Александр Антонов - Распущенные знамёна
Окрылённый Машиным «да», я покидал Петропавловскую крепость в приподнятом настроении. Сразу за Иоанновским мостом машину поджидала одинокая женская фигура. Нина не требовала остановиться, просто смотрела, как мы приближаемся. Остановиться я приказал сам. Вышел из машины и подошёл к Нине.
— Ну?
Ответила бывшая любовница только после того, как обволокла меня долгим взглядом, смысл которого я угадать и не пытался – не до того мне сейчас было.
— Нам надо поговорить, — произнесла, наконец, Нина тем приятным грудным голосом, которой так увлёк меня во время нашей первой встречи. Ветер перемен разметал нас в разные стороны и былые чары больше не действовали. Я взял Нину за локоток, отвёл в сторону и повторил вопрос:
— Ну?
Она вздохнула и коротко ответила:
— С тобой хочет встретиться Савинков.
Чего-то в этом роде я и ожидал. Первым порывом было отказаться от встречи, но потом я передумал.
— Где и когда?
— Приходи сегодня к пяти часам пополудни на Сергиевскую, Зиночка тебя проводит.
Я оценил разумность предложения – Гиппиус была гарантом нашей обоюдной порядочности – и дал согласие.
Встретили меня на Сергиевской крайне холодно и сразу проводили в кабинет. Увидев там угрюмо смотрящего на меня Савинкова, я ничуть не удивился. Тот не протягивая руки – правильно, я бы её не пожал – указал мне на свободное кресло. Молчали, обмениваясь изучающими взглядами, минут пятнадцать. Савинков явно чего-то выжидал. Вошла Гиппиус, не глядя в мою сторону, подошла к Борису и что-то прошептала на ухо. Тот выслушал и кивнул. Я дождался, пока за поэтессой закроется дверь, потом спросил с лёгкой усмешкой:
— Проверяли, пришёл ли я один?
— А вы как хотели? — блеснул глазами Савинков. — С провокаторами ухо надо держать востро.
— Кто бы говорил, — отпасовал я мяч на другую сторону, при этом стараясь не подать вида, что слово «провокатор» меня задело.
Но Савинков сегодня к словесной игре расположен не был.
— Скажите, Странник, — спросил он угрюмо, — почему вы так со мной поступили?
Мой взгляд требовал пояснений, и Савинков продолжил:
— Я имею в виду, к чему все эти кошки-мышки. Почему вы открыто не выступили против меня, зачем заманили в ловушку. Если бы вы хотя бы рассказали мне о Стрелкине, я бы вёл себя иначе.
— Потому и не рассказал, что хотел чтобы вы вели себя так, как и повели, — глядя прямо в глаза Савинкову, ответил я.
Тот под моим взглядом поёжился.
— Но почему?
— Не потому, Борис Викторович, что вы мне глубоко несимпатичны, это бы я пережил, а потому, что вы своим членством наносили непоправимый вред партии.
Глаза террориста номер один зло блеснули.
— А вы, Спиридонова, Александрович, и прочие, получается, для партии благо?
— Да, именно так я и считаю!
— Выходит, война? — спросил Савинков зловещим голосом.
— С вами? — удивился я. — Борис Викторович, побойтесь бога, какая война с покойником? Ваш политический труп смердит на весь Петроград, а скоро засмердит на всю Россию.
Савинков сжал кулаки.
— Пусть так! Но стрелять я при этом не разучился.
— Да полно вам, — отмахнулся я от его слов. — В обозримом будущем вам не стрелять, а отстреливаться придётся. За вами объявлена такая охота, что вам, право, легче застрелиться самому, чем ждать каждую минуту пули со стороны.
Я поднялся с кресла. Взгляд Савинкова напоминал взгляд затравленного зверя. Во мне неожиданно проснулась жалость к этому, в общем-то, незаурядному человеку, потому я отказался от уже готовой сорваться с языка финальной фразы, ограничившись коротким «Прощайте!», и направился к выходу.
Провожавшая меня Зинаида Гиппиус сказала у двери:
— Вы, Михаил Макарович, поступили как последний негодяй, двери этого дома отныне для вас закрыты!
Что я мог ей ответить? Молча поклонился и вышел вон.
Глава шестая
— …Всё, что мы могли сказать по этому поводу, мы сказали, а теперь, извините, нам пора!
Этими словами Ёрш подвёл черту под коллективным разбором Мишкиных полётов. Делегаты большевистского съезда Ежов, Кравченко и Бокий поднялись с мест и покинули кабинет, притворив за собой дверь. В коридоре их окликнула Ольга, которая так дулась на Макарыча, что даже отказалась принимать участие в беседе:
— Мальчики, я с вами!
Хлопнула входная дверь. Теперь в комендантских апартаментах остались лишь я, Макарыч да Герцог. Жехорский сидел, глубоко погрузившись в кресло, и нервно поблёскивал оттуда глазами.
— Ты действительно считаешь, что Ёрш наехал на меня по делу?
Чтобы правильно понять вопрос требуется пояснить, откуда уши растут. Когда вчера за вечерним чаем Макарыч, как бы между делом, поведал нам (мне, Оле и Ершу – Герцог не в счёт) о своём рандеву с Савинковым, царившей на кухне идиллии враз пришёл конец. Вас никогда не поливали за горячим чаем холодным душем? Жаль, а то бы вы во всей полноте представили наше состояние – Герцог не в счёт.
— …Что я мог ей ответить? Молча поклонился и вышел вон.
Закончив рассказ, Макарыч с довольным видом потянул чашку с чаем к губам. Сидевшая с опущенными глазами Ольга резко встала, и, не глядя на рассказчика, покинула кухню.
— Чего это она? — справедливо приняв демарш на свой счёт, спросил смущённый Макарыч.
— А ты не понимаешь? — вскинулся Ёрш. — Да будь я на месте Оли – я бы тебе ещё и оплеух навешал!
— А не круто замешиваешь? — зло блеснул глазами Макарыч.
— В самый раз! — успокоил его Ёрш.
— А может, и ты хочешь мне оплеух навешать? — поинтересовался Макарыч.
Пришлось срочно вмешаться:
— Брек! Что вы, как дети?! Макарыч, остынь, Ёрш, не пори горячку!
Ёрш поднялся с места.
— Ладно! Может, я и порю горячку. Только пусть это подтвердят Кравченко и Бокий! Ты не возражаешь? — обратился он к Макарычу.
— Подключай, кого хочешь, — буркнул тот.
— Тогда, до утра!
Ёрш покинул кухню, и на ней воцарилось тягостное молчание. Потом Макарыч встал, и со словами «Спасибо за чай!» оставил меня один на один – Герцог не в счёт – с моими мыслями.
Разбор полётов продолжился утром в расширенном составе в моём домашнем кабинете. Ёрш нарочито вежливо попросил Макарыча повторить рассказ о встрече с Савинковым для вновь присутствующих. Тот сделал это с явной неохотой, потому рассказ получился блёклым, монотонным, но сути, понятно, не утратил. Позиция Ерша была мне предельно ясна, поэтому я следил за реакцией остальных.
Бокий слушал исповедь Макарыча с хмурым видом, время от времени неодобрительно покачивая головой. Интересней было наблюдать за Кравченко-Львовым. Если Кравченко то и дело сердито хмурил брови, то Львов, наоборот, улыбался – это делало выражение их общего лица слегка комичным.
За время ночных бдений – он в ночь дежурил по гарнизону – Ёрш успел основательно подготовиться. Потому его обвинительная речь выглядела и яркой, и убедительной. Эпитеты, отпущенные в адрес Макарыча, звучали весомо и сочно. И самыми безобидными были «безрассудство» и «мальчишество».
Макарычу, надо отдать ему должное, хватило ума выслушать все обвинения в свой адрес в скорбном молчании. Потому речь Ерша стала подобием летнего ливня: прошёл и ушёл – сиди, сохни!
Теперь Макарыч хотел знать моё мнение. Что ж, изволь!
— Ёрш, конечно, погорячился и сильно сгустил краски, так его можно понять – он за тебя переволновался. Я же во всей истории вижу только одну ошибку: тебе не следовало соглашаться на эту встречу, хотя бы ввиду её абсолютной никчёмности. Что ты хотел с неё поиметь?
Макарыч кивнул.
— Истину глаголешь. Ничего я с неё не поимел, разве что от Гиппиус чуть по физиономии не схлопотал. Не знаю, что на меня тогда нашло. Может, Нинины чары до конца не выветрились из головы? Так или иначе, но моё «да» можно приравнять и к безрассудству, и к мальчишеству – прав Ёрш!
МихаилНа пороге Комендантского дома меня перехватил Кравченко-Львов, ухватил за локоток и отвёл в сторону.
— На заседание не опоздаешь? — хмуро поинтересовался я, высвобождая локоть.
— Нет, меня Коба подвезёт, — легко ответил Кравченко и передал слово Львову. — Я так понимаю, Михаил Макарович, что некто Савинков больше не находится в сфере ваших интересов?
— Нет, Пётр Евгеньевич, — ответил я в тон Львову. — Он в полном вашем распоряжении. Одна просьба: не дайте ему уйти героем-мучеником.
— Исполню в точности, — пообещал Львов.
НиколайПример товарищей эсеров воодушевил многих делегатов VI съезда РСДРП(б) — многих, но не всех. Покончив в первый день работы с организационными вопросами, на второй день съезд заслушал доклад ЦК, где с политическим отчётом, как и в нашем времени, выступил Сталин. Признаюсь, это показалось мне странным. Ведь в ТОМ 1917 году съезд проходил практически в нелегальных условиях, а Ленин из-за угрозы ареста скрывался в Разливе.
