Евгений Белаш - Война за империю
Тени недвижимо раскинулись по углам кабинета. За окном безмолвствовал укрытый светомаскировкой Лондон. Далекий тонкий карандаш одинокого прожектора ПВО скользнул по угольно — черному небу. Скользнул и погас. Слегка шелестели тонкие кремовые страницы, листаемые тонкими пальцами Элизабет.
Папок было пять. Черчилль знал их все, до последней ворсинки обложки, до последней черточки каждой буквы текста. Он собирал эти данные последние годы, обновляя с каждым новым поступлением, и держал в специально оформленном виде последние недели, когда стало ясно, что этот разговор неизбежно состоится. И она читала, бог мой, она читала. Все подряд, внимательно, не отрываясь. Первые страницы она перекинула спешными резкими движениями, едва ли не разрывая тонкую плотную бумагу с четкими, глубоко пропечатанными графиками — плодом работы лучшей военной типографии. А он неотрывно смотрел на эти тонкие нервные пальцы, пряча страх и панику за непробиваемой броней внешнего спокойствия. И в каждом их движении он видел свой приговор.
Сколько минуло времени, час ли, два, он не мог сказать. Наконец она перевернула последний лист, сложила всю стопку, закрыла папку и отложила ее на аккуратную башенку уже просмотренных. Точными движениями подровняла. И очень человеческим, почти растерянным движением схватилась за подбородок левой рукой, правую же таким же открытым нервным движением сжала в кулак. Одним взглядом указала ему на стакан, Черчилль без промедления налил на палец, она потянулась, было, но рука замерла на полпути. Элизабет решительно откинулась на спинку кресла, сложила пальцы домиком, неосознанно копируя его собственную позу.
— Это истинные данные? — спросила она, наконец.
— Разумеется, ни Сталин, ни Шетцинг, ни Рузвельт не делились со мной своими секретами, — ответил он, — Это комплексные сведения, добытые военной разведкой, МИДом, секретной службой, специальным управлением и группой Макфарлэнда. Обработку вели специалисты военно — экономического министерства подобранные лично Хазбендом. Эти данные точны, насколько вообще могут быть точными данные разведки.
— Это катастрофа, — сказала она, наконец.
— Да, — согласился Черчилль.
— Почему только сейчас? Почему вы не показали мне это ранее?
В ее голосе более не было натиска, только оглушение внезапным сокрушительным знанием.
— Вы бы не поверили. Решили бы, что я спешу обелить себя и замазать свои провалы.
— Неужели нет другого пути?.. Снова и снова война, а ведь мы уже проиграли один раз… и все же нет ли в ваших действиях личных мотивов? Наилучший ли путь избран вами, сэр Уинстон?
Он вздохнул, украдкой, сбрасывая напряжение, помолчал, слегка вращая пальцами. Обежал взглядом кабинет, собираясь с мыслями. Очень хотелось коньяка, но он подавил желание, разговор был еще далек от завершения и каждый нюанс, каждый жест, каждая пауза по — прежнему значили невероятно много.
— Другого пути нет. Война — плохой путь решения проблем, слишком дорогой, слишком разрушительный и главное — непредсказуемый. Но сейчас иного пути у нас нет.
— В настоящий момент в мире проживают около пятидесяти миллионов жителей Великобритании. Сорок семь в собственно Метрополии и еще три с небольшим за ее пределами. Эти люди ведут сравнительно спокойное, благополучное и безопасное существование. А средства для благополучия и безопасности мы извлекаем из колониальной системы. У нас есть колонии, мы контролируем их рынки и потому можем дорого продавать и дешево покупать. Да, строго говоря, есть распространенное мнение, что угнетать людей нехорошо и аморально, а наша колониальная система, если смотреть в корень, построена на несправедливости и угнетении. Но жизнь вообще несправедлива и строится не по идеальным пожеланиям г — на Маркса, а по законам естественного отбора сэра Дарвина. В отличие от идеалистов, проповедующих счастье для всех, я прагматик и верю в счастье для тех, кто может его взять сам. И случилось так, что трудами бесчисленных поколений предшествующих нам именно наша держава забирает у других потребное ей. А не наоборот.
Черчилль немного помолчал. Сейчас он говорил о сокровенном, о том, что грызло его много лет. Так откровенно о таких серьезных вещах он не говорил ни с кем и никогда, даже с ближайшими соратниками, которые были важнее друзей, ибо были связаны не узами дружбы, но общими интересами. Сюрреализм ситуации заключался в том, что он предавался откровенности с юной девушкой, вообще не причастной к миру большой политики, по — прежнему способной отправить его в отставку несколькими фразами.
— А сейчас колониальная система рушится, — продолжил он, — Империя стоит один на один с двумя молодыми и сильными хищниками: США и Красной Чумой. В этих документах динамика роста основных экономических и военных показателей наших противников. В этих графиках наш приговор. Формально мы все еще на коне, наш уголь, нефть, сталь, электроэнергия, производство военной техники даже с учетом катастроф последних двух лет… Именно это дает основание моим оппонентам утверждать, что у нас все в порядке, и империя вполне в состоянии замкнуться в себе. Они не желают смотреть на всю картину в движении и заглядывать в будущее даже на расстояние вытянутой руки… Мы неспешно карабкаемся, а наши противники рвутся вперед. И этому рывку нужна пища. Не сегодня и не завтра, но скоро, очень скоро наступит день, когда они поднимут руку на наш мир, на наши владения, которые мы собирали и укрепляли столетиями. С одной стороны — Штаты, которые уже сейчас претендуют на статус первой промышленной державы мира. С другой Новый Мир и его рост, который вполне может поспорить с американским. Новый Свет и Новый Мир. И мы между двумя хищниками, верхом на большом, набитом шерстью мешке…
— Договориться?… — тихо, почти робко спросила она, — как‑то поделить сферы влияния, заключить договоры…
— Увы, — чуть покровительственно (но именно чуть!) усмехнулся он, — видите, вам нужно еще многому учиться… Большая политика — дело истинных джентльменов и хозяев своего слова. Когда они считают нужным — то дают его, оформляя надлежащим образом, когда ситуация меняется — забирают обратно. С вежливыми и искренними извинениями. Отношения великих держав немногим отличаются от борьбы в детской — и там, и там правит сильнейший. Разница в том, что в политике после удара приносят безукоризненные извинения, а игрушки отбирают исключительно во имя всеобщего блага и прогресса. Никакие соглашения и разделы не спасут нас от аппетитов наших соперников, особенно теперь, когда они уже попробовали нашей крови. Весь вопрос в том, что сейчас, несмотря на наши поражения и беды, мы все еще достаточно сильны, чтобы хотя бы пытаться играть на равных. Но еще три — четыре года, — он простер ладонь в направлении папок, — и у нас будут уже не просить, а отбирать.
Они сидели и молчали. Очень долго сидели и очень долго молчали, недвижимые, словно сфинксы новой эпохи. Мрак за окном поблек, незаметно смешиваясь с серостью приближающегося утра, истошно прогудел далекий автомобиль.
Как мало стало в Лондоне автотранспорта, подумал Черчилль, весь частный реквизирован для нужд армии… Куда мы идем… Что с нами будет…
— Премьер, — неожиданно, без подготовки, жестко и уверенно сказала она, — если я скажу — 'нет', вы сдержите слово?
— Нет, не сдержу, — так же жестко, без заминки ответил он, — это нужно было для того, чтобы вы выслушали меня.
— Тогда будет кризис, — сказала она, не спросила, но констатировала.
— Да. Но я верю в себя и в то, что мой путь может провести империю к жизни, а мои оппоненты приведут ее к гибели. Мы не можем сдаться на милость наших противников, мы не можем поддерживать соревнование, мы можем только атаковать, вынуждая их самих нападать и сталкиваться между собой.
- 'Истинный джентльмен', — с сарказмом отметила она.
— Джентльмен всегда играет по правилам. Когда правила мешают выиграть, джентльмен меняет их, — пожал плечами премьер.
— Тогда в чем разница между джентльменом от политики и бандитом с большой дороги?
— В артистизме. И в умении представить свое шулерство как благородное деяние, совершенное на благо мира и прогресса.
— И вы уверены в превосходстве нашего, британского… артистизма? Настолько, что полны решимости, проиграв одну войну, немедленно начать следующую?
— Да.
Вот и все. Все было сказано. Он сделал все, что было в его силах. Теперь будущее империи и его лично зависело от ее слов.
— Тогда… Расскажите мне свой план, сэр Уинстон. Я желаю выслушать его.
'И третьей загадкой дипломатии межвоенного периода, безусловно, является пресловутая встреча Министра и Королевы. Относительно сговора между ГДР и СССР, равно как и связей СССР и США мы можем вычислить, о чем договаривались участники, но не знаем (и вряд ли когда‑либо узнаем) в какой форме и каким образом эти переговоры велись. Здесь же мы абсолютно точно осведомлены, что …числа 1943–го года, в…часов королева Елизавета вошла в кабинет сэра Уинстона с намерением принудить его к добровольной отставке. Через три часа она покинула премьера, будучи его горячей сторонницей и в дальнейшем ни разу не изменила новой позиции, будучи верной сподвижницей во всех его начинания.
