы лицо невоенное, поэтому обращайтесь «господин адмирал», – тем временем продолжает Матавкин. – Вот моя… – запинается. – Ваша одежда. Примеряйте! – бросает солидный сверток на кровать.
«Как это невоенное лицо? Я вообще-то лейтенант запаса, если че!.. Командир ЗРК «Бук» и все дела. Да я вам такого могу про будущую армию порассказать – в обморок скочеврыжитесь… – думаю я, разворачивая бумагу. – Что ты там такое принес мне, младший врач?»
Стилист из врача, конечно, никакой. А по меркам двадцать первого века так и вообще – полный финиш. Хотя… В принципе, будь пиджак и рубаха по размеру… А особенно брюки…
С трудом втискиваюсь в узкие штаны – не порвались бы в интимном месте, – надеваю рубаху с накрахмаленным воротником. А с пиджаком беда! Несколько раз пытаясь втиснуться в тесную конструкцию, прекращаю старания – безрезультатно. Кроме треска швов, никакого эффекта.
Наблюдающий за моими потугами Аполлоний, вздыхая, забирает раритет:
– Пойдете так.
От франтовских туфель на каблуках отказываюсь за ненадобностью. Причина – минимум два размера разницы. С тоской смотрю на белые тапки.
Вид у меня наверняка довольно комичный: брюки сантиметров на десять выше щиколотки, рубаха обтягивает грудь, на зависть всем женщинам…
