Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя
На сердце было смутно и жутко. И как это могло так случиться, что сдали фабриканты — и Морозов, и Коншин, и Прошин? Управляющий сказал: момент неподходящий, большой заказ срывает забастовка. Чуть к лодзинцам не уплыл заказ… В поселке сейчас что творится! Слов не найти!.. Козубу на руках носят. А его, Михальчука, как на грех, дернуло за хозяина объявиться. Теперь проходу на фабрике не будет. А то и вовсе сгонят.
Правда, управляющий говорит: пройдет время — опять все на старое обернется: и плату, дескать, собьем, и распорядок весь будет старый. Да ведь пока солнце взойдет, роса глаза выест! Да и повернут ли на старое?.. Нынче, как стачку выиграли, идешь по поселку — не узнать фабричных. Словно люди другие стали…
Так отвлекся своими мыслями Михальчук, что не заметил, как сзади, с той стороны, где фабрика, подошли трое. Приметив Михальчука, они без слов, с полузнака, убавили ход, осторожно, беззвучной поступью подбираясь к нему вплотную. Он обернулся только в тот момент когда первый из трех подошедших схватил его за плечо:
— Кого ждешь, красавец?
Михальчук присел от неожиданности. Он сжал было тяжелые кулаки, но тотчас разжал: перед ним было трое. И первый из трех, ближний, тот, что держал за плечо, был Егор Никифоров, на всю округу знаменитый своей силой: когда фабричные ходили, стенка на стенку, против слободских-ни в слободе, ни в Москве самой не найти было бойца Никифорову под пару. Вторым был Тарас. Третьего, в рабочей одежде, не видал до того времени Михальчук. Видал бы-запомнил: очень уж приметные глаза-ясные-ясные. И на носу шрамчик отметина.
Тарас сказал незнакомцу негромко и очень почтительно:
— Вы идите, товарищ, потихонечку вот по этой дороге, прямо. Мы сейчас нагоним. Только с этим… покалякаем.
Ясные глаза пристально глядели на Михальчука.
Незнакомец ответил:
— Нет уж, лучше вместе. В чем тут дело?
— Дело? — переспросил Никифоров. — Да дела, собственно, нет… — Он наклонил лицо к Михальчуку: — Слыхал? Я спрашиваю: кого ждешь?
Михальчук вобрал голову лисьим манером в плечи и пробормотал, кося глазом на Никифорова и незнакомца:
— Пусти… Кого мне ждать?.. Просто в проходку пошел.
— «В проходку?» — глумливо повторил Егор и сжал пальцы так, что Михальчук даже сквозь шубу свою почувствовал мертвую их хватку. — Барышня нашлась… променаж водить?.. Ну-ка, скажи: позавчера ты зачем в Москву ездил?
Шея еще глубже вошла в воротник. Никифоров выпустил плечи и снял мягкую вязаную рукавицу.
— К сестре… больной, — почти что прошептал, замирая, Михальчук и закрыл глаза.
— В жандармском лечится сестрица? Видали тебя, как ты в жандармское управление лазил, Иуда!
Рука рванула. Пуговицы и крючки шубенки посыпались в снег. Михальчук крикнул не своим голосом:
— Обознались!.. Господь бог мне свидетель!.. На мощах святых присягу приму… Зачем мне в жандармское…
— Вот в том и вопрос-зачем? — глухо сказал Тарас. — Кайся, жабья печень, кого именно предал?.. А что предал, это и без слов, по роже видать… Молчишь?.. А ну, Егор!
— Стой! — быстро сказал незнакомец и придержал Егора за руку. — Эти дела не так делаются.
— А как еще, — зло проговорил Тарас. — Ежели гадюк не бить, людям жизни не будет.
Он оборвал прислушиваясь. В глазах Михальчука блеснула радость: с дороги дошел разудалый, приплясывающий звон бубенцов, храп коней, голоса.
— Пристав! Один только он с пристяжкою ездит… Вот кого ждал!
Не размахиваясь, коротким толчком Егор стукнул Михальчука в лицо, и тот без звука запрокинулся на спину. Тарас нагнулся над упавшим. Но топот копыт накатывался с ухаба на ухаб, все ближе, торопко и грозно. Стражники…
— Ход, Егор! В лес: там коням не пройти.
Егор пнул ногой лежавшего неподвижно Михальчука:
— Не уйдешь! Будет еще с тобой разговор!
Он переметнулся через сугроб в сторону от дороги, вслед первым двум. И тотчас на шоссе закинулись, на полном ходу, от лежащего тела запененные кони.
— Стой! — хрипло крикнул кто-то.
Кучер осадил круто, хлестнула петлей по снегу поспешно отброшенная тяжелая медвежья полость. Из саней выскочил высокий офицер в синей, окантованной красным жандармской фуражке. За его спиною закряхтел, подбирая отекшие ноги, собираясь вылезть, тучный пристав.
— Стой! Стрелять буду!
Жандарм и в самом деле вынул револьвер. Но тень, метнувшаяся с дороги, уже скрылась в частом, к самому придорожному рву подступившем лесу.
— Гайда по следу!
Подскакавшие стражники толкнули было коней. Но снег был глубок, кони попятились.
— Не пройти, вашбродь. Разве в ночь в лесу разыщешь… Опять же снег… Еще человек как-нибудь пройдет, но чтобы на коне…
Пристав, тяжело сопя, наклонился над лежавшим телом. Михальчук тотчас же открыл глаза.
— Да он жив, каналья, — разочарованно сказал пристав. — Это с носу кровь. Вставай, чего дурака валяешь! Мы думали — убили…
— Не поспели, вашбродь, а то б обязательно… — задыхаясь еще, проговорил Михальчук и поднялся пошатываясь. — Грех случился, ваши благородия. Нанес черт кого-то из фабричных на улочку, когда я в жандармское заходил. Видали… За то самое Никифоров чуть что не убил.
— И убьют, очень просто, — поддакнул пристав. — Они с предателями расправляются, прямо сказать, без миндаля. В Орехове на-днях двоих агентов в проруби утопили, ей-богу. А кто? Пойди дознайся.
— Мы — их, они — нас, — заметил ротмистр и пошел к саням. — Особо, впрочем, не беспокойся… как тебя там?..
— Михальчук, — подсказал пристав.
Офицер кивнул:
— Отсюда, конечно, придется исчезнуть, но мы тебя в Москве устроим. Фамилию, на случай, тоже подскребем: они такие фамилии и распубликовывать любят, ко всеобщему сведению. Будешь, скажем, не Михальчук, а Михалин. Пострижешься, побреешься — черт тебя признает.
Михальчук осклабился радостно:
— Покорнейше благодарю, вашбродь.
— То-то, — милостиво сказал ротмистр. — За богом молитва, за царем служба не пропадает. А Никифорова этого мы под ноготь: сопричислим к лику святых. Один был?
— Никак нет, — заторопился Михальчук. — Еще Тарас с ним был, Прохоров. А третий-не здешний.
— Не здешний? — насторожился ротмистр. — Те-те-те!.. Стой, Федор, остановил он тронувшего было коней кучера. — Личность запомнил?
Он отвернул полу шинели, вынул из кармана бумажник, из бумажника фотографическую карточку.
— Илья Петрович, спичечку… Ну, опознавай, морда!
При зыблющемся тоненьком огоньке Михальчук увидел: моментальной потайной фотографией схвачен молодой человек в легком драповом пальто, мягкой, низко на лоб надвинутой шляпе; два чемодана в руках; небольшая бородка; ни глаз, ни носа не разобрать.
— Никак нет, ваше высокородие. Не схож.
— Должен быть схож, — строго сказал жандарм. — Тут он, в районе, достоверно известно. У морозовских был и у коншинских… Он, не другой кто, заводчик, голову отдам. Смотри еще… Илья Петрович, еще спичечку!
Опять осветилось лицо. В лесу было тихо. Похрапывали лошади. Признать? Сказать, что тот самый? Еще замотают потом, почему раньше не выдал?
— Никак нет, не видал такого.
— «Не видал»! — передразнил офицер. — Ворона!..
— Лес-то к полотну выходит, — забеспокоился пристав. — Как бы они к станции не ушли, пока мы тут па месте канителимся… Может, повернуть?.. А Михальчук у поселка посторожит.
Лицо Михальчука дрогнуло смертным испугом. Одному остаться? Нет!
— Никак нет, ваши благородия… На станцию они не могли. Без вещей шли, налегке. За мною шли, клятву приму… А вот в поселок они как бы раньше нашего не добежали, не упредили.
— Чёрт его… Пожалуй, и верно, — нахмурился жандарм и скомандовал:-Становись на полоз, поведешь по квартирам: прятаться все равно нечего-обнаружился… Пошел, Федор!
Кучер хлопнул вожжами. Грянули плясовым подбором бубенцы. И стражники, не поспевая за щегольскими приставскими санями, подняли своих лошаденок в галоп.
Глава XIV
ТИПОГРАФИЯ
Ирина вошла в свою комнатку при школе бодрая и радостная.
Ну вот и проводили благополучно!
Садиться он будет в поезд не со здешней станции, а с соседней. Хотела было сама с ним пойти до вагона, и Козуба очень хотел, да и все ребята, с кем он здесь дела вел…
«Грач-птица весенняя»… Вспомнишь-улыбка сама на губы просится.
Но решили поостеречься: уж очень неконспиративно. Тараса и Никифорова отправили с ним: охраной, на случай недоброй встречи.
А чемодан Семушка понес отдельно-пустой: литература вся по району разошлась.
По району… Сколько дней с того часа прошло, воскресного, — по пальцам сосчитать. А ведь не узнать района! И люди откуда-то взялись… Жили-жили вместе, рядышком — не замечали. Казалось — пусто, сонное царство. А на деле какие чудесные оказались ребята!.. Семушку она два года знает, ее же кружковец. И всегда считала: парень как парень, совсем неприметный. А сейчас… Грач его чуть-чуть как будто повернул — и стал он совсем не тот человек.
