Валерий Самохин - Мой милый жандарм
– У нас в деревне все в таких ходят, – нахально заявила я в округлившиеся глаза лучшей модистки первопрестольной.
Софи молча взяла меня за руку и потащила за собой. Я только пискнуть успела от возмущения, что все здесь помыкают мною без моего на то согласия. Доставив покорную меня под очи элегантного господина, мирно попивающего кофе в компании сонного купца, она дрожащим от гнева голосом заявила:
– Хочу заметить, месье, что я не давала повода усомниться в своих профессиональных качествах. И если вы подыскали мне замену, то приличия требуют объявить это в глаза, а не устраивать низменные проверки.
Положив на кофейный столик листки с моим творением, Софи гордо вскинула голову и ушла с неестественно прямой спиной, не забыв с грохотом хлопнуть дверью. Элегантный господин, чье имя мне так никто и удосужился сообщить, какое-то время переводил ошеломленный взгляд то на меня, то на рисунки, то в сторону ушедшей модистки. Молчание нарушил Петр Трофимович, с глуповатым выражением лица испросив у меня:
– А где Анна Васильевна? Вы, барышня, часом, ее не видали?
Словом, отказавшись от предложения элегантного господина поступить к нему на службу с щедрым жалованьем, мы с моим благодетелем, погрузив в карету всевозможные коробки и свертки, отбыли в его хоромы. Всю дорогу Петр Трофимович угрюмо сопел, искоса бросая на меня настороженные взгляды. Оттаял лишь по приезду, когда на пороге трехэтажного особняка, укрытого от уличной суеты зеленью акаций, нас встретила Серафима Павловна.
– Вот, Серафимушка, ты всю жизнь слезы лила, что дочкой нас господь не сподобил, – пробасил купец, за громогласностью неумело скрывая смущение; на супругу он глядел виновато и с искренней любовью. – Прошу любить и жаловать – это Аннушка, сиротинушка горемычная… Поживет у нас, пообвыкнется с городскими порядками, опосля придумаем, как ей дальше быть.
Невысокая круглолицая женщина проницательно глянула на меня и ласково улыбнулась:
– Сирота?
– Казанская, – не подумав, брякнула я.
Купец озадаченно крякнул, пробормотав что-то в бороду о Варшаве.
– Пойдем, милочка, смоешь грязь с дорожки, пока к столу собирают. Баньки у нас нет, уж не обессудь, в Москве с этим строго, но ванную Петруша намедни новую пристроил, не хуже, чем у людей.
Взяв мою ладошку в руку (я горестно вздохнула: видно судьба такая, что все меня таскают за собой), Серафима Павловна засеменила к широкой лестнице. Спустя четверть часа я нежилась в пенном блаженстве, мурлыча под нос какой-то назойливый мотивчик и сквозь полузакрытые глаза озирая ванную комнату. "Не хуже, чем у людей" не уступало размерами нашей с мамой двухкомнатной "хрущевке".
Долго нежиться мне не дали. Запыхавшаяся горничная, бесцеремонно ввалившись в купальню, с порога заявила, что барыня ужинать кличут. И если я поспешить не изволю, то гневаться будут шибко. Наскоро обтерев меня мохнатым полотенцем и обрядив в ситцевый сарафан, расторопная девка потащила несчастное создание (другого слова подобрать я уже не могу) за собой. Я вновь почувствовала себя безропотным теленком.
За круглым столом просторной столовой меня уже ждали. Плюхнувшись на жесткий венский стул, я вожделенно облизнулась. Нет, я часто встречала выражение "стол ломится от яств", но одно дело читать, другое – увидеть воочию. Вполуха прослушав молитву в исполнении Петра Трофимовича, сердито стрельнув глазами на любопытствующего рыжеволосого паренька лет семнадцати (надо полагать, это и есть племяш Николашка), я приступила к трапезе. Пусть мне будет хуже, но попробую все!
– Егор отписывал, винился, что на каникулы не прибыл, – с улыбкой наблюдая за моим обжорством, вскользь упомянула Серафима Павловна. – Сказывал, что практика у него важная. Если усердие проявит, то протекцию получит на должность хорошую.
Петр Трофимович сердито пробурчал:
– Практика… – и с обидой в голосе добавил: – Да какие там, в Петербурге, кондиции? У него к делам торговым призвание, ан нет, на инженера потянуло… А обо мне он подумал? На кого я дело оставлю, когда срок придет?
Как мне показалась, речь шла о непутевом сыне, бросившим купеческий промысел ради обучения в столице. Впрочем, в этой эпохе хороший инженер ценился на вес золота.
– Ну, а ты, Аннушка, с какими планами в Москву прибыла? В услужение хотела поступить, иль другие намерения имелись?
Серафима Павловна подложила мне в тарелку тающую жиром форель, запеченную до нежно-золотистого цвета.
– М-мм… – ответила я, пытаясь прожевать пирог с зайчатиной.
– Она, матушка, у нас особыми талантами наделена, дай бог каждому, – степенно прояснил Петр Трофимович, заполняя возникшую паузу. – И службой ее манили денежной уже не единожды… Но я с превеликим моим удовольствием предложил бы ей хорошую должность в своей конторе.
Купец пытливо посмотрел на меня из-под кустистых бровей.
– Посмотрим, – уклонилась я от прямого ответа, нацеливаясь на творожную запеканку, щедро политую клюквенным сиропом.
В столовую забежала уже знакомая служанка и тревожным шепотом известила:
– Барин, вас к аппарату просят безотлагательно.
Грузно поднявшись из-за стола и бурча под нос о нехристях, не дающих без суеты отдать дань мамоне, купец прошествовал из комнаты. Не успели мы с хозяйкой перекинуться и парочкой пустопорожних фраз, как он вернулся. С мрачным видом подошел к племяннику и цепко ухватил его за ухо.
– Ты что творишь, поганец эдакий? За что имя мое честное позором облекаешь?
– Отпусти немедля мальца, сядь за стол и сказывай толком, что произошло! – ледяным тоном приказала Серафима Павловна.
Выпустив ухо страдальца, купец опустился на жалобно скрипнувший стул и хриплым от гнева голосом пояснил:
– Управляющий банком телефонировал, просил упреждать особо, когда Николашке чек выписываю на крупную сумму. Сказывал, что племяш мой разлюбезный поутру получил по чеку полтораста рублей.
Серафима Павловна, ахнув, всплеснула руками. Рыжеволосый мальчуган, побледнев, с непритворной обидой выдохнул:
– Напраслину возводите, дядя! Не было такого, перед Христом-богом клянусь.
– Не было?! – загремел Петр Трофимович. – Думаешь, управляющий мне лгать станет? Сказывай, куда деньги девал, на что тратил? Кто надоумил мою подпись подделывать? Или тебя в гимназии этому учат?
Не люблю быть свидетелем семейных ссор и тем более вмешиваться в них, но на этот раз я не удержалась. Виной тому была моя твердая уверенность в собственном умении разбираться в людях. Вот и сейчас, глядя на бледного, до боли прикусившего губу мальчишку, я безоговорочно поверила в его невинность.
– Погодите, Петр Трофимович, – как можно мягче произнесла я. – Не стоит огульно обвинять, надо сначала разобраться… Не исключено, что произошла какая-то ошибка.
– Помилуйте, Анна Васильевна, о какой ошибке может идти речь? Разве банк может ошибиться?
– Он еще и не то может, – иронично усмехнувшись, вздохнула я и подчеркнуто спокойно, пытаясь сбить накал страстей, спросила: – У вас есть акты сверки с банком?
– Чего есть? – не понял купец.
– Банк давал вам отчеты о движении средств по счету? – терпеливо разъяснила я. – Балансы когда последний раз подбивали и за какой период?
Купец, в смущении разведя руки в стороны, с искренним огорчением признался:
– Ваши слова для меня загадка. Сия наука тайна великая и постичь ее разумом невозможно.
– У вас нет бухгалтера? – поразилась я. – Как же вы дела ведете?
– Выгнал… – после недолгой паузы доложил купец. – Приворовывал, окаянный, без меры, с тех пор сам за бумагами корплю.
– Весело живете! – восхитилась я и, ободряюще подмигнув смотревшему на меня с нескрываемой надеждой пареньку, спросила: – Но хоть какие-то отчеты из банка у вас имеются? Не может быть такого, чтобы все на честном слове держалось.
На мгновенье задумавшись, Петр Трофимович радостно известил:
– В кабинете все бумаги по банку хранятся. Прикажете послать за ними?
– В контору? – уточнила я.
– Почему в контору? Кабинет в доме находится.
Я впала в ступор.
– Тогда зачем посылать? Не проще ли в кабинет пройти?
Так и сделали. Устроившись на мягком диванчике в отделанном мореным дубом кабинете, я погрузилась в привычный мир цифры. М-да, убить вас мало за такую отчетность. Мало того, что от руки писано и язык непривычен для восприятия, так еще и составлено небрежно. Ладно, разберемся, я свой хлеб тоже не даром ела. Добравшись до нужной мне графы, я спросила:
– Как фамилия у Николая?
– Покойная сестрица по мужу числилась Ерофеевой, – с некоторой заминкой ответил купец.
Так, смотрим дальше. Получено по чеку двадцать рублей, пятнадцать, двадцать пять… Поманив пальцем мальчишку, я развернула перед ним гроссбух.
– Постарайся вспомнить, ты получал эти деньги?
Оторвавшись от гладящей его по голове Серафимы Павловны, мальчуган, шмыгая носом, присел рядом со мной.
