Лариса Бортникова - Охотники-2. Авантюристы
Намаз генерал бить не стал. Зато с удовольствием выпил еще два бокала анисовой водки. Потом забрался под одеяло и немедленно захрапел. Снилось ему, как сидит он на краю деревянного лодочного пирса, опустив босые ноги в Босфор, в руках у него удочка, а рядом ведро, в котором замерла по стойке «смирно» громадная, размером с фугас, форель. И как бегут к нему из дома внучата, мал-мала меньше, все румяные и щекастые, и кричат: «Деде! Деде! Дедуля, дорогой, покажи рыбку!»
***А вот интересно, что бы видел во сне Тевфик-паша, знай он о том, что происходит на женской стороне его дома? Что дочка его — красавица и скромница Зехра, мечется по своей комнате, которую по привычке все еще называют детской? Что рядом с любимыми куклами стоит на ее неразобранной кровати раскрытый саквояж, в который она уже сложила свой дневник, и диплом галатского женского пансиона, и три лучших акварели, на которых нарисована Девичья Башня, деревенская мазанка в мальвах и кот Памук? И что в руках у Зехры шляпка, которую ей купил отец, но надевать которую в Стамбуле нет никакой возможности, потому что она чересчур модная, яркая и со слишком коротенькой вуалеткой? И что лицо у Зехры заплаканное, а руки дрожат? Что бы видел во сне генерал, знай он о том, что в комнате, которую по привычке все еще называют детской, привалившись спиной к оклеенной обоями «в ситчик» стене, сидит мужчина. А то, что на нем надета женская одежда, и что он послушно закрывает глаза, когда Зехра командует «закрой глаза», не делает его меньшим бесстыдником. Что бы снилось генералу, догадайся он, что в самых его надежных тылах случилась самая страшная измена? Измена двойная. Ведь ночью в серале находился не просто мужчина — неверный. Судя по раскатистому характерному «р» — уроженец Соединенных Штатов.
— Зехррра, поторопись! Нужно успеть до утра... — даже шепот его звучал абсолютно по-американски. Как будто в уютную девичью комнатку вдруг ворвался сам Нью-Йорк с его грохотом, лязгом, шумом и суетой.
— Нет! Не могу... Презираю себя! Ведь умоляла же ...Говорила же, что все! Что я помолвлена, чтобы ты больше сюда не приходил! Ну почему? Почему ты не послушал? Ну, что мне теперь делать?
— Я люблю тебя! Больше жизни люблю! И ты меня любишь! Тебе надо просто уйти со мной!
— Аллах свидетель! Я думала, сумею перетерпеть, забыть... Но сегодня днем, когда за тебя так испугалась, поняла — не могу без тебя! Люблю! Больше жизни!
Что бы снилось генералу, подслушай он этот разговор?
К счастью, Тевфик-паша спал, спали и все остальные в доме, изнуренные большим и не слишком удавшимся (благодаря стараниям Красавчика Баркера) праздником. Поэтому комната, которую по привычке все еще называли детской, оставалась в полном распоряжении невесты и ее таинственного возлюбленного.
— Но ведь я — честная девушка! Я слово дала! Я помолвлена! Кольцо вот... Аллах-аллах! Что я творю? Меня все родные проклянут! Что? Что ты творишь со мной?
— Я люблю тебя! И, пожалуйста, Зехра, быстрее! Нужно убраться отсюда до утра! Поторопись!
Тон, которым это говорилось, был печальным, но твердым. А по тому, с какой непоколебимой уверенностью спина юноши теснила обои «в ситчик», было очевидно — он принял решение, решение это не оспаривается, и один он из этой комнаты (которую кто-то еще почему-то называет детской) не уйдет. Кажется, именно эта неумолимость заставляла девушку бегать еще быстрее, нервничать еще сильнее и пихать в саквояж совершенно ненужные вещи, например, здоровенные пяльцы с неоконченной вышивкой.
— Послушай... — она вдруг остановилась посреди комнаты, посерьезнела. — Ты точно понимаешь, что это для меня значит? Я ведь... Я ведь не европейка, не американка... Я ведь... То есть... Я должна быть уверена, что ты знаешь — если я уйду с тобой, то для меня это... как смерть, только много хуже!
— Зехра! Я люблю тебя! — у него были такие длинные несуразные ноги, и они так нелепо высовывались из-под чаршафа, что он мог бы выглядеть ужасно смешно... Да вот только голос его — измученный и от этого слишком ровный, не допускал ни капли комедийности. Именно так выглядят и говорят шуты за кулисами после представления — вроде бы все еще в рыжем парике и с носом, но почему-то держаться за животики никому не хочется. — Зехра! Помнишь, что я тебе рассказывал? Про то, кто я, зачем я здесь? Про то, что со мной случится, если меня найдут? Для меня это тоже смерть... только много... много хуже! Но это уже не имеет значения, потому что есть ты! А ты — главное! Ты — мое все!
— Да? Да! — она вдруг успокоилась. Вздохнула как-то совсем по-женски, тихо и очень ласково, совершенно неподходяще ни для комнаты, которую в доме почему-то еще называли детской, ни для обоев «в ситчик», ни для кукольной лупоглазой шеренги. Вздохнула так, словно за один вздох простилась с прошлым. Потом захлопнула саквояж, выкинув вон дурацкие пяльцы и дневник с акварелями. Подошла к юноше и, присев рядом с ним на корточки, улыбнулась. — Вот. Я собралась. Сейчас принесу то, что ты просил... И поторопись! Нам нужно успеть до утра!
Порой жаль, что во сне мы видим не то, что происходит на самом деле. Тогда бы скольких бед мы могли бы избежать. Тогда Тевфик-паша увидел бы вместо форели размером с фугас то, как дочь его — умница и скромница Зехра, которая лишний кубик лукума стеснялась взять без поощрительного кивка отца — вскрыла домашний тайник (ну а где ему еще находиться, как не в серале, в тайном ящичке туалетного столика генеральши?) и достала оттуда с десяток золотых браслетов, тугую колбаску из монет и небольшую металлическую фигурку Моржа на коротком шнурке.
— Жди. Я постараюсь быстро, — шнурок юноша накрутил себе на палец. — И не беспокойся. Он вспыльчив, груб, но он... знаешь... Он умеет быть великодушным. Даже к таким подлецам, как я.
— Ты не подлец. Ты — лучший! Я люблю тебя! Жду! Отсюда прямо по галерее, потом за отцовским кабинетом направо, через две двери будет поворот налево, а дальше наверх в мансарду... Жду! — девушка быстро шагнула вперед, приподнялась на цыпочки и прижалась губами к чадре, которую молодой человек (вот ведь незадача) так до сих пор и не откинул.
Глава шестая. О перемещениях в пространстве
Часы Красавчику вернули вместе с феской и тростью. Лучше бы отдали кольт, но рассчитывать на это было бы глупо. Феска, трость, часы... Спасибо и на этом, господа турки.
Красавчик поднес циферблат к глазам — через минут сорок-пятьдесят должно было рассвести. Пора было уже заняться делом, ведь именно предрассветный час лучше прочих подходит для одиноких прогулок. Это час, когда опытный человек может с минимумом неудобств прошвырнуться по чужому дому, если только дом не охраняется, как федеральный резерв Соединенных Штатов Америки. Красавчик выглянул в окно мансарды, чтобы еще раз убедиться — без потасовки прорваться не выйдет. Трое сторожей кемарят вполглаза на скамье возле ворот, еще трое фланируют вдоль забора. А сад и дорожка, ведущая к задней калитке, патрулируются по меньшей мере дюжиной до зубов вооруженных башибузуков.
Охранники о чем-то переговаривались вполголоса, и Красавчик впервые пожалел о том, что за два месяца удосужился выучить лишь два турецких слова — «чай» и «тамам», где «чай» означало чай, а «тамам» — все остальное. Ситуация выглядела погано, а с учетом раненой ноги, погано вдвойне. Впрочем, у Красавчика имелась трость, в трость был вставлен отменный клинок, к тому же, за углом его поджидал Креветка. Пятьдесят на пятьдесят — так бы оценила шансы Ма и тут же полезла бы в драку. Пятьдесят на пятьдесят, сказал бы Гуталин, и тоже попер бы на рожон. Но им не надо было думать о Малыше Стиви, которого, останься Красавчик сегодня здесь с раздробленной башкой, никто уже не вытащит. Эх! Как бы пригодилась сейчас Жужелица, разом избавив Генри от сомнений. Но, увы, Жужелицы под рукой не было, поэтому Красавчику пришлось обойтись старым проверенным методом.
«Орел — рублюсь с турками, решка — жду утра и валю ни с чем», — пятицентовик взмыл в воздух. В эту же секунду в дверь поскреблись, и Красавчик моментально скатился за кровать, прикрывшись на всякий случай матрацем. Монетка звякнула ребром о кованую спинку и отскочила в дальний угол.
— Валяй, входи! — проорал Красавчик, поудобнее перехватывая трость.
Дверь распахнулась.
***И ни «здрасте» тебе, ни «как поживаете». С места в карьер, как будто так и надо. Как будто Красавчику больше заняться нечем, чем сидеть и ждать, когда к нему в комнатушку завалится нежданный предрассветный гость.
— Нужна ваша помощь! Вот! Держите! Я знаю, вы пришли за ним! Держите, и дайте мне возможность все объяснить! Это очень важно и для меня, и для вас, сэр!
Все еще упрятанный в чаршаф, мужчина (в нем Красавчик безошибочно вычислил незадачливого возлюбленного генеральской дочки) держал в левой руке подсвечник, и веселая тень приплясывала вместе с пламенем, запаздывая на полтакта. От порывов сквозняка сначала вздрагивал огонек, а через четверть секунды — тень. Но не пляшущая тень взволновала Красавчика. И даже не то, что на пальце молодого человека болталась туда–сюда фигурка Моржа, привязанная к короткому шнуру, и даже не то, что невестин дружок говорил без малейшего акцента. Голос... Ах ты! Аболиционисты твою бабушку дери! От этого голоса у Красавчика перехватило дыхание, потому что принадлежал он Малышу Стиви! Полсекунды хватило Генри, чтобы восстановить в памяти все сегодняшние эпизоды, в которых был задействован «голубок». Вот галерея — человек, одетый в женское, машет рукой, вот зала в серале — мальчишка «греется» у печи, вот он поднялся и замер... вот шагнул назад, напугавшись разоблачения. Чертово тряпье, да еще то, что парень нарочно старался двигаться, будто баба, не позволяли Баркеру с уверенностью сказать: да, это Стиви, или нет, это не Стиви.
